ыход", с таким же успехом это могло произойти не на вулкане, а в будничной обстановке, в Париже или загородном доме. Парой лет больше или меньше - какая разница? Трагедией это становится для тех, кого оставляешь.
Откуда взялось такое смирение? Прежде я не замечал его за собой. Мне часто доводилось бывать на волосок от гибели - в горах, на фронте, во время подводных погружений, при исследовании пещер, на вулканах, в подполье короче, чаще, чем выпадает среднестатистическому человеку, и никогда в минуты опасности я не испытывал паники. До или после - бывало, но в решительный момент никогда. Правда, почти всегда все разворачивалось быстро, и я мог в той или иной степени контролировать положение. Действуя активно, поневоле держишь себя в руках. Здесь же, на Суфриере, я оказался обречен на полную пассивность, нескончаемое ожидание развязки.
При мысли о родных и нескольких дорогих друзьях на глаза навернулись слезы. Они будут очень переживать. Зато какое удовольствие ждет горстку моих врагов... Я взглянул на часы 10.43. Это тянется уже больше восьми минут.
Извержение, между тем, было преинтереснейшее! Еще раньше, услышав описание событий, случившихся 8 июля и 12 августа, я засомневался, похоже, что речь вопреки впечатлениям шла не о взрывах. И вот теперь мы получили яркое подтверждение этому. Обидно, что не доведется поведать об увиденном коллегам, особенно моим друзьям-итальянцам, Джордже Маринелли и Франко Бербери, с которыми мы облазили столько вулканов во всех частях света... Они бы по достоинству оценили рассказ. Взрыв - явление, при котором интенсивность процесса достигает пика за доли секунды, мгновенная разрядка. Здесь же все протекало иначе: на протяжении двух минут мощность нарастала и, достигнув максимума, не падала до нуля, как после взрыва, а держалась на предельном уровне... целую вечность!
Спохватившись, я сообразил, что пока был занят анализом явления, ничего не случилось. Я по-прежнему лежал в нелепой позе, но живой! Четверо спутников тоже подавали явные признаки жизни. Каким-то чудом (каким только?) никто не был ранен...
Почти тут же увесистый камень стукнул меня в правый бок. Удар получился сильный, сильнее прежних, но, как и раньше, особой боли я не ощутил. Достаточно было камню оказаться на десяток кило тяжелее, и все, точка. Перед взором опять возникли лица близких. Как все-таки омерзительно служить лишь живой мишенью...
10.45: десять минут истекли с того момента, как я взглянул на часы, одиннадцать-двенадцать с начала извержения. Сколько еще продлится безжалостный обстрел, неведомо. Пока же все мы пятеро, насколько я мог судить, были целы! Если еще и Йети с Роз-Мари успели убраться с Эшельского перевала, то это истинное чудо.
В правом боку, куда пришелся последний удар, стало тепло... А черт, кровь! Сколько раз приходилось читать: "Кровь вытекала теплой струйкой..." Я явственно представил, как густая жидкость пропитывает белье, затем комбинезон. Рана, очевидно, была глубокой, потому что тепло расползалось все шире. "Если так будет продолжаться, ты весь истечешь кровью!" Вообще говоря, такой конец гораздо приятней перспективы оказаться раздавленным глыбой: ощущение совершенно безболезненное, сознание будет постепенно угасать. По слухам, наилучший способ свести счеты с жизнью - лечь в теплую ванную и вскрыть вены... Кто знает, может, в грязевой ванне это окажется еще приятней?
Звонкий щелчок по шлему оторвал меня от похоронных мыслей. Ничего, обошлось. Я проорал что-то остальным, сейчас уже не помню что, какой-то вопрос Фанфану... Переговариваться было очень тяжело, голоса тонули в вулканической "симфонии" - густом реве вырывавшейся из жерла колонны, вое летящих, глыб и свисте более мелких снарядов, издававших шлепки при падении в грязь и шрапнельный треск при ударе о камни. Я пытался установить связь с товарищами еще в первые минуты, но они ничего не услышали, и я замолк до момента, когда мне вдруг отчаянно захотелось сообщить что-то необыкновенно важное Фанфану. Кажется, я спросил, не видели ли они Ортегу и Обера, что с ними? С превеликим трудом нам удалось понять друг друга: нет, они ничего не знают!
Кровь, должно быть, продолжала сочиться, потому что теперь стало жечь в бедре. Однако сознание оставалось ясным, в голове не мутилось, и я не без гордости констатировал крепость собственной конституции. Стараясь не говорить вслух, я начал убеждать себя, что глупо умирать, будучи в столь отличной физической форме - мы только что возвратились из серьезного похода по эквадорским горам, послужившего хорошей тренировкой - и к тому же во время банального фреатического извержения. Обидно для вулканолога, побывавшего в стольких передрягах. Особенно обидно после того, как он заявил, что Суфриер никому не угрожает! Конечно, последнее относилось к местным жителям (ближайшее селение находилось в четырех километрах от кратера), а не к тем, кто безрассудно надумает отправиться к самому жерлу... Добро бы еще мы просто прошлись до вершины и обратно, нет, мы проторчали там добрых четверть часа, пока нас не застигло извержение, а такая оплошность никак не простительна для опытного вулканолога.
