– А спину потрешь? Не погребуешь?
Кира намыливала истерзанную мочалку. Бабушка, кряхтя, пересаживалась в таз.
– Шибче! Шибче! – не унималась бабуся.
Кира изо всех сил драила старушкину спину, древнюю, как ее мочалка. Бабулька охала так, что казалось, сейчас испустит дух. Коты тревожно шевелили ушами.
– Блестит уже спина, баба Зин.
– Ну, добро, добро! Теперь давай чай пить.
Они пили чай, и баба Зина рассказывала о своей молодости. О том, как эти дома немцы пленные строили. И ей немчик понравился. Дюже красив был. И лицо доброе. В жись не скажешь, что фашист. Она ему раз картохи в подоле нанесла, а мать ее за это высекла. Дома жрать неча, а она, стоумовая, гляди че удумала.
Василий Иваныч приходил в чистой рубашке. Приглаживал свои идеально зачесанные седые волосы. Они садились на кухне, выпивали пару рюмочек и пели песни. Пряди у него выбивались, голос становился громче.
Эх, дороги,
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян…
Баба Зина в нарядной цветастой блузе старательно подпевала, слегка покачивая головой и водя плечами. У нее был красивый звонкий голос.
«Как же так? Выглядит как бабка, а поет как молодая», – удивлялась Кира.
– Когда ж ты ко мне переедешь? – спросил раз дед, приглаживая свои волосы. – Сколько лет уж жду.
– И жди. Значит, доля твоя такая – ждать.
– Вот те раз!
– Вот те два.
– Зинаида? Что ж ты надо мной измываешься?
– Неча было на Лариске жениться.
– Сколько лет уж… а все одно. Умерли уж все. И моя, и твой.
– Все! Наговорились! Наливай давай, стоумовый. Ишь, че удумал! Что ж, у меня гордости совсем нет? И вообще, у меня тут вон коты… и Кирка… Наливай давай!
– Коты у нее… и Кирка, – бурчал дед, разливая водку по стопкам.
15
– Кирочка, рибонька, как ты там?
– Бабуль, я нормально.
– А-а?
– Нормально, – громко повторила в телефонную трубку Кира.
В кабинке было душно, и Кира расстегнула молнию куртки.
– Тебе денег передать?
– Не помешало б.
– Хорошо, я найду с кем передать. А почему ты живешь не пойми с кем, детонька?
– Папа уехал. У него проблемы.
– У него всегда проблемы. Это человек такой.
– Бабуль…
– Ну что «бабуль»?
– Ты хочешь сказать, твоя дочь лучше?
– Ой, не сыпь мне соль на рану. Она еще та идиетка.
– Вот именно.
– Осталась одна минута, – сообщила телефонистка.
– Кирочка, может, ко мне переедешь? Возможности есть. Раз твоя мать по матери еврейка, значит, ты тоже по матери еврейка. Детонька, послушай, тут в Израиле молодым помогают. Корзину дают. Это деньги на первое время. Устроишься. Будешь у меня жить. Ну что ты как бездомная… А еще мне немцы, эти идиеты, за холокост доплачивают. Каждый год. Неплохо выходит. Я их не трачу. Коплю. Приезжай, детонька, мы тут с тобой заживем. Ты замуж выйдешь, пупсика родишь, я за ним смотреть буду. Песни петь…
– Бабуль, я учусь.
– Ой, ну шо ты мне говоришь? Чему эти идиеты научить могут? Тут поучишься.
– Бабуль, я не хочу уезжать.
Бабушка, по-видимому, хотела назвать ее «идиеткой», но связь прервалась. Кира вышла на улицу, там ее ждала Наташа.
– Ты на Новый год куда?
– Я к Вадику, мать фестивалит, дома дурдом. А ты куда?
– Да я сама не знаю. Если честно, некуда мне идти. С бабкиными котами сидеть буду. Она к внукам собралась.
– Невесело.
– Да и с деньгами жопа. Бабуля из Израиля обещала передать, но когда…
– Я сама по нулям, а то б одолжила. Меня Вадик подкармливает.
Кира ехала домой в час пик в обледеневшем автобусе. Ее прижали к окну. Угрюмые замерзшие люди, работая локтями, с трудом продирались к выходу. Кира боялась, что ее затопчут.
– Дите, тебе на какой остановке выходить? – спросил Киру мужчина в шапке-ушанке, заметив ее тщетные усилия прорваться сквозь толпу.
– На «Нефтянике».
– Мне тоже. Стой пока тут. Силы береги. Я дам отмашку, тогда и рванем.
Мужчина держался за верхний поручень правой рукой, а на локте у него болтался пакет с бутылкой водки.
– Готова? – спросил он Киру с серьезностью в голосе.
Кира кивнула в ответ.
Тогда он, крепко ухватив Киру под локоть одной рукой, а другой – прижав к груди бутылку водки, как если бы это была икона или крест, пошел на таран со словами:
– Дорогу отцу с ребенком! Дорогу, сволочи! Дорогу!
– Два часа жду тебя тут.
Кира вздрогнула и обернулась. В подъезде стоял Генка.
– Случилось что?
– Да ничего не случилось. Соскучился просто, – сказал Генка, глядя куда-то в пол. – Тепло было – часто виделись. А теперь ты на учебе целый день, из окна смотрю, ты домой – юрк. Тебя не слыхать, не видать. Стучаться к бабке неудобняк. Звонить – номера не знаю. И спросить не у кого.
Кира не знала, что ответить.
– Ген, я голодная. И замерзла.
