Он показал ей свои пальцы: за годы подписывания книг кожа вдоль большого и указательного превратилась в толстую сухую мозоль. Такие мозоли – аналог боксерского «вареника», изувеченного уха. Твердые, как шкура стегозавра, они имеют свойство трескаться.
– Я заляпал товар кровью, – посетовал Кинг и показал свежий кровавый отпечаток на титульной странице книжки.
Впрочем, юный хозяин книги ничуть не огорчился, что его собственность теперь испачкана кровью великого короля ужасов.
Ким хотела пойти за пластырями, но было поздно. Следующий человек в очереди услышал эту беседу и закричал:
– Так нечестно! Раз мистер Кинг оставил кровавый след на его книжках, пусть и на моих оставит!
Эти слова услышали все собравшиеся. Возмущенные вопли наполнили гулкий зал: пять тысяч любителей ужасов хотели крови. Своды церкви огласило разъяренное эхо, сквозь которое Ким едва расслышала просьбу Кинга:
– Выручите?
Все еще прижимая лед к его плечу, она ответила:
– Это ведь ваши читатели. Как скажете, так я и сделаю.
Кинг стал подписывать книги дальше. Истекать кровью и подписывать. Ким осталась рядом; когда народ увидел, что бинт так и не принесли, возмущение толпы понемногу сошло на нет. Пять тысяч человек. По три книги на брата. Итого пятнадцать тысяч книг на подпись. Ким сказала, что это заняло восемь часов, но Кинг умудрился подписать ручкой и кровью все до единой. К концу мероприятия он так ослаб, что телохранителям пришлось под руки вести его к машине.
Однако и на этом катастрофа не закончилась.
«Линкольн таун кар» Кинга отъехал от церкви и двинулся в сторону отеля, но несколько человек, которых не пустили на мероприятие из-за нехватки мест, прыгнули в свою машину и начали преследовать писателя. Представьте себе, в итоге эти книголюбы разбили тачку Кинга – все ради встречи с любимым автором.
А мы с Ким сидели в баре и смотрели в окно на пустую улицу. Просто размышляли о своем.
У нее была мечта: открыть в модном районе Сиэтла – Балларде – собственный книжный магазинчик, где продавались бы только поваренные книги. Ким Рикеттс умерла от амилоидоза в 2011 году. Магазин ее мечты – «Книжная кладовая» – работает по сей день.
А в тот вечер мы с Ким остались одни в пустом баре. Оба были слегка навеселе. Выслушав ее историю про Стивена Кинга, я покачал головой и сказал:
– Неужели это то, к чему мы все стремимся?
Ким вздохнула.
– Ха, нам такое и не снилось.
Покойся с миром, Ким Рикеттс. Да пребудет одна из твоих многих, многих могил навеки в моей памяти.
Устанавливаем авторитет
«Установи авторитет – и делай что хочешь», – учил Том Спэнбауэр. Мы, его ученики, сделали себе значок с этим изречением и носили его так, как верующие носят кресты и прочую религиозную атрибутику. Это был наш символ веры. Одна из Десяти Заповедей Минимализма: «Не злоупотребляй латинизмами. Не используй абстрактные образы. Избегай штампов… А когда установишь авторитет – делай что хочешь».
Здесь уместно вспомнить совет Тома Джонса: «Как ни крути, экшен – это сила». Если писать глаголами действия, простыми и понятными – персонажи что-то делают, взаимодействуют с предметами, – разум читателя будет неотрывно следить за происходящим, как собака следит за белкой.
Своего ученика я попросил бы рассмотреть следующие способы установления писательского авторитета. Читатель должен вам поверить. Пусть невозможное покажется ему неизбежным.
В кино такие авторитетные речи не редкость. Например, в «Моем кузене Винни» Мариса Томей в конце судебного слушания, воспользовавшись моментом, читает присяжным пылкую лекцию о своем «шевроле бел-эйре» 1955 года выпуска с двигателем объемом 327 кубических дюймов и четырехкамерным карбюратором.
В «Дьявол носит Прада» это длинная тирада о небесно-голубом цвете, которую произносит героиня Мерил Стрип, подбирая наряд для модели.
В фильме «Блондинка в законе» сразу две такие речи. Первую Риз Уизерспун произносит в магазине одежды на Родео-драйв, когда вываливает продавщице целый вагон фактов и выставляет ее лгуньей. Вторая речь звучит в суде: героиня Уизерспун читает лекцию о перманентной завивке и тем самым опровергает показания свидетеля со стороны обвинения.
Есть несколько приемов, чтобы быстро установить авторитет персонажа, и не последний из них – нагромождение фактов, демонстрирующих неожиданно глубокое знание героиней какой-то сложной темы. В современной политике этот прием успешно используют женщины, но с мужчинами такое не прокатит. Во-первых, публика изначально должна быть невысокого мнения об умственных способностях персонажа. Неожиданная грамотность безмозглой на первый взгляд девицы застает нас врасплох. Вспомните сцену из фильма «Роми и Мишель на встрече выпускников», где Лиза Кудроу подробно описывает технологию производства клея. Увы, так уж повелось: недалекие персонажи обычно женского пола.
Если сегодня подобную речь произнесет мужчина, это в лучшем случае будет выглядеть как унылое потрясание мудями. В худшем – как синдром Аспергера. Однако подобные примеры существуют: вспомним «Умницу Уилла Хантинга» и сцены, где Мэтт Деймон блещет эрудицией в университетских барах, разнося в пух и прах будущих гениев.
