Новые вещицы г. Касаткина очень милы, хотя и уступают прошлогодним. „Осиротели“ — это крестьянские мальчики на кладбище, у свежей могилы, недалеко от пустынных крестов; один из мальчиков стоит на коленях, опустив голову. Другая картинка: „Шутка“. Тут представлена московская улица вся в снегу, проходят два мальчика из школы, прижимая свои книжки и тетрадки к телу, а от нечего делать, от скуки, старик-извозчик, которого клячонка стоит тут с давно порожними санями, размахнул руками и острит над мальчиками: „Садитесь, мол, что ж, подвезу недорого, поддержите коммерцию…“ В этом старике пропасть юмору, перспектива пустой зимней улицы в Москве- превосходна.
Г-н Степанов с прошлого года пошел очень заметно в гору. После „Разоренной берлоги“ 1890 года, не особенно замечательной, он в прошлом году выставил прелестную вещь: „Журавли летят“. В нынешнем году мы видим опять две прекрасные картины его кисти: „Забавная рота“ и „Рассказ дворового о былом“. В первой картине кадетик, который не теряет времени на каникулах: он взял своих двух братишек, одного произвел в барабанщики, другого в ефрейторы и на лужку совершает эволюции со своей ротой из крестьянских мальчуганов, вооруженных палочками и жердочками. Но еще лучше „Рассказ дворового о былом“. Фигура, осанка и весь вид старого лакея или буфетчика, внимание мужиков, почтительно слушающих про важные барские дела, ряд скудных избушек по сторонам, пустынные дали — все тут прекрасно, хотя немножко тускло, как почти всегда у г. Степанова.
Г-н Савицкий очень мало выставил в нынешнем году: всего две маленьких малороссийских вещицы: „На бахче“ и „У себя на хуторе“. Последняя интересна по фигурам и типам двух помещиков старого времени, мужа и жены, разопрелых толстяков.
Из двух прекрасных картинок г. Архипова: „Келейник“ и „Перед обедней“, я предпочитаю вторую. Пока двери церковные еще не отперты, одни бабы разбрелись по кладбищу, ходят и сидят на земле промежду крестов, а кто починнее и посолиднее сидят у самой паперти. Этих — две, и рядом с ними мужик без шапки, углубившийся глазами в землю — они чудесны, как все бабы и мужики у г. Архипова. Простота, искренность, естественность — все тут превосходно. Только мне кажется, надо бы г. Архипову остеречься пестроты красок и их мельканья цветными блестками, которые тут вдруг появляются, на манер Фортуни или которых-то испанцев последнего времени. Мне кажется, надо поскорей избавиться от такого вредного врага.
Уже и в прошлом году была на выставке у передвижников милая вещица г-жи Шанкс: „Старший брат“. Но на нынешний раз она прислала картинку, в которой еще более грации и правдивого выражения. Она называется „Новенькая“, и дело происходит в женском пансионе, в классной комнате. Только что вошла новенькая воспитанница, ее обступили другие девочки с любопытством и немножко по-инквизиторски, но она не испугалась, она не плачет еще, а только ей уже неловко и затруднительно, ее маленькое личико глядит нерешительно н удивленно на этих неизвестно кого: врагов или будущих друзей. Еще одна девочка, зажав пальцами уши, никуда по сторонам не глядя и уткнувши локти в стол, упорно долбит, в последние минуты перед уроком, самую трудную страницу.
Очень жаль, что нельзя столько же сказать про другую московскую художницу, Ел. Дм. Поленову. В прошлом году была на выставке У передвижников прекрасная вещь „Гости“ (два мальчика, распивающие чай с блюдечка, в гостях у молодой горничной, землячки, усердно гладящей барское белье). Эта вещица была полна естественности, наивности, верных поз и движений. Картина нынешнего года „В детской“ — уже гораздо слабее. Но, может быть, это только минутная остановка.
Из портретов на выставке всего лучше, по-моему, портрет черным карандашом, сделанный Н. А. Ярошенко. Он очень верно, просто и красиво передает изящный оригинал, г-жу Симановскую.
Задача, взятая двумя художниками, гг. Пастернаком и Ярошенко, превосходна, но не вполне удалась обоим художникам. „Муки творчества живописца“ у первого и „Мечтатель“ (писатель) у второго — эти две картины имели собственно в виду, по моему мнению, изобразить „потуги творчества“, неудачи авторские, и эта тема в высшей степени превосходна и благодарна. Но для таких картин мало быть вообще хорошим живописцем: надобен талант могучий, сильный и глубокий и совершенно специальный. Не знаю, зачем оба наши живописца сочли нужным представить своих „творящих с трудом“ — зажмуренными, с закрытыми глазами? Или так все-таки легче справляться с трудным сюжетом, и „открытые глаза“ слишком уж трудны?
