Тот ничего не ответил. Но с того дня так Соколёнком и остался. Новое прозванье быстро разлетелось по всему разбойничьему пристанищу, и даже те, кто ещё не был знаком близко с юношей, уже знали его.
В просторной светлой горнице за столом сидели двое. Один, молодой мужчина двадцати семи солнцеворотов от покрова, то и дело вскакивал, начинал мерить пол шагами, бросался то к дверям, то к окну, чтобы распахнуть его и впустить в покои свежий осенний воздух. Хватался за книги, за берету, за перо, порывался написать указ по первому слову другого…
— Сядь, Изяслав! — наконец не выдержал его отец, князь Ярослав, седовласый старик, доживший до преклонных лет. В светлых глазах его явственно читалась усталость и неприязнь к разговору, который вёлся едва ли не с самого утра.
Княжич, однако же, послушался и сел напротив отца, сцепив руки замком перед собою и закусив губы в волнении. Изяслав, второй сын Ярослава и супруги его, шведки Ингигерды, был ещё молод, однако опыт в правлении у него уже имелся: он княжил в Турове и был вызван в Киев боярами отца: мол, на старшего, Владимира, надежды нет, он слаб, а ты станешь отцу достойной опорой и сменой. Среди всех братьев Изяслав был более всех умён, ловок и лицом красен, похож больше на мать, нежели на отца: темноволосый, узкоплечий и стройный, росту невысокого, с тонким горделивым лицом и быстрыми, живыми чёрными глазами. Но огонь, горевший в этих глазах, не согревал никого — только обжигал своим едким пламенем.
— Ты слишком добр, отец, — заметил Изяслав, снова вставая из-за стола и отходя к окну. — Не честный суд движет рукой твоей, а страх. Неужто ты Бога бояться стал?
Изяслав прищурился. Ярослав тяжело поднялся, опираясь обеими руками о шершавую деревянную поверхность стола.
— Бояться Бога — не грех, — спокойно отозвался он. — Да я и не боюсь. Какова корысть в том, что я прикажу выслать их из града? Они люди небогатые, откупаться им нечем. Айфбьорна я знаю, как себя. Он мне служит с младых лет. И чтобы сын его такое сотворил… — Ярослав покачал головой и снова опустился на изразцовый трон, придвинутый к столу. Изяслав нервно скрестил руки на груди, обвёл рассеянным взором светлицу.
— И всё ж нечестно, — тихо промолвил он, не глядя на отца. — Так все станут покрываться тем, что неимущи, хотя у самих хлеб в закромах и золото в калите. И больше того, — он подошёл, наклонился к отцу, заговорил совсем тихо, так, что старый князь с трудом разбирал слова, — я слышал, что меньшой его сын уже бежал из Киева. А скрывается, значит, признаёт свою вину, не хочет по чести тебе, отец, кланяться, знает, что милости теперь ждать только от Бога. Словом, я тебе не указ, но если не поступишь, как подобает, об этом станет известно далеко за пределами княжьего подворья.
— Киев вскоре станет твоим, — задумчиво промолвил князь Ярослав. — И мне печально понимать, что ты покрываешь нынешнего воеводу. Я знаю, отчего парнишка бежал: от суда его нечестного, ведь каждая собака в Киеве Ивана Вышатича знает, знает, что у него кто богат, тот и прав. Сменять воеводу уж поздно, не успею. Ты сам сменишь, как станешь князем киевским. Если захочешь. А паренька не ищите, — добавил Ярослав чуть тише. — Уехал — и Господь с ним. Виновные сами себя обнаружат, как Бог даст.
— Не бывает так! — закричал Изяслав, бросился к отцу, но тот безмолвно поднял руку, останавливая сына, и этот властный жест невольно заставил молодого княжича замереть на месте. — Прикажи отыскать его, не может быть, чтоб воевода, который уже не первый десяток солнцеворотов при тебе служит, обманщиком оказался, — добавил он уже спокойнее.
— Лучше пожалеть одного виновного, чем казнить десяток безвинных, — промолвил Ярослав негромко, но решительно. — Послушай меня, Изяслав. Ты князь, не последний во граде человек. Обожди рубить сплеча. Не всегда те, кто властвует, те и правы.
Не нашёлся Изяслав, что ответить. Отошёл к окну, опустил взгляд, сцепив руки замком за спиной, помолчал немного. Отец собрал со стола свитки, посмотрел на него, понимая, что у сына в душе творится: и согласен он, и не согласен, а правды пока не видит. Молод да скор на слово. Рано ещё ему великое княжение принимать, видит Бог, рано…
— Подумай, что бы ты делал, будь ты на его месте, — наконец сказал старый князь, направляясь к выходу. — Не суди всех по себе, умей понимать людей, знай, что все живут по-разному и на мир глядят по-иному, нежели ты. А судьба всех в руках у тебя. О других думай.
С этими словами Ярослав вышел из светлицы, медленно, прихрамывая и волоча левую ногу. Изяслав хмуро взглянул ему вслед, но ничего не ответил. Прав великий князь, кругом прав, а признавать свою неправоту так неловко. Отец хворал уже долго и тяжело, что-то сделать торопился, а что-то — всё тянул, откладывал, пытался повременить, и это Изяславу не нравилось: и трусостью не назвать, и решимости мало.