– Да-да. Конечно. Ты иди.
Кира стала подниматься по лестнице.
– Постой.
Кира остановилась в пролете.
– Дома-то пожрать есть че? – спросил Генка.
– Надо поискать. Может, чего и найду.
– Слухай, – Генка поднялся на несколько ступенек и снял шапку, – а приходи ко мне. Я картофана нажарил. Щас за сосисками сбегаю. Капуста квашеная есть. Сало. Ну и к закуске чего-нибудь надыблю. Придешь?
Кира молчала.
– Соглашайся, ну че ты!
Кира подумала, что иногда долго думать вредно.
– Ладно, книги только оставлю и кота покормлю.
– Ага! А я в магаз! Я быстро!
– Стой, – окликнула его Кира, – а душ у вас есть?
– Ванна. Шикарная!
16
Кира взяла полотенце, белье на смену и вышла во двор. У подъезда ее ждал Генка. Под фонарем Кира разглядела его счастливое улыбающееся лицо.
– Ты селедку любишь?
– Люблю, – ответила Кира.
– Взял малосольную. Верка, одноклассница, торгует тут на углу. Реально вкусная селедка. Заценишь!
Генка жил в таком же старом доме на первом этаже. Он открыл дверь ключом, и Кира вошла в темную прихожую.
– Разувайся. Я щас.
Генка метнулся с пакетом на кухню.
– А это еще кто? – услышала Кира скрипучий голос у себя за спиной.
В прихожей стояла женщина. Растрепанная. С виду трезвая.
– Мам, иди в комнату. Это ко мне, – сказал появившийся Генка.
– К кому это – ко мне? Это моя квартира! – скандальным голосом проговорила она.
– Не кипишись, мам.
– Опять сиротку притащил? У меня тут не приют.
– Ну че ты, в самом деле?
Генка подошел к женщине, приобнял ее за плечи.
– Жрать тут у нас неча, так и знай, – предупредила она Киру, погрозив пальцем.
– Мамуль, у нас все есть.
– Ага, чегой-то ты там в кульке притащил? Я видала. А ну покажь. О матери, небось, не подумал.
– Как же не подумал? Тебе вон че.
И Генка ловко вытащил из пакета мороженое и сунул ей в руки.
– Ладно, – смягчилась мать, с детским интересом разглядывая обертку, – хер с вами, сидите. Но пирогов вам не будет. Вон картошку жрите.
Генка повел ее в комнату и прикрыл за собой дверь. Мать продолжала бурчать что-то невнятное за дверью.
Кира осталась одна в прихожей. Пришла, называется, в гости. Хорошие дела. Она заглянула в кухню. Не стерильно. Но чисто. Тараканов нет, и слава богу. Есть шанс помыться в чистой ванне. А это уже удача.
– Ты на мать внимания не обращай. Она немного не в себе.
Генка разрезал селедку вдоль и вытащил внутренности. Он ловко работал левой рукой, а культей только слегка помогал себе.
– У нее жизнь тяжелая была. Отец пил. Бил ее. Нас, детей, гонял.
Он отрезал рыбью голову, снял кожу и отделил кости от хребта.
– Тебе помочь? – спросила Кира.
– Не-е, отдыхай. Я привык. На вот лучше, почисть. – Генка дал Кире нож и луковицу. – Прикинь, мне же повезло, – Генка улыбнулся, – я же левша. Мне правую руку отдавило. Вот если б левую, тогда бы точно конец. А так – ниче. Жить можно. Маслом полить?
Кира кивнула.
– Подсолнечным или горчичным?
– Горчичным.
Генка подвинул тарелку с селедкой к Кире.
– Мелкие косточки посмотри, может, я че проглядел.
Он вымыл руку под краном, вытер полотенцем и достал из шкафа бутылку масла.
– Горчичное… у нас в Сарепте делают, в других городах такого не едят.
Кира наколола вилкой кусок селедки.
– Мне поначалу не нравилось. А сейчас я даже полюбила.
– Наш волжский вкус, скажи, да?
Генка вытащил бутылку водки из холодильника.
– Ты картошки себе из сковородки ложи, не стесняйся. Я разогрел.
Кира выпила предложенный Генкой стопарик, и то ли от этого и от всего съеденного ею, то ли от доброй улыбки этого не очень хорошо знакомого ей человека Кира почувствовала, как душа вот-вот снесет золотое яичко. По телу разлилась горячая волна так, что ей тоже хотелось просто сидеть и улыбаться ему.
Генкина мама затихарилась в одной из комнат, и Кира совсем расслабилась. Давно забытым домашним уютом повеяло вдруг на нее.
– Так ты где учишься-то, я все не пойму? – спросил Генка, подкладывая квашеной капусты Кире на тарелку.
– В пединституте, на филфаке.
– На филфаке? – переспросил Генка.
– Ага. Филологом буду.
– Филолог – это типа философ?
– Типа того.
– Значит, ты умная.
– Это как посмотреть.
– А я сторожем тут на складе хозтоваров работаю. Меня там ценят.
Кира выпила еще.
– А у тебя парень-то есть? – поинтересовался Генка.
– Не-а.
– Ну, ты красивая. Ты еще себе найдешь. А мне уже тридцать три, а я все еще не женат.
Генка взял вареное яичко и стал неторопливо его облупливать.
– Жила тут у меня одна сиротка. Полгода жила. Приютил я ее. Милая была. Ладная. Я не трогал ее. Не хотел, понимаешь, напором брать. Ждал, пока у нее ко мне чувства проснутся.