Еще одно отступление: Уэс, незримый редактор этой книги, – он всегда рядом, хотя никто его не видит, – убежден, что персонажи, которые произносят авторитетные речи, более «приятны» читателю. Мне же концепция «приятности» претит. Мы еще к этому вернемся, но лично я предпочитаю уважать персонажа. Если уж совсем начистоту, приятные люди мне неприятны.
Поэтому своему ученику для установления авторитета персонажа, – а заодно и собственного писательского авторитета, – я посоветовал бы сперва выставить этого персонажа недалеким, а затем дать ему отвести душу: пусть с ходу выложит пяток неочевидных, сложных фактов и тем самым шокирует аудиторию.
Если поскрести поверхность любой комедии, под верхним слоем непременно обнаружится покойник, обычно мать или отец. За остроумием и сумасбродными выходками всегда стоит непроходящая, хроническая боль.
Даже в драмах фоновая трагедия помогает легче справиться с основным несчастьем, которое на первом плане.
Мертвые родственники повсюду.
В телесериале Эрла Хэмнера «Уолтоны» это погибший на войне старший брат Джона Уолтона – незримый призрак, в честь которого назвали юного Бена. В «Большой долине» это покойный патриарх Том Баркли (после его смерти ранчо переходит к главной героине – Барбаре Стэнуик). В «Бонанце» умерла мать семейства. В «Джулии», где главную роль играет Дайан Кэрролл, отец семейства погиб во Вьетнаме. В «Невесте для отца Эдди» у Эдди умерла мама. В «Призраке и миссис Мьюр» – отец. В «Няне и профессоре» – мать. В «Эллери Куин» – снова мать.
Количество покойников в комедиях просто зашкаливает. «Шоу Энди Гриффита», «Деревенщины из Беверли-Хиллз», «Три моих сына» – покойная мать. «Живем сегодняшним днем», «Элис», «Филлис», «Семья Партридж» – покойный отец. «Дела семейные» – умерли оба родителя. «Нас пятеро» – снова оба родителя.
Своего ученика я спросил бы: «Почему такое количество популярных сюжетов основаны на утрате родственника?»
Причина проста: по большей части все мы – особенно в молодости – очень боимся потерять родителей. Это наш главный страх. Создавая мир, в котором умер один или оба родителя, вы рисуете персонажей, уже переживших самое ужасное. Читатель начнет уважать их с порога. Даже если они еще дети или подростки, подразумеваемая душевная боль и горе утраты делают их взрослыми и сильными в наших глазах.
Кроме того, с первой страницы читателю будет казаться, что все можно преодолеть. Смерть родителей сплачивает оставшихся в живых членов семьи, и именно такой сплоченности в собственной семье хочет читатель.
Если вы затеяли историю, главного героя которой никто не посмеет критиковать, убейте его мать или отца еще до начала повествования.
Кто-то однажды раскрыл мне тайну церковных витражей. Изображенные на цветных стеклах библейские сюжеты могли понять даже неграмотные. То были киноэпопеи Сесила Демилля своего времени, этакие летние блокбастеры: в блистательной вышине парили сцены с Ионой в чреве кита и Вознесения Господня.
Чтобы сделать чудо правдоподобным, наши предки придумали такой фокус: поместить нужную сцену как можно выше, подальше от недостойных зрителей. Вся по-настоящему тонкая работа шла по нижнему краю окна, который первым бросался в глаза публике.
Когда подробности на уровне глаз внушают доверие – растения, сандалии, складки одеяний, – зритель охотно верит и в то чудо, которое изображено наверху: манна действительно падает с небес, над головами святых сияют нимбы, а в облаках парят ангелы.
Когда снимали «Бойцовский клуб», я спросил режиссера Дэвида Финчера, сможет ли зритель принять тот факт, что персонаж Брэда Питта – вымышленный. Финчер ответил: «Если до сих пор они верили всему, что видели, то и последний сюжетный поворот не вызовет вопросов».
Своего ученика я попросил бы, имея это в виду, раскладывать жесты и действия персонажей на мельчайшие подробности; описывать их так, чтобы читателю невольно захотелось их повторить. Конечно, разбивать на атомы нужно не все подряд, а лишь ключевые предметы и действия. Обратите внимание, как в рассказе «Лотерея» Ширли Джексон подробно описывает черный ящик, из которого достают билетики. Мы узнаем, где его хранят, как его изготовили и что было до него. Благодаря тому что ящику уделено такое немыслимое количество внимания, читатель охотнее принимает и то, для чего он нужен. Если мы поверили в лотерейный ящик, то поверим и в ритуальное убийство, для совершения которого он предусмотрен.
Допустите малейший промах в описании незначительных подробностей – и пеняйте на себя. Во время промотура, посвященного книге «До самых кончиков», я познакомился с молодой читательницей, которая заявила, что главная героиня у меня получилась неправдоподобная. Я попросил привести хотя бы один пример – что именно показалось ей неправдоподобным в Пенни Харриган (девушке из Небраски, которая мастурбирует при помощи мумифицированного пальца покойной наставницы и терпит эротические пытки от крошечных роботов, имплантированных в ее тело самым богатым человеком на свете, пытаю