– Гляди-кась, как устал, – сказал Кире сидевший рядом старичок и кивнул в сторону паренька.
Дед смотрел на него с умилением. И, подобрав сползавшую с колен авоську, добавил:
– Я это… когда после войны в ночную работал, вот так же на ходу засыпал.
Мать жила на четырнадцатом этаже, а в доме стабильно не работал лифт. «Что они с ним делают?» – недоумевала Кира. Лестница наверх имела отдельный вход и никак не совмещалась с лифтом и квартирами. Поднявшись на нужный этаж, требовалось пройти по длинному коридору. На лестнице могло происходить все что угодно. Там можно было есть, пить, создавать пары и заниматься любовью. Отдельная ветка, развивающаяся параллельно с основной жизнью. Пространственно-временной туннель.
Кира поднималась по лестнице, читая наскальные надписи о том, как Вася любит Катю, и заранее придумывала, как уговорить мать принять ее с котом. В том, что мать будет всячески противиться ее переезду, сомнений не было. А тут еще и кот. Куда его девать? А черепашку? С ней, по идее, проблем быть не должно. Ее не видно, не слышно. А вот кот. Мать при своей общей неорганизованности была маниакально чистоплотна. Живя с ней, Кира должна была вытирать ноги перед входом в квартиру определенное количество раз. С годами количество это росло, как курс доллара в девяностые годы. Еще вчера нужно было вытирать по четыре раза на ногу, а сегодня – хоп! – и уже пять раз. Почему? А потому. Потому что она так решила. Чуткое материнское ухо безошибочно улавливало высокие вибрации, и, если Кира пыталась сачкануть и одной ногой проводила по тряпке вхолостую, мать ловила ее с поличным и приходилось начинать процедуру заново. Но и это не все. Нужно было следить за тем, чтобы в ванной комнате полотенца висели ни в коем случае не наизнанку. А куртки, наоборот, должны были висеть внутренностями наружу. И никак иначе.
Было еще много другого между Кирой и матерью. Страшного, давнего, запрятанного глубоко, поросшего толстым мхом, но не было никаких сил раскапывать эту навозную кучу, и память заботливо прятала все, прикрывала ветками, травой, листьями. Не сейчас. Не сейчас.
Кире некуда было деваться, и она нажала на кнопку звонка.
Тишина.
Нажала второй раз.
Тут она услышала голоса и копошение. Через некоторое время дверь приоткрылась, и в проеме показалась всклокоченная мамина голова.
В шелковом халатике, запахнутом наспех так, что грудь, подернутая временем, просилась наружу, мама поправляла сбившийся набок начес. За ее спиной мелькнул полуголый мужчина.
– Че пришла? – буркнула она.
Кира не любила объясняться с матерью. Диалога не выходило, и от бессилия Кира тушевалась. И в этот раз не помогла заранее подготовленная речь: про себя, про отца, про кота и черепашку. Вмиг все забылось, улетучилось. А перед глазами была только эта мерзкая жидкая грудь.
– Мне жить негде.
– И че?
– Папа уехал. У него проблемы.
– Он еще тот распиздяй.
– У меня денег нет квартиру снимать.
– И че?
– Я тоже имею право жить в этой квартире.
– Это он тебе так сказал?
– Сама знаю.
– Знает она! – Мать принялась энергично засовывать шпильки в начес. – А не пошли бы вы все на хрен? Я свободная женщина. Я живу не одна. При разводе он оставил мне квартиру и обещал, что дочь возьмет на себя…
Кира повернулась и пошла к лифту.
Матери, видимо, хотелось высказаться до конца, и для пущей убедительности она перешла на крик.
– Я ни перед кем не должна отчитываться! Ты мне всю жизнь испортила! У меня… у меня, может, все решалось сегодня!..
9
Кира не любила песен о родном доме, о маме и материнской любви – ей от них становилось тошно.
Поговори со мною, мама,
О чем-нибудь поговори…
О чем говорить? В этом мире все вокруг говорило о любви, которую мать должна испытывать к своему ребенку, и ребенок непременно должен любить ее в ответ. Песни, литература, кино. В голове мелькали трогательные картинки нежных материнских рук, глаз. Все это должно было непременно вызывать щемящее чувство. Вы это серьезно? А как жить тем, кого мамы не любят? Как долго ребенок готов любить безответно? И ведь не скажешь никому. Стыдно, неловко. А может, вообще сама виновата. Мать тебя родила, а ты… Неблагодарная… А если при мысли о маме вместо заботливых нежных рук и теплых глаз в памяти всплывает только бесстыдная дряблая грудь и наглые полупопия в обрезанных джинсовых шортах? Лучше бы она была толстой уютной теткой в старой растянутой кофте, мечтающей накормить всех через силу. Есть ведь такие. Кира видела. Блинчики, оладушки, котлетки и кухонный уют запотевших окон. А не кожаные шорты, ботфорты и глубокое декольте.
В последние годы мать выглядела пугающе смешно. Проезжающие машины ей сигналили, а она считала это успехом. Как-то встретив ее при боевой экипировке, отец пообещал подарить ей на день рождения плетку.