Напрасно я пытался оправдаться в собственных глазах, бормоча, что предыдущее извержение случилось восемнадцать суток назад, что это всего третий выброс за восемь недель, а следовательно, вероятность того, что он начнется в тот самый момент, когда мы окажемся на вершине, была ничтожна мала... Факт оставался фактом: задержавшись возле кратера, мы подвергли себя ненужному риску.
Я вновь начал перебирать в уме цепь событий.
Прогулка к кратеру
Подняться наверх, как я уже говорил, было необходимо, чтобы уяснить ход развития нынешней фазы, а главное, убедиться, правда ли, что, как утверждали профессора Брусс и Аллегр, среди извергнутых кратером продуктов находилась свежая магма. Это означало бы, что магматический расплав поднялся совсем близко к поверхности и, следовательно, угроза вылета палящей тучи становилась реальной. Только разведка на месте позволяла разрешить спор и установить истину: действительно ли сложилась угрожающая обстановка, оправдывавшая эвакуацию и введение чрезвычайного положения, либо все не так страшно, и люди могут вернуться домой. Вот почему, едва оказавшись снова на острове, я тут же решил отправиться к кратеру.
Вначале я думал взять с собой только Франсуа Легерна и Жозе Ортегу, крепкого испытанного восходителя, который должен был доставить наверх радиотелефон. Однако с нами вызвался идти Джон Томблин, я с удовольствием включил его в группу - Джон имел достаточно большой вулканологический опыт и отличался необходимым для этой профессии хладнокровием. К моему удивлению, он разделял опасения профессора Брусса о неминуемой катастрофе. "За последние месяцы, - сказал Джон, - сейсмическая опасность неуклонно возрастает, поэтому следует ожидать самого худшего". "Что ж, - подумал я, у нас будет прекрасная возможность обсудить это на месте". Я рассчитывал найти возле кратера конкретные аргументы в пользу своей точки зрения и указать на них пальцем.
И тут к нам решили присоединиться Аллегр и Обер. Мне это было неприятно по многим соображениям, самым серьезным из которых было то, что оба никогда не занимались прежде изучением вулканических проявлений, кроме того, в опасное место предпочтительно отправляться небольшой компактной группой. Не стану называть другие причины. Скажу лишь, что проявил слабость, согласившись на присутствие двух дополнительных спутников. Наша группа разрослась до шести человек. А раз так, почему надо было отказывать Марселю Бофу, симпатичному бородатому специалисту по геомагнитным наблюдениям, легкому на подъем спортсмену, хорошо знакомому с вулканами?
Довольно быстро мы одолели Дамскую тропу, ведущую к Ослиному лугу. Там туристы обычно оставляют машины и добираются до вершины Суфриера пешком. Следует уточнить, что быстро шли шестеро из группы, а профессор Аллегр, мало подготовленный к подобным маршрутам, скоро выбился из сил и стал отставать.
На вершине я не заметил никаких особых перемен по сравнению с картиной, запомнившейся мне по предыдущим визитам к кратеру. Разве что прибавилось вулканической пыли на горной клюзии - низких кустарниках с широкими толстыми листьями - и особенно на голых склонах кратера. Количество выброшенных обломков тоже, конечно, возросло после случившегося за это время извержения, того самого, что послужило предлогом для эвакуации. Однако объем камней и пыли был не слишком велик. Осмотр крупных глыб и мелкой россыпи не оставил ни малейших сомнений: все без исключения представляли собой древнюю породу! Ни одного, буквально ни единого кусочка свежезастывшей лавы. Быстро осмотрев (хватило одного взгляда) сотню выброшенных вулканом обломков, я не заметил в них ни малейших следов "свежего вулканического стекла", о значительном присутствии и даже изобилии которого (до 100%) сообщали профессора. Как они утверждали, заключение основывалось на результатах лабораторных анализов проб вулканического пепла. Но увиденное еще больше укрепило меня в первоначальном убеждении: вблизи от поверхности нет свежей магмы, а значит, нет и риска вылета палящей тучи.
Собственно, я был уверен в этом еще до подъема на вершину Суфриера, поскольку все данные, собранные оставленными на Гваделупе сотрудниками, складывались в успокоительную картину. Так, эпицентры тысячи мелких подземных толчков, совокупная энергия которых показалась столь угрожающей Томблину, не поднимались с момента начала активной фазы выше четко очерченной зоны на глубине от двух до шести километров. Что это означало? Прежде всего то, что подъема магмы не происходило. Более того, грозная магма находилась, очевидно, глубже шести километров от поверхности, поскольку, как известно, сейсмические толчки происходят лишь в крепкой породе и не могут отмечаться в магматическом расплаве. К тому же на отсутствие подъема указывало и хаотическое расположение эпицентров; в противном случае они располагались бы вдоль линий разломов, через которые расплав прокладывает себе путь наверх. Наконец, магма не могла оказаться выше зоны сейсмических очагов, то есть ближе, чем в двух километрах от поверхности, поскольку температура фумарол, которую наши химики замеряли ежедневно, не достигала 100oС, а состав газов практиче