Глава 5БОЛЬШАЯ ЛОЖЬ
Так минули две полных луны, и осень перевалила за середину. Чёрными вереницами потянулись в тёплые страны птицы, улетели журавли, ласточки, дикие утки. С реки тянуло холодом, повсюду гулял ветер, деревья облетали, золотистые, рыжие, багряные листья шелестящим ковром ложились под ноги, устилали землю разноцветным покрывалом. Серые облака затянули всё небо, на смену ласковым тёплым денькам пришли бесконечные косые дожди и холодный ветер. Дороги размыло, вода в Двине и Полоте поднялась. Однако дни летели незаметно, один за другим, словно торопились куда, одна седмица сменяла другую.
Александра тосковала по отцу, матери, братьям, по родному Смоленску. С каждым днём становилась всё тише, молчаливее. Ни ласковые слова, ни подарки не радовали её. Всеслав не знал, чем помочь ей, что могло бы её развеселить, и потому вопросов не задавал, но печаль её была будто осязаема, и ему было её жаль, он чувствовал вину перед нею, ведь когда бы не свадьба, неизвестно, сколько ещё девушка жила бы с родными, и расставаться бы не пришлось.
Как-то ночью тихий шорох дождя незаметно перешёл в настоящую бурю. За окнами выл и стонал ветер, вторили ему верхушки обнажённых деревьев, крупные капли бились в мутные стёкла, звенели по лужам, шуршали по траве. Где-то вдалеке, за лесом, ворчал и ворочался гром. С очередным его раскатом Всеслав услышал, что за стеной тихий женский голос в тревоге шепчет слова молитвы. Сердце дрогнуло от жалости. Он взял свечу, перебросил через плечо алое корзно, вышел из своей горницы, постучал в дверь соседней.
Александра открыла скоро. В свете свечи её тонкое бледное лицо виделось в золотистом ореоле. Всеслав вошёл, воткнул свечу в настенный канделябр, освещая тёмную горницу, и шёпотом позвал по имени Александру. Она подошла молча и покорно, словно боялась его. Да ведь так оно и было… Всеслав прикоснулся к её золотистым волосам, собранным в широкую косу, погладил её по голове. Александра взглянула на него снизу вверх.
— Прости меня, — едва слышно выдохнула она, и голос её задрожал. — Я ведь знаю, ты семьи хотел, доброй и крепкой, супругу ласковую, детишек… Перед людьми и Богом спрашивал, согласна ли… А я… — она печально поджала губы и опустила ресницы, не договорив.
— Ну так что ж? — тихо спросил Всеслав, протянув руку, взял её за подбородок и чуть приподнял её голову. — Я не виню тебя.
Он опустился на край постели, Александра села возле него, прижалась щекой к его плечу. Сердце снова рванулось и забилось загнанной птичкой, то ли от тревоги, то ли от неясного, необъяснимого чувства, которое вдруг переполнило её всю, и непонятно, радостное ли, горькое…
— Непривычная я к такому, — промолвила Александра шёпотом. — Дома-то никогда одна не бывала, а здесь — и я сама не знаю никого, и меня не знают, я ведь вижу, как меня все сторонятся! Хожу, чужая будто, и сказать-то некому… А ещё — никогда вдали от дома не бывала, от батюшки с матушкой, — она вдруг заговорила торопливо и совсем тихо, словно смущаясь. — Мне ведь даже второй десяток не минул, не думала, что так скоро придётся всё это покинуть…
— Скоро, не скоро, а когда-либо пришлось бы, — задумчиво отмолвил князь. — И ты прости меня, ведь если бы не сговор наш, ты бы так и жила с родными. Жалеешь, поди?
Он понизил голос до шёпота, посмотрел на свою молодую княгиню, будто в душу глянул. Александра вздрогнула, но сумела совладать с тревогой, протянула руку и тронула его ладонь своей.
— Нет, — прошептала она. — Нисколечко… Но… страшно мне. Как будто совсем иная жизнь, не моя, чужая… Ведь мне теперь не только за себя жить, а ещё и за маленького. Знахарка давеча сказывала, что я сына жду…
— Что сказывала? — изумлённо переспросил Всеслав. Встал с постели, опустился перед девушкой на одно колено, взял её тонкие, хрупкие руки в свои, взглянул ей в глаза снизу вверх. — Да неужто?..
Александра молча несколько раз кивнула. Всеслав рывком прижал её к себе, обнял, и некоторое время они молчали, чувствуя лишь сбитое дыхание и частое, торопливое биение сердца друг друга. За окнами скрипели ставни, завывал ветер, дождь стучался в мутные стёкла, где-то вдалеке сонно ворчал гром.
— Я и не знала, как тебе сказать, — наконец вздохнула Александра. — Мы ведь и были-то с тобою всего один раз после венца, видно, Господь всё-таки добр ко мне.
— Спасибо тебе, ласточка моя! — тихо воскликнул Всеслав. — Да хранит тебя Бог!
Девушка смущённо улыбнулась в ответ и опустила глаза. Едва подумав об этом, она вспомнила и первую ночь, что они провели вместе — после венчания, празднества, пира, затянувшегося дотемна. Осенний день был короток, и когда совсем стемнело и большую гридницу остались освещать только свечи в канделябрах, князь поднялся из-за стола сам и протянул руку своей невесте:
— Оставим их. И без нас напьются и напляшутся.
Всю дорогу до горницы на втором полу Александра не проронила ни слова, лишь когда Всеслав, теперь уже супруг, у самых дверей подхватил её на руки легко, словно пёрышко, перенёс через порог по обычаю и осторожно поставил на ноги, она вдруг вспыхнула, зарделась, опустила голову, часто и прерывисто дыша то ли от волнения, то ли от страха.