Папа говорил, что азербайджанки – это дикие кошки и их нужно держать вот так. При этом он сжимал кулак, демонстрируя, как именно надо их держать. Иначе, говорил он, у них каждый день будет новая сексуальная революция. То, что мать наполовину еврейка, по мнению отца, было отягчающим обстоятельством.
Родительский дом, начало начал,
Ты в жизни моей надежный причал…
Нет, только не это! Сразу хотелось удавиться. Дома у Киры давно не было. Только бесчисленные съемные квартиры с мебелью, которая не годилась даже для дачи. Каждый раз они вселялись с надеждой, что в этой квартире удастся задержаться. Машина с кузовом въезжала в незнакомый двор, и грузчики-выпивохи за бутылку выгружали небогатый скарб у подъезда. Соседи с любопытством выглядывали из окон посмотреть на новых жильцов, а бабуськи на лавочке переглядывались и шептали: «Гляди-кась, нерусские приехали».
Несколько лет назад отец каким-то чудом урвал крупную сумму и вложил в кооперативный дом. А потом была инфляция. Кооператив оброс долгами, и строительство заморозили. Дольщики жаловались и в суды, и администрацию города, устраивали пикеты, да все без толку. Но после того как самый бесстрашный дольщик объявил голодовку и даже грозился совершить самосожжение на Аллее Героев, дом все-таки был достроен.
На тот момент отношения родителей испортились так, что даже переезд в собственную квартиру не мог спасти их брак. Мать обвиняла отца в многочисленных изменах и постоянном безденежье. Он мог бы обвинить ее в том же самом, но не вступал в дискуссии, считая себя выше этого. К чему спорить с прохиндейкой? У папы была своя философия. Он считал, что если имеет он, то имеет вся его семья, а вот если имеют его жену, то имеют всю его семью.
С бизнесом у отца постоянно не ладилось – и он не вовремя платил аренду. Кире пришлось сменить пять школ. Друзья появлялись и исчезали. Со временем заводить новые связи становилось сложнее. Незаметно для себя она превратилась в маленькую, молчаливую ракушку, и, чтобы расслышать шум моря, сохранившийся с детства, нужно было плотно приложить ее к уху. Но никто не прикладывал. В этой жизни никто никому не нужен. Оттого и сидела она годами на задней парте, тихая и незаметная. Задания выполняла, руку не поднимала, и никто не знал, что в голове ее наперебой звучат сотни стихов, своих и чужих. Только преподавательница литературы, прочитав сочинение в стихах, попросила Киру остаться после урока.
– Девочка моя, – сказала она, снимая очки, – не знаю, что там у тебя было в прошлом, с какими демонами тебе пришлось сражаться. Страшно даже подумать. Скажу одно. Ты должна писать. Слышишь? У тебя есть свой голос и слух. Не бросай это.
Никто и никогда не говорил Кире такого. Никто в ее семье не читал стихов. Мать считала стихи чтением для идиотов. Один придурок сочинил, а другие читать должны? Так еще детей учить наизусть в школе заставляют.
Когда Кира стала превращаться в девушку, мать стала смотреть на нее как на врага. Перестала покупать ей одежду и кормить.
А теперь Кира ехала на трамвае домой. Вернее, туда, где еще можно было переночевать. На то, чтобы найти квартиру, у нее оставалась неделя.
10
– Здравствуйте, я по объявлению. Я в газете «Все для вас» прочитала, вы комнату сдаете. Сколько хотите в месяц? Не поняла. Какие услуги? Понятно, до свидания.
Кира сидела с трубкой, зажатой между плечом и ухом, склонившись над журнальным столиком, и, как отец неделю назад, накручивала диск треснувшего телефона.
– Здравствуйте, я по объявлению. Я в газете «Все для вас» прочитала, вы комнату сдаете. Сдали уже? Очень жаль.
Она звонила уже второй день, но ничего путного не находилось. Попался старичок, готовый сдать комнату почти бесплатно. Кира обрадовалась, но потом оказалось, что у старичка после смерти жены бессонница и ночные страхи, и нужно-то всего ничего – убаюкать его перед сном, песенку спеть, по голове погладить, а там уж как пойдет. А может, Кире и понравится – завлекал на той стороне провода дребезжащий мужской голос.
Некоторые наотрез отказывались брать квартирантку с котом. Шерсть повсюду, мебель драть будет и гадить где ни попадя. Знаем-знаем, видали!
Кот, чувствуя свою никчемность, последние дни смирно сидел на папиной раскладушке. Он даже забыл о бесившей его черепашке и о заключенной в оконном проеме мухе. Спешный сбор вещей, куча разбросанных коробок и тюков по дому – все это подсказывало, что судьба его решается и лучше не перегибать палку.
Кира выбилась из сил. Деваться действительно было некуда. Нужно срочно съезжать. Но куда?
Она набрала очередной телефонный номер.
– Здравствуйте, я по объявлению. В газете «Все для вас» прочитала, вы комнату сдаете. Сколько вы хотите в месяц?
– Ась? – продребезжал в трубке женский старческий голос.
– Вы комнату сдаете?
– А-а-а, погоди-погоди, тах то ж внучка моя, Валька, бумагу в газету отослала вчерась. И так быстро пропечатали? Гляди-ка… ну да, сдаю, миленька. Коли кому жить негде, так добро пожаловать.