Диньо неловко кивнул, будто был виноват в том, что его не запомнили.
— Чем вас угостить? Я поставила чай… Налью-ка я вам лучше водки, — сказала она и вышла.
Вошел Нягол, раскрасневшийся после бани, причесанный кое-как, в профессорском халате, и протянул руку.
— Ну, здравствуйте! Решил вот принять душ на скорую руку… А что, Елица собирается нас чаем поить?
— Я уже исправила ошибку, дядя! — влетела в комнату Елица с подносом. — Вот вам живая вода.
Нягол взял водку.
— Лижет ее, как кот мармелад, а вот поди ж ты, знает, как называли ее две тысячи лет назад.
Они отпили по глотку, и Елица ушла. Иван вдруг опорожнил свою рюмку.
— Разговор будет мужской, — сказал Нягол, поглядывая на Диньо. — Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре.
— Что окончил?
— Механотехникум.
— Где служил?
— В автороте.
— Стычек с начальством не было?
— Бывало…
— Ты прямо скажи, что тебя хвалили, — прервал его отец. — Передовик, путевкой в Одессу наградили, чего скрываешь…
— Не скрываю! — огрызнулся Диньо. — Чего мне теперь скрывать…
— Не ори на отца, — осадил его Нягол.
— Я и не ору, я отвечаю.
— Ты на суде попробуй так отвечать, тогда посмотришь! — подлил масла в огонь Иван. Диньо вскочил:
— Хватит! — лицо его побелело, как мел. — Чего вы ко мне пристали… Сам заварил — сам и буду расхлебывать, ни в чьей милости не нуждаюсь!
Он шумно отодвинул стул, собираясь уйти. Нягол взял его за руку повыше локтя, и Диньо почувствовал, какая сила исходит от этого человека.
— Садись! — приказал Нягол, и Иван тоже удивился повелительному тону брата. — Я не спрашиваю, почему ты это сделал. Я даже готов поверить, что ты собирался восполнить недостачу за счет экономии.
Нягол пристально на него глянул и Диньо дрогнул. «Ничего он не думал восполнять», — решил Нягол.
— Я не спрашиваю тебя, подумал ли ты о них, — Нягол кивнул в сторону отца. — Я тебя вот о чем хочу спросить: на что ты надеялся? Думал, что не поймают или на что другое?
— Ни на что я не надеялся, — пробормотал Диньо.
— А на то, что не поймают?
— На это и рассчитывал.
— Неужели на вашей паршивой базе никто не заметил, что вы, мазурики, доите государство?
Несмотря на подавленность, в этом «доите» Диньо почувствовал нечто свойское, тот же подход к жизни, что и у людей, среди которых он живет, шоферов, мастеров, экскаваторщиков, бетонщиков, всякого рабочего люда, который знает, что по чем. «Вот это дядя!» — подумал он уважительно.
— Дядя, я говорю это не ради оправдания, но у нас порядка нет, у нас бардак.
— Что за разговоры… — покосился несколько воспрянувший духом Иван.
— Бардак, говоришь? А контроля над этим бардаком, государственного глаза за ним нет?
— Нету, дядя. Я случайно попался.
— Ревизия разве случайно бывает, голова садовая! — воскликнул Иван.
— А мы все садовые головы.
Нягол ухватился за его слова.
— Что ты хочешь сказать?
— Что сказал…
— Ты хотел сказать что-то важное, а теперь увиливаешь, — не отступался Нягол.
«Он меня засек», — подумал Диньо и ответил:
— Я тебя уважаю и потому скажу прямо: государство хочет, чтобы мы ему были как родные дети, а…
— Снова здорово! — перебил Иван.
— Давай! Только правду! — подстегнул Нягол парня.
— Правду, ну взять, к примеру, меня. Вкалываю за сто шестьдесят плюс тридцать-сорок премии. Хоть убейся, хоть сдохни от работы — все, потолок! И люди не могут устоять…
— Потому что несознательные, было бы у них сознание… — принялся доказывать больше самому себе, чем сыну, оживившийся Иван.
— Сознание, отец, — от бытия, так насучат. Почему тогда жизнь не дает нам это сознание, а подсовывает другое, низкое?
Нягол закурил.
— Диньо, слушай меня внимательно: чистый годовой доход Болгарии составляет несколько миллиардов. Вычти отсюда четверть на строительство, средства на больницы, школы, пенсии, театры и кино. Отложи на оборону и государственный резерв. А теперь раздели остальное на миллионы таких, как мы с тобой, да раздроби на двенадцать месяцев. Получится приблизительно твоя зарплата. Откуда взять больше?
— Вот-вот, втолкуй, втолкуй этой пустой башке, а заодно и моей… — покачивался Иван, смеша обоих.
— Дядя, — погасил улыбку Диньо, — ты, конечно, человек ученый, для всей Болгарии оно, может, и так, но для нас — не совсем. Я например, кручу баранку «Ифы», немецкого дизеля, то есть крутил… На эту самую «Ифу» у меня есть план: столько-то тонн, рейсов и так далее, это не интересно. Интересно то, что если я выполню этот самый план, это зависит не только от меня, то получу кое-как премиальные плюс гроши за экономию горючего И это все! Все!
— Ну ладно, а что ты можешь сделать один?
— Что? — Диньо невольно выпрямился. — А вот что. Машина числится за мной, но это — для автоинспекции, — не стукни, не поцарапай, в общем — косметика, понимаешь? А если серьезно, то я ни перед кем не отвечаю. Никто с меня не спрашивает за то, как я езжу, выбираю ли дорогу, как торможу как трогаюсь с места, как поворачиваю, — от меня требуется только план и экономия горючего, за что мне платят гроши. А откуда я возьму план, за счет машины или за счет предприятия — это никого не касается. Что сломалось, что вышло из строя…
— Потому что гоняете по разбитым дорогам, вмешался Иван.
