И теперь, когда почти все умерли, пропали, сгинули и не на кого опереться, не к кому примкнуть, стать частью стаи, кто она – если не сиротка?
– Ну, че ты в душу к человеку лезешь, – вступился Генка, – все люди – братья. Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь. Слыхал?
– Да я че? Я ниче. Интересно просто, – оправдывался Лерыч и, откупорив очередную бутылку пива, протянул Кире: – Будешь?
Кира сидела с ними. Пила пиво. Молчала. Слушала. Улыбалась.
Допив и докурив, затушила бычок в консервной банке.
– Странная деваха, не пойму, – заключил Лерыч, когда Кира зашла в подъезд.
Генка ничего не ответил. Было в этой девушке что-то запрятанное. Ларец за семью печатями. Непременно хотелось разгадать. Мелкая, хрупкая, как дите. Молчит, приглядывается. Неглупая, видать. Не то что местные балаболки дворовые.
– И курит как паровоз, – добавил Лерыч.
12
Денег постоянно не хватало. Отцовские запасы к декабрю закончились. Надо было что-то делать.
– Может, нас в стриптиз возьмут, – предположила Наташа.
Наташина мама уже две недели была в запое. Девушки топтались по заваленному окурками двору пединститута, судорожно размышляя, где бы раздобыть денег. На носу были зимняя сессия и Новый год.
– Кто нас в стриптиз возьмет? – засомневалась Кира.
– А чем мы хуже?
Наташа в толстых шерстяных рейтузах и собачьей шубе была похожа на золотоискательницу из Клондайка.
Кира окоченевшими пальцами листала тетрадь с лекциями.
– Давай повторим. Клюев – представитель новокрестьянской поэзии ХХ века, из староверов…
– Из староверов, – повторила Наташа.
С Клюевым они по-быстрому разобрались. Дальше по списку шел Мариенгоф…
В газете «Все для вас» Наташа нашла объявление о работе. Красивые молодые смелые девушки приглашались танцевать стриптиз в ночном клубе. Зарплату обещали выплачивать каждый вечер. Иногородним предоставлялось общежитие. Решили попробовать. Встреча была назначена на семь часов вечера на площади Ленина. И теперь они, как цапли, шли маленькими шажками по обледенелому асфальту, поддерживая друг друга под локоть. Обе были в ажурных колготках и на высоких каблуках. У Киры не было обуви на каблуках, и Наташа одолжила ей свои сапоги. У той нога была больше, но выбирать не приходилось.
Стояли, притопывая и прихлопывая. На каблуках сложно было держать равновесие, приходилось слегка наклоняться вперед. Работодатель запаздывал.
Кире эта затея не нравилась. Но Наташа заверила, что бояться нечего. Тем более раз объявление в газете и телефоны есть, значит, все официально.
Они уже представляли, на что потратят свои первые гонорары. Составляли меню на Новый год. Кира мечтала о мартини с апельсиновым соком, а Наташа о салате с крабовыми палочками – она была гурманом. «Если еще немного подкопить, можно будет купить дубленку», – рассуждала вслух Кира. У нее на зиму ничего не было. Пальтишко со школьных времен износилось и стало вконец мало, а куртка, в которой она пришла сейчас на собеседование, была короткой и совсем не грела. Наташа недавно взяла в долг и купила на рынке собачью шубу. Тема зимней одежды была для нее закрыта. Хорошо бы прикупить ботфорты. Но это не горит.
У памятника притормозила покоцанная «девятка» с затемненными стеклами. Из нее вышел молодой человек с борсеткой под мышкой. Из-за угла появилась полноватая женщина в мужской меховой шапке.
– Гарик, – представился молодой человек и протянул руку сначала Кире, потом Наташе, – а это Нинок, моя правая рука, – указал он на женщину.
– Ну что, девчонки, поедем в офис, обговорим условия работы. Чаю выпьем – согреемся, – предложила Нинок, – контора рядом.
Перспектива погреться казалась привлекательной. Но все же Наташе хотелось прояснить некоторые рабочие моменты прямо сейчас.
– Простите, я по поводу профессионализма. Я понимаю, что и обезьяну можно научить танцевать. Но все же, есть ли у вас какие-то определенные профессиональные требования?
Гарик и Нинок переглянулись.
– Видите ли, Кира в детстве занималась спортивной гимнастикой, – сказала Наташа, и Кира кивнула в знак согласия. – А я – русскими народными танцами. Думаю, у шеста мы справимся. Но, возможно, нужны какие-то особые умения и техники, которыми мы не владеем. Мы переживаем, что не справимся, – добавила Наташа.
– Справитесь, – успокоила Нинок, – все справляются.
– А что самое главное в этой работе? Как вы думаете? – не успокаивалась Наташа. – Техника или чувство ритма?
Гарик и Нинок снова переглянулись. Гарик посмотрел на часы.
– Девчат, по правде говоря, главное – сосать хорошо, – ответил Гарик. – А то, знаете, бывают девчонки умелые, и так могут, и эдак. Там такая техника – мама не горюй! А в рот берут плохо, понимаете? То ли техника хромает, то ли чувство ритма, кто его знает. Мы уж с ними бьемся, бьемся. Хоть курсы открывай, честное слово, да, Нинок?
