Пользоваться радиопередатчиками разрешалось только на прием. Для страховки, по распоряжению старшего флаг-офицера штаба Небогатова лейтенанта Сергеева под ключи станций даже подложили специальные картонки, которые опломбировал флагманский минер Степанов. Соблюдению скрытности на этапе выдвижения к вражеским берегам придавалось огромное значение.
На прижатых к волнам эсминцах для расширения секторов обзора использовали «вороньи гнезда» на мачтах. Из-за сильной качки наблюдателей в них меняли каждые полчаса, но даже такая вахта казалась невероятно длинной. Выдерживали не все. Вскоре после полудня шедший крайним правым в дозорной цепи «Громкий» обнаружил справа по носу в семи-восьми милях паруса небольшого двухмачтового судна, шедшего на пересечку его курса с юга. Об этом немедленно сообщили фонарем на репетичный пароход и на соседние эсминцы, увеличив обороты и начав сближение.
Скоро уже разглядели, что это большая шхуна, имевшая, видимо, и паровой двигатель. Между мачт возвышалась вяло дымившая труба. Заметив эсминец, парусник отвернул к японскому берегу, совершенно игнорируя передаваемый флагами и прожектором приказ немедленно убрать паруса и лечь в дрейф. Одновременно где-то совсем рядом заработала станция беспроволочного телеграфа.
Депешу сразу начали перебивать с миноносца, сорвав все пломбы, но, судя по тому, что с конвоя подали условный сигнал о работе чужой станции поблизости, не особенно преуспели в этом. Далековато еще было. Поскольку кроме удиравшей шхуны ни «Грозный», ни другие эсминцы не наблюдали больше ни дымка, ни паруса, предположили, что передатчик стоит именно на ней, и подняли ход до полного.
Быстро догоняя, с десяти-двенадцати кабельтовых дали первый предупредительный выстрел. Одновременно в очередной раз повторили ратьером и семафором требование остановиться, но японец его упорно игнорировал, продолжая «засорять» эфир. Но дистанция сокращалась, и скоро это стало бесполезно, поскольку станция миноносца гарантированно перебивала своего оппонента. С трех кабельтовых начали стрелять и пулеметы, дав две короткие очереди по парусам и рангоуту. Со шхуны в ответ немедленно защелкали винтовочные выстрелы.
«Грозный» ответил всем бортом, но из-за качки рассыпал снаряды довольно далеко по сторонам. Повезло! Спустя меньше минуты пара из них все же рванули рядом или вообще в корпусе. Над шхуной тут же взвился столб белого пара, видимо, пробили котел, а паруса послушно поползли вниз. Передачи оборвались.
Обстрел прекратили, но, помня о незадаче, приключившейся с «Днепром», и ожидая подвоха, эсминец осторожно приближался к дрейфующей шхуне со стороны ее высокой кормы, где не было видно ни пушек, ни пулеметов. Стволы всех орудий держали на цели, а абордажная команда, вооруженная винтовками, сидела в готовности. Укрывшись за кожухом котлов и дефлекторами, она также выцеливала любое движение на подозрительно опустевшей чужой палубе.
Несмотря на изрядное волнение, «Громкий» виртуозно притерся к борту, и на шхуну тут же перескочили вооруженные матросы. Скоро выяснилось, что на этой почти новой посудине стояло пародинамо с радиотелеграфом, а машины не было. Экипаж оказался гражданский и весь прятался в трюме, за исключением двух морских офицеров. Одного из них, лейтенанта, убило снарядом, а второго – какого-то несуразного мичмана, видимо, контузило, так как его тошнило, и он все время рыдал, без конца протирая свои очки.
Шхуну с оставшейся на ней для присмотра абордажной партией под парусами отправили к конвою, а «Громкий», получив приказ немедленно доставить пленного мичмана, резво побежал к флагману. До западного устья пролива Цугару оставалось еще около 90 миль, и встретить здесь противника никто не ожидал. Пленного требовалось срочно допросить. Возможно, впереди имелись еще какие-нибудь сюрпризы.
В два часа пополудни чуть оклемавшегося японца передали на «Николая», что оказалось весьма не просто. Мичман был далеко не юн и грузен телом. К тому же напрочь лишен морской сноровки. Пленным оказался 52-летний Накасоне Канеи. Он стал офицером японского флота всего три недели назад, когда его вместе с еще пятнадцатью служащими «Северной телеграфной компании» мобилизовали на флот для обслуживания радиотелеграфа.
Допросом выяснили, что шхуна принадлежала силам самообороны Хоккайдо и вместе с еще четырьмя такими же переоборудованными судами несла службу на подступах к Цугару. Будучи совершенно не морским человеком и оказавшись всего неделю назад в ее экипаже, Накасоне впервые вышел в море. Он сильно страдал от морской болезни, почти не спал, совершенно не мог есть. К тому же был вынужден терпеть постоянные насмешки от командира судна лейтенанта Яманага. Тот тоже был мобилизованным, но, в отличие от связиста, всю жизнь провел на кораблях, а когда был списан по болезни, преподавал в военно-морской школе в Хакодате.