— …предприятие меняет без разговоров: сломалось, износилось — и точка. — Диньо потянулся к тарелке, наколол на вилку кусок брынзы, но передумал и выпил, не закусывая. — А вот пусть эту самую «Ифу» зачислят на меня, но по-настоящему: вот тебе деньги на бензин и на масло — по нормативам, столько-то километров, столько-то денег на текущий ремонт, столько-то — на капитальный. За все отвечай сам. Нужен лишний ремонт — плати из своего кармана. Хорошо ухаживаешь за машиной — остаток тебе. Да я тогда — царь и бог! Отвечаю, плачу, но и имею с этого! Станет нормальный человек воровать у самого себя?
— Ничего я в этой чепухе не понял! — заявил Иван.
— Ты лучше занимайся своей столярной мастерской…
— Эх, Диньо, Диньо, — маялся Иван. — Когда телега уже под откосом валяется, поздно рассуждать, какой дорогой ехать!
Нягол не обращал внимания на брата: давно уж не слыхал он такой ясной и простой на вид программы хозяйственного порядка, не сталкивался с таким мышлением — без школярских иллюзий и пагубного романтизма. Этот умница и разбойник сам не знает, что говорит.
— Все это дельно… Иван, тебя тоже касается… — Иван смешно вытянул шею. — А теперь скажи вот что: как ты думаешь, почему такой системы нигде не ввели?
— Ты что, смеешься? Будто не знаешь, что болгарин завидует соседу, родному брату, всему свету. Кто ж тебе даст «Ифу» и пустит работать под честное слово, за здорово живешь?
«Нужно что-то сделать для этого паренька, — подумал Нягол. — Душой он еще чист и ум у него острый, как бритва».
Часам к десяти утра перед домом Нягола остановилась черная «волга». Сначала из машины показалась стройная женская нога, потом вышла хорошо одетая молодая женщина и спросила товарища Няголова. Елица объяснила, что товарищ Няголов работает, но если очень спешно… Оказалось, что сам товарищ Трифонов приглашает к себе товарища Няголова по весьма важному делу.
Пока Нягол одевался, перебирая в уме возможные причины столь скоропалительного внимания, Елица предложила гостье кофе, чаю, та с любезным видом отказалась, но охотно вступила в разговор. Оказалось, что насчет товарища Няголова звонили из центра, товарищ Трифонов даже удивился что товарищ Няголов здесь, но люди творческого труда — особенные, разумеется, в самом положительном смысле.
— А вы его дочь? — еще раз оглядела она Елицу — Вы очень похожи.
«Интересно, когда это ты успела разглядеть? мысленно съязвила Елица и вежливо ответила:
— Племянница.
— Ах, вот как!.. Наверное, помогаете ему творить?
— Да, готовлю ему обед, — отомстила Елица.
— Какая вы скромная… Но зачем же так, вы можете ходить в нашу столовую, я проинформирую товарища Трифонова.
— Думаю, что дядя не согласится.
— Почему? — искренне удивилась женщина.
— Он обожает домашнюю кухню.
— Он гастроном?
— Завзятый.
— Все писатели гастрономы, я это давно подметила.
— Интересное наблюдение.
— Это вполне естественно. Писатели изучают жизнь, а для этого нужно здоровье. Я прочла все книги товарища Няголова, — не без гордости объявила женщина.
— Советую вам не говорить ему этого.
— Почему? — изумилась женщина.
— Потому что он может проверить, что и как вы поняли. Он это очень любит.
— Я готова! — выпятила бюст женщина. — Я помню всех его героев! А вы?
— Я его не читаю, — хладнокровно солгала Елица.
— У нас с ним разные эстетические взгляды.
Женщина посмотрела на нее сначала недоверчиво, а потоки с явной укоризной:
— И он терпит?
— А что ему делать — я хорошо готовлю.
Елица уставилась на бюст женщины.
— Странно, — гостья понизила голос, — ваш дядя выдающийся писатель, его читает вся страна…
Вошел Нягол, одетый в летнюю спортивную куртку и цветную рубашку.
— Я готов, — густо пробасил он, будто в комнату влетел огромный майский жук.
Елица проводила его к машине.
Трифонов встретил гостя у наружной двери кабинета. Это был высокий человек лет пятидесяти с лишним, на висках и в чубе, сохранившемся с молодых лет, была седина.
— Здравствуйте, здравствуйте, — он протянул гостю обе руки и поздоровался, подчеркивая этим сердечность отношения и солидность своего положения. — Мы с вами, кажется, только на торжественных собраниях видимся?
Нягол знал его — Трифонов был руководителем местного масштаба, не страдавшим манией собственной значимости. По кабинету чувствовалось, что хозяин любит порядок и чистоту и стремится насаждать их и в округе.
Они сели в кожаные кресла, Нягол придвинул к себе огромную пепельницу, изображавшую исторические баталии, Трифонов, куривший редко, предложил гостю блестящую шкатулку с импортными сигаретами. Нягол похвалил хозяина — прекрасно выглядит, наверное, охотник? Охотник, немного садовод и цветовод, любит бывать на природе, ограничивает себя в мясе, а в последнее время и в хлебе — начал обрастать жирком, а это нехорошо и для здоровья, и не способствует успеху у женщин…то есть у жен, конечно.