Нинок кивнула.
– Ну че, девчат, поехали?
– Стриптизерши, е-мое, – вздохнула Кира.
– Ой, не говори!
Они сидели у Наташи на кухне, пили чай с сушками.
– А мать где? – шепотом спросила Кира.
Наташа кивнула в сторону закрытой двери.
– Ну ее, пусть спит, ради бога. Че там дальше? Вещай давай.
И Кира раскрыла тетрадь с лекциями.
– Слухай сюда…
Они сидели в полутемной кухне и были похожи на первых христиан, собиравшихся по ночам в римских катакомбах.
– Основоположник русского футуризма, – читала Кира приглушенным голосом, отчего речь ее звучала торжественно, как если бы она читала народное воззвание, – создатель нового поэтического языка…
Кира выдержала паузу.
– Велимир Хлебников…
Наташа любила слушать Киру. В ее исполнении даже абсолютно бессмысленные стихи обретали плоть и кровь. Нужно было только довериться. Забыть, что это всего лишь слова, написанные в столбик каким-нибудь сутулым умником, страдавшим запоями или нервной болезнью. Нужно просто верить. Верить…
Кира читала, взмахивая руками:
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О, рассмешищ надсмеяльных – смех усмейных смехачей!
Послышались шаги, и на кухне появилась Наташина мама, босая, в старой комбинации. Тяжелыми шагами прошла она к раковине, набрала воды в стакан и жадно выпила.
– Что, девки? Опять поебенью страдаете, – сказала она с легким упреком в голосе. – Лучше б денег заработали. Кто вас кормить будет, коров здоровых?
13
Денег не было. Кира варила гречневую кашу, иногда к каше покупала банку тушенки.
В саду ее кормили, но там она бывала три раза в неделю и успевала только на полдник. Дрожащими от голода руками она накладывала себе сырники. Один-два-три. Хотелось взять еще, но было неловко. Чашка с горячим чаем приятно обжигала озябшие руки.
За неделю до Нового года звонила мать. Плакала в трубку:
– Он меня бросил!
– Кто?
– Этот грузинский сучий потрох! Моя жизнь кончена!
Кира терпеливо ждала, пока мать выговорится.
– Он разбил мне сердце! Всю душу измотал! Я теперь никому не верю. Что мне делать?
Кира стояла с телефонной трубкой в темной прихожей и ногтем отколупывала со стены вековые наросты.
– Кисель бу-ушь, миленька? – спросила ковыляющая из кухни баба Зина.
– Он занял у меня деньги и исчез, – всхлипывала мать. – Что мне делать? Где его искать?
Кира с телефоном в руках подошла к окну на кухне. На лавочке сидели Лерыч с Генкой, пили пиво.
– А как ты мой номер узнала? – спросила Кира, вглядываясь в окно.
– Наташке твоей позвонила.
Генка увидел Киру в окне и призывно помахал.
– Ладно. Не грусти. Все образуется, – сказала Кира, потому что надо было что-то сказать.
Кира помнила, как ее молоканская бабка, ругаясь, кричала на мать, что та, мол, не мать, а черт знает что. Что только такая извергиня могла дитю димедрол на ночь давать, а сама по дискотекам шляться. Что мозгов у нее нет и надо было еще тогда ее сраную башку оторвать да выбросить. Но пожалели дуру. Поскольку мать все-таки.
Еще Кира помнила, как мать просила ее не рассказывать отцу о том, что Коля приходил. И Кира молчала. Это был их общий секрет, и нельзя было проговориться.
После Коли был Петя. А уже после Пети, для полного счастья – Нугзар.
Было еще другое. Страшное. Но Кира не разрешала себе думать об этом, и со временем оно перестало существовать.
Только по ночам демоны из вязкой памяти пробивались сквозь круг, старательно очерченный Кирой. И тогда в темных, тягучих, мутных снах являлся он.
– Сядь ниже, – просил он, когда машина трогалась.
И Кира сползала вниз, чтобы ее не было видно из чужих автомобильных окон.
– Еще ниже.
Одной рукой он вел машину на небольшой скорости, а другой – приподнимал ей юбку. Эти мерзкие пальцы, толстые, жирные, скользкие как черви, касались ее, пытались пролезть глубже. Вот они уже копошатся в ней.
– Пойдем сегодня на карусели? – призывно нашептывал он. – Мама нас отпустит.
Дыхание его было густым и вязким, как огненная река.
Он подносил пальцы к своему сальному носу, жадно вдыхал запах и звучно выдыхал, и, казалось, из ноздрей его вот-вот выстрелят две огненные струи.
– Ты не мылась сегодня, малышка? Признайся, не мылась?
Кира просыпалась от собственного крика: «Как она могла? Как она могла со мной так?! Я же была ребенком! Ее ребенком!»
14
К бабе Зине захаживал в гости Василий Иваныч. И старушка перед его приходом долго и старательно мылась в тазике. Иногда звала Киру.
– Подсоби мне, миленька, полей на меня.
Кира лила воду из ковшика. Старушка сидела на табуретке и, наклонившись над тазом, полоскала свою седую копну.