ажного мастера! Это ж надо! Вот это — магия!
Пришлось и мне снимать серо-красную куртку, оставаясь в черной футболке. Джинсы, кроссы и черная футболка — вполне прилично для голодранца и для помощника столяра, и для рабочего сцены, и… Для водителя фургона — тоже очень даже! Эх, еще бы роботом порулить… Аронович тем временем зажал под мышкой коробку-доску с шахматами и полез из машины наружу. Ну, и я — за ним.
Саарская Мыза впечатляла: сквер с огромным золотоглавым белым собором, какие-то здания в неоклассическом стиле с колоннами, бульвар с зеленой зоной… Ну, да — голографическая реклама, люди с бесконечным количеством гаджетов, электросамокатчики и гироскутерщики, ну, и что? Главное — уютно и приятно!
И сам Творческий дом тоже внушал — эдакая серая угловатая громада с живыми картинами в окнах. Афиши планируемых мероприятий сменялись рекламой фирменных блюд здешней кухмистерской, лица музыкантов и художников, которые собирались тут проводить свои творческие вечера, меняли жизнерадостные мордашки кхазадок, предлагающих попробовать всякие кулинарные изыски. Не, ну, а что? Кхазадки — тоже очень симпатичные бывают, и никаких усов и бород у них нет… Или они освоили эпиляцию?
— О чем задумался, мин херц? — дернул меня за рукав Лейхенберг. — Пошли!
Ни за что на свете я бы не ответил ему, о чем задумался!
— Герр Гутцайт пока не может вас принять, но скоро спустится сам, — сказала та самая кхазадка с афиши.
Она стояла за стойкой. Румяная, голубоглазая, молоденькая, сбитненькая, с задорным выражением лица, девушка успевала варить варенье в мультиварке без крышки, помечать что-то в планшете и общаться с нами. Из мультиварки шел одуряющий запах абрикосов, все вокруг сверкало чистотой, глаза просто разбегались от обилия привлекательных элементов интерьера. Портреты, посуда, баранки в связке, баночки с вареньем и емкости с алкоголем на полках, бутылочки с молоком в холодильнике (каждая от конкретной коровы!), занавесочки, статуэточки, книжечки… Книжечки! Я завис у полки, пока Аронович делал заказ.
Отвлекся от «Штальхельма вместо подушки» за авторствомом Роба Лаки — отличной мемуарной книги про Вторую Великую войну — я только в тот момент, когда заботливая кхазадка уже закончила накрывать на стол и сказала:
— Ваша библейская похлебка! Обязательно выдавите лимон и капните чуть-чуть табаско.
Я удивленно воззрился на стоящую передо мной тарелку с коричнево-зеленой жижей.
— Давай-давай, — подбодрил Лейхенберг, который себе заказал долму, эдакие голубцы в виноградных листьях. — Действуй по инструкции. Тут основной ингредиент — чечевица! Тебе понравится.
И я выдавил лимон и капнул табаско, и ухватил ложку, и принялся наяривать библейскую похлебку, поминая Авраама, Исаака, Якова и Исава, который за точно такую же похлебочку, похоже, продал право первородства братцу. И, что характерно, я его теперь прекрасно понимал! Страшно было подумать — какие на вкус будут сочни, потому что я всю тарелку сожрал секунд за сорок и хлопал глазами, пытаясь осознать свои ощущения.
— Магия, что ли? — наконец спросил я. — Что вы туда добавляете? Хочунчики?
Кхазадка рассмеялась, явно довольная, и смотреть на нее было очень приятно. А потом принесли чай с сочнями, и я понял, что за них не только продал бы право первородства, но и кабальный контракт подписал бы, пожалуй.
— Аронович, — сказал я. — Если вы больше никогда меня сюда не привезете, я вас убью.
— Не надо никого убивать, — прозвучал рокочущий бас. — Особенно — одного из моих лучших реставраторов. Хуябенд, молодой человек, и ты, немолодой старый тойфель. Рад тебя видеть в добром здравии и — с готовым моим заказом! Эрика, майне кляйне либе пупхен, принеси мне кофе на песке и вот точно такой же сочень, как у молодого человека… Не знаю вашего имени…
— Михаил Федорович Титов, — вскочил я.
Почему вскочил? Потому, что этот кхазад действительно был КРУПНЫМ ДЕЯТЕЛЕМ! И в реальном мире он смотрелся впечатляюще в своем малиновом стильном костюме, широкоплечий, с ухоженной бородой, хитрым прищуром и крепкими ручищами, сплошь унизанными перстнями. И в эфире от него не фонило — сверкало! У гнома не было ауры как таковой, просто вокруг всей его фигуры летали горящие рунные символы, целыми кольцами — как у Сатурна, а еще — созвездиями, скоплениями… Как говорил Денис Розен — «Силен!»
— Садись-садись, Михаил Федорович, — рокотал кхазад в малиновом пиджаке. — Меня зовут Сигурд Эрикович Гутцайт, я предприниматель. Предпринимаю то одно, то другое для повышения материального благополучия меня, моей семьи, этого благословенного города, всего кхазадского народа и нашего богохранимого отечества в целом.
Вот такая вот заявочка! Ни больше, ни меньше. Я сел и вцепился в кружку с чаем. С нормальным, черным, раджпутским, байховым, а не со скоморошьей отравой. Самое мило дело — попивать чаек при разговоре с большими и важными дядями, можно делать вид, что занят. С Полуэктовым прокатило! Вот и теперь я помалкивал, когда Лейхенберг выложил на стол перед Гутцайтом коробку с шахматами. Сигурд Эрикович неторопливо придвинул ее к себе, отщелкнул запорчик и вынул одну из фигур — самую обычную пешку.