Пейзажей и видов на нынешней передвижной выставке по обыкновению много и хороших. Конечно, крупное место занимают вещи И. И. Шишкина, особенно „Летний день“. Затем я всех выше считаю картину „На Волге“, которую иные из его почитателей признают даже вообще лучшей его картиной (я, на мою долю, все-таки стою за „Первый снег“, ничуть, впрочем, не умаляя достоинства других картин этого автора); далее идут превосходные пейзажи г. Киселева „Под облаками, на Военно-Грузинской дороге“ и „Дождливый день на Южном Кавказе“, картины гг. Левитана, Волкова, Крачковского („Парит“), Холодовского, Остроухова и других. Г-н Светославский выставил три хороших вещи, из них всего лучше „Постоялый двор“, колоритно и сильно написанный.
Суриков не прислал нынче ничего особенно важного на выставку (носятся слухи, что он опять занят огромной исторической картиной); но даже и тот „исторический этюд“, который мы видим нынче на передвижной выставке (молодая крестьянка в платочке на голове), полон характерности и типичности, а письмо оригинально и своеобразно, как всегда у этого художника.
Владимир Маковский, против своего обыкновения, выставил нынче всего только три вещи, но, мне кажется, нечего нам и желать чего-либо большего. Из числа их две — превосходные бриллиантики, а одна- крупный алмаз высокой воды. „В трактире“ — это сцена двух молодых русских фатов, petits-crevés, попивающих, покуривающих, хвастающих друг перед другом своими смелыми и пошлыми делами и праздных целый день, в своих превосходных фраках и пиджаках, в своих франтовских галстучках и брелоках. Молодые их рожицы истасканы и желты от хорошо проводимого времени, позы — банальны. „Первый фрак“ — юмористическая сценка совершенно другого пошиба. Только что выскочивший из гимназии, из классов, неоперенный юнец надел на себя в первый раз в жизни — фрак и повертывается перед всеми домашними, около своего письменного стола, сущим орлом. В фоне — горничная хохочет по секрету в руку, молодые кузины нахваливают до обморока, до обомления, всхлопывая руками и наклоняясь вперед к триумфатору, старушка-мать или тетка входит в комнату на общий шум, щупает сукно на рукавах фрака, а сама поднимает очки на лоб, чтобы лучше рассмотреть дело. Настоящая сцена Островского из какой-нибудь превосходной комедии.
Но крупный алмаз — это „Не пущу“. Это одно из тех немногочисленных созданий в трагическом роде, к которым так способен Владимир Маковский, но на которые он решается так редко. Нынешняя картина — страшная и грозная трагедия, вроде как в „L'assommoir“ Зола, с той же правдивостью и силой, только на русской почве. Когда взглянешь в первый раз в лицо этой истерзанной женщины, бледной, изможденной, в это лицо, где нарисовалась мучительная история долгих ужасных годов, когда увидишь в этих глазах, какие там стоят слезы, какие рыдания сжимают горло в ту минуту, как она заслонила руками двери кабака и не пускает туда своего седого и пьяного, злого, холодного мужа, человека, готового, кажется, тотчас схватить ее за горло и задавить, чтобы она не мешала ему итти и тотчас пропить те штаны, которые он только что стащил из дому, а теперь судорожно сжимает в руке, в сердце станет холодно и страшно. Таких поразительных картин на свете не много писано, и я никогда не сравню этой ужасной трагедии с теми признанными за классические, за потрясающие созданиями, которые наполняют галереи всей Европы. Эта несравненная истина, эта глубокая правдивость в выражении того, что в самом деле в жизни делается, все это — глубокое преимущество русской школы. Наше отечество может гордиться такими созданиями перед целым светом, перед всеми художественными школами. Как бы хорошо было, если бы вся наша публика в состоянии была это понимать!
1892 г.
КОММЕНТАРИИ
„НА ВЫСТАВКАХ В АКАДЕМИИ И У ПЕРЕДВИЖНИКОВ“. Статья опубликована в „Новостях и биржевой газете“ в 1892 году (18 марта, № 77).
Статья посвящена двадцатой выставке передвижников. На этой выставке не было таких выдающихся произведений, как на предыдущих. Для консервативной критики это обстоятельство явилось поводом для нового наступления на идейное реалистическое искусство. Опять перепевалась теория „чистого“ искусства, указывалось, что подлинное искусство должно выражать „общую идею красоты, чуждую всякой нехудожественной тенденции“ („Московская иллюстрированная газета“, 1892, 23 апреля, № 111), что, очевидно, „время обличительного направления миновало“, что такие тенденциознее, а следовательно, в оценке этой критики, нехудожественные картины, как „Не пущу“ В. Маковского, являются теперь у передвижников уже исключением, что в этом году разница между выставками академической и передвижнической сглажена и что „пора уже сдать в архив соперничество академиков и передвижников“ („Мир божий“, 1892, апрель). Чутко улавливая эти настроения, Стасов в своей статье по-старому проводит резкую разграничительную линию между работами Товарищества и произведениями, уводящими искусство от жизни. Давая отрицательную оценку ряду произведений, выставленных на академической выставке, Стасов резко отделяет их от произведений Товарищества, в основе которых лежит начало „народное, национальное, очень определенное… живое, деятельное, доброе…“ На этот раз как на показатель, отграничивающий передвижников и их направление от произведений иного толка, Стасов указывает на картину В. Маковского „Не пущу“. Вместе с тем он широко отмечает и молодую поросль художников: Арх