Попав на борт броненосца, почти не реагировавшего на такое волнение, почтенный мичман скоро почувствовал себя много лучше и смог говорить. Не выдержав «пытки» двумя стаканами шустовского коньяка, влитыми в него для успокоения нервов, довольно охотно отвечал на вопросы и уже не плакал.
От него удалось узнать, что их флотилия базируется на порт Оминато, но о системе береговой обороны порта и пролива он ничего сказать не мог. Только видел, когда они выходили в море из Цугару, слева по борту у высокой горы стоял большой двухтрубный пароход, покрашенный под цвет берега за ним. Из-за этого он был почти не виден.
Во время двух учебных выходов по заливу Муцу Накасоне видел в Аомори около десятка небольших пароходов, чьи экипажи, по словам Яманаги, были укомплектованы мобилизованными гардемаринами старших классов военно-морской школы, которых он учил. Они постоянно приходили и уходили. Куда? Накасоне не знал.
Уже в конце допроса мичман сообщил, что вечером обязательно должен отправить телеграмму. Что бы с ним ни случилось, он обязан выходить в эфир с коротким кодовым сообщением, подтверждавшим, что все в порядке. Еще в первый день плавания Накасоне сильно укачало, и поэтому он чуть не пропустил время связи. Командир шхуны обещал отрубить ему голову, если такое повторится.
На бывшего портового счетовода, а потом телеграфиста это произвело очень сильное впечатление, и даже после того, как лейтенант Яманага погиб у него на глазах, а сам он попал в плен, Накасоне все еще опасался за свою голову. Впрочем, возможно, к этому времени он уже не совсем понимал, где он и что с ним.
Флагманский переводчик, бывший студент-востоковед из вольноопределяющихся, весь покрылся потом под гневными взглядами адмирала, пытаясь разобрать в невнятном бормотании пленного ответы на задаваемые ему вопросы. Японским языком юноша владел неплохо, но Накасоне все больше жаловался на свою не совсем удачную семейную жизнь, перебирая родню до седьмого колена, к тому же его дикция становилась все хуже. Все участники допроса склонялись к мнению, что второй стакан был лишним. Японец явно напился «до изумления»! Все же неделя в неспокойном море на небольшой парусной посудине с непривычки очень изматывает, особенно в почтенном возрасте.
Разобрать, как должна выглядеть сегодняшняя вечерняя телеграмма в невнятном бормотании засыпающего пленного, так и не смогли. Разбудить его не удавалось. Даже когда ему кричали в ухо по-японски приказ отправить депешу, он только мычал или хныкал, да начинал сучить правой рукой.
Присутствовавший при допросе флагманский минный офицер лейтенант Степанов обратил на это внимание и предложил вложить в руку ключ от передатчика. После чего на вопрос о вечерней телеграмме исполнительный телеграфист каждый раз отбивал одну и ту же комбинацию точек и тире.
Когда пришло время сеанса связи, из радиорубки сообщили, что где-то недалеко отработали три или четыре станции, передавшие очень короткие телеграммы, похожие на полученную от пленного. Тогда со станции трофейной шхуны, шедшей рядом с флагманом, передали свою депешу. Никакого ответа от береговых станций или от соседних судов не было. В напряжении вслушивались в эфир до темноты, но никаких признаков обеспокоенности противника не появилось.
Шхуну отправили в обоз, приказав взять ее на буксир одному из пароходов, продолжая движение на восток. Пародинамо на ней удалось починить, благо котел не пострадал. Из него просто стравили пар, опасаясь взрыва. Пробоину заделали, рангоут отремонтировали, так что отряд получил за счет противника полноценное парусное разведывательное судно. Это посчитали добрым знаком.
К ночи миноносцам приказали развести пары. Когда уже стемнело, Небогатов, несмотря на относительную близость вражеских берегов, все же снова созвал всех командиров на «Николая I». На коротком совещании окончательно доработали план атаки, доведя последние сведения, полученные от Накасоне, до всех командиров кораблей. После чего катера развезли участников совета по домам. Это оказалось не просто. В кромешной тьме определить направление на соседа в ордере с катера, болтавшегося на волнах, было сложно. Светомаскировка соблюдалась неукоснительно.
Двигались четко по графику, несмотря на задержки, вызванные дождем в начале плавания и небольшой заминкой с перехваченной шхуной потом. Ночью комендоры дежурили у заряженных орудий. Ветер крепчал, и качка усиливалась. Солдат в трюмах начинало укачивать. Но ждать оставалось не долго.
К началу четвертого часа утра 16 сентября примерно в десяти милях к северу открылась вершина возвышенности на острове Косима. А прямо по курсу, на востоке, четко проступила в свете показавшейся луны вершина горы Ивакияма. До нее оставалось не больше двадцати миль. Воздух был кристально чист, но из-за темноты вполне могли ошибиться с определением расстояний. Однако пеленги взять это ничуть не мешало. По этим двум надежным ориентирам уточнили свое место, приступив к боевому развертыванию.
Глава 9
Определившись с координатами, главные силы отряда увеличили ход, начав вытягиваться в голову колонны. Чтобы сократить время от начала атаки до достижения выхода из залива Мутсу и крепости Хакодате, большие боевые корабли вскоре довели свою скорость до максимально возможных четырнадцати узлов. Выдавать больше в течение длительного времени без риска аварий машины «Наварина» и «Николая I» были уже не способны.