Я смотерл в эфирном зрении и чувствовал — статуэточка фонила. Не как та алюминиевая банка, по-другому, но — сильно.
— Зер гут, — сказал Гутцайт. — Данке шен, Людвиг Аронович. Мы в расчете, и с меня — двадцать сверху. Эрика, милая, расставь эти фигурки во-о-о-он на той полочке, у входа. А коробочку отнеси в мой кабинет, оставь на столе. Кстати, как там варенье, девочка моя?
— Подходит, зэйдэ! — что это еще за «зэйдэ» такая — я не понимал, но по всему выходило, что они то ли дед с внучкой, то ли дядя с племянницей, может — папа с дочкой, но вряд ли.
— Михаил Федорович… — задумчиво проговорил Сигурд Эрикович. — Скажи, ты и вправду помог Людвигу Ароновичу победить пагубную зависимость к некоему снадобью?
— Эм-м-м… — я почесал голову. — Я причастен к этому, определенно.
Лейхенберг зыркал то на меня, то на своего сородича, и помалкивал.
— А ты смог бы помочь кому-то еще? Скажем, человеку творческому, с пагубным пристрастием к запрещенным веществам? — Гутцайт даже вперед наклонился.
— Без гарантии, — вздохнул я. — Хотелось бы мне сказать, что да, верите? Но я не могу. Получилось один раз. Для того, чтобы делать выводы и анализировать — маловато будет!
— Видишь? — сказал Аронович. — Толковый.
— Попробуем? — пытливо продолжал смотреть на меня хозяин Творческого дома. — У меня там сверху — паренек страдает. В ванной комнате.
— Попробовать можно, — я потер лицо. — Может быть, он должен спать или быть в состоянии… Ну, в несознанке. Я не знаю.
— Сделаем. Прочистишь ему мозги — в накладе не останешься,- пообещал Гутцайт. — И без работы — тоже. И трепаться никто здесь не будет, это само собой. Все мы понимаем общую выгоду и возможные последствия.
Я огляделся — действительно, кроме нас троих никого больше в помещении кухмистерской не было. Поэтому — кивнул:
— Пошли паренька смотреть!
Большой железный братец))
Сигурд Эрикович Гутцайт
Эрика
Глава 3Паразит
Паренек ползал по стенам. Я такое на картинках видал — про изгнание беса из человека. Ну, он запихался в угол и, прижавшись спиной к стене, пытался влезть куда-то к потолку, цепляясь ступнями и ладонями за мраморный кафель. Ногти он стер в кровь, на лице бедолаги отражался самый невообразимый спектр эмоций.
Мне, если честно, хотелось выйти и дверь за собой закрыть — очень стремная картина, на самом деле. Дикая дичь! Но перед кхазадами нужно было показать себя серьезным специалистом, так что… Никуда я не ушел. Я закрыл глаза и посмотрел через эфир. И никакой двери не увидел! А вот нити — они вполне работали. Сейчас мы находились на территории опричнины, бытовая магия тут была разрешена, и я счел, что могу воспользоваться телекинезом.
Ползучий пациент мог считаться по-настоящему тощим, вид имел какой-то взъерошенный и потрепанный, хоть и очевидно ухоженный. То есть — рубашка и штаны его были мокрыми, но чистыми. А дырки на носках — заштопаны! Кто-то ведь штопал, заботился! Я шевельнул пальцами и потянул его телекинезом за рукава рубашки. От неожиданности этот тип икнул, прекратил попытки лезть на стену и уставился на свои руки, которые медленно, движимые рукавами, обнимали его туловище. Это было тяжеловато для меня. Ну да, я тянул одежду, а уже одежда тянула человека, но все равно на лбу у меня выступили капельки пота.
А потом я дернул его за штанину, и парнишка рухнул на пол.
— Ничего не получится, — сказал я. — Он в сознании. Не спит. Я не могу работать.
Сигурд Эйрикович пожал плечами, шагнул вперед, склонился над лежащим на кафельном полу ванной комнаты бедолагой и ткнул ему в лоб одним из своих перстней.
— Ык? — удивленно булькнул паренек, и вдруг обмяк.
И я увидел дверь! Это была дверь сельского туалета, ей-Богу! Деревянная, с дырочкой в виде сердечка. Ну, и бредятина…
— Все, теперь можно попробовать, — кивнул я. — Мне нужно остаться с ним один на один. Пожалуйста, выйдите и не входите, пока не позову. А лучше — спуститесь вниз, в кухмистерскую.
Я надеялся, что был достаточно вежлив. Все-таки и Лейхенберг, и, тем более, Гутцайт — кхазады матерые, хамить им — последнее дело. Но хотя бы тонкую завесу тайны я хотел оставить. Пока они не видят, что я делаю, пока не смотрят меня через эфир — а здешний хозяин, похоже, имел к этому способности — у меня есть пути к отступлению. Все-таки двойная инициация — слишком редкая штука, чтобы сообщать о ней… Кому угодно!
Гномы переглянулись, засопели — и пошли вниз. А я закрыл дверь ванной на щеколду, уселся на полу, прикрыл глаза и через эфир присмотрелся к виртуальной сортирной двери. Имелось некое наитие: ничего хорошего за ней меня не ждало, но делать было нечего — стоило попробовать! Открыл я ее одним коротким толчком, гораздо легче, чем врата в разум Людвига Ароновича.