«Темная» — это вообще полное дерьмо. Когда спишь в комнате с десятком парней, и кто-то закрывает тебе голову подушкой, а остальные лупят по чем попало, но так, чтобы не осталось следов — ты черта с два разберешь, что за сволочи это сделали! Потому что пока выпутаешься, пока встанешь — все уже лежат солдатиками на своих местах. А с десятью как драться? И знал я, что били не десять, а четверо, но что мне — кидаться на каждого из них по очереди? Так я сам в итоге буду виноват… И коровник мне раем покажется.
Я-то знаю, что их бесило. То же самое, что и директора. Мне скучно было на уроках, я книжки читал, потому что делал все задания минут за двадцать. И списывать этим четверым не давал. Почему? Потому что быдло. Харкают под ноги, матерятся через слово, к девчонкам из второй группы пристают, когда кураторы не видят, ведут себя по-скотски. Не учат ничего, просто задницы свои просиживают! Соберутся в кружочек на переменке и втирают друг другу какую-то дичь про то, что они и с кем сделают, когда станут магами… А на самом деле ничего из себя не представляют: ни в учебе, ни в спорте, ни на работе. Убогие посредственности, как сказала бы баба Вася. Но все равно считают, что я им в подметки не гожусь!
Потому что они знают своих родителей, а я — нет.
Переход из административного корпуса заканчивался в холле общаги, куда вела скрипучая железная дверь. Я остановился, прислушиваясь: голосов пацанвы слышно не было, путь свободен.
— Явился-на, — сказала Кагринаковна, пряча под вахтерскую стойку бутылку портвейна. — Миша-Миша, еле дыша!
Эта старая зеленокожая снага только и знала, что заливаться винищем. Плевать ей было на камеры и на экраны, тем более, что половина из них не работала. И мы это знали, и администрация знала, что мы знаем, и ничего не делала. Я всегда подозревал, что они осознанно провоцируют весь этот беспредел, но зачем — вот этого понять не мог.
— Дышит, — сказал я. — Правильно говорить не «дыша», а «дышит». И «дышит» с Михаилом Федоровичем Титовым не рифмуется.
Что-то из меня сегодня все это прет-то? Наверное — от безысходности. Типа, двум смертям не бывать, и все такое прочее.
— В жопу-ска можешь себе свои умности засунуть-на, — предложила орчанка-вахтерша.
Она проводила меня тяжелым взглядом, явно сетуя, что я прервал ее ежевечерний ритуал, и только я свернул к лестнице на этажи — тут же зазвенела бутылкой и граненым стаканом, послышалось бульканье.
Стоило мне заглянуть в коридор второго этажа, где проживала наша первая группа, как в неосвещенном конце коридора, у окна, послышался спешный звук шагов. Они меня ждали! В груди противно заныло: честно говоря, я хоть и не верил, что эта четверка убьет меня, но покалечить-то — могут. Отправляться в нашу интернатскую больничку, где нет ни симпатичных медсестер, ни интересных книжек, мне не хотелось, а вариантов победить я не видел. Наивно было бы думать, что в момент смертельной опасности произойдет инициация: в эти байки я не верил. Никто не мог предугадать точно, что может спровоцировать рождение нового мага. Да и вообще, нас тут проживала сотня человек, а за три месяца инициировалось не то два, не то три. Так себе результат, хотя и лучше, чем средний по стране.
Так что я предпринял кое-что разумное: просто сбежал, решил спрятаться. Не стал идти в свою комнату, а двинул вверх по лестнице, мимо третьего этажа, где жили девчонки, еще выше — к люку на крышу. Ну да, там имелся навесной замок, но я уже проверял и пользовался этой лазейкой: замок не закрывался, просто защелкивался, и вынуть запор из пазов не представляло труда. Тут, в этом интернате, вообще многое оказывалось таким — на вид серьезным, а внутри — гнилым. Может, и браслет, который мне на ногу повесят завтра в коровнике, тоже работать не станет? Надо будет проверить и в случае чего — дать деру, сбежать куда угодно из этого отстойника для перестарков.
Металлические ступени лестницы под моими ногами скрипели, книжка, зажатая подмышкой мешала, но бросать томик с «гаяскутусом» мне казалось неправильным. Да и вообще, что я на крыше целую ночь делать буду? А так — почитаю все слова на букву «Г»! Тоже ничего такое занятие.
Одной рукой отпер замок, головой уперся в крышку люка — и приподнял ее. Пристроил книжку там, сверху, и вылез следом.
На улице царила летняя ночь, пахло дождем, липовым цветом и почему-то майскими жуками. Стараясь не шуметь, двигаясь по кровельной жести, я прикрыл люк и пошел на свое любимое место: на подоконнике круглого окна технического чердачного этажа. Рамы тут не имелось, стекол — тоже, так что сидеть можно было вполне удобно. Ветер почти не дул, и темные тучи, явно грозящие ливнем, меня не волновали. Зато света от фонаря на углу здания вполне хватало, чтобы читать.
С «гаяскутусом » все в целом прояснилось, но том на букву «Г» таил в себе много интересного. Наугад раскрыв энциклопедию я прочитал:
— Гагат — разновидность каменного угля, имеющая глубокий чёрный цвет, сильный матовый блеск, вязкость и раковистый излом. Легко обрабатывается, хорошо полируется, приобретая красивый блеск, благодаря чему (особенно в странах Востока) широко применяется для мелких ювелирных поделок, бус, чёток и других изделий!
Эх, пожевать бы еще чего, и можно было бы сказать, что я хорошо провожу время!
Эти гады нашли меня довольно быстро. Скорее всего, спалился я на открытом замке, но тут уж ничего поделать нельзя — как я закрою люк с крыши? Анцыбалов, Кулага, Жолнеров и Петрушевич нашли меня и теперь глумливо улыбались, глядя на мое замешательство. Каждый из них по отдельности, может, и нормальный… По крайней мере, мне поначалу так казалось, первый месяц или около того. Ровно до того момента, как они скучковались. Сбились в стаю — и все, до свидания нормальность, здравствуй, всякая дичь. И как это получается: были пацаны как пацаны, а стали вдруг настоящее быдло?
— О! — сказал Рома Анцыбалов, самый крупный из всех. — Нашелся. Ну что, нашестерил директору?
— Давай, маньячило, у тебя два варианта: или ты сам с крыши скидываешься и едешь на больничку, или мы тебя сбросим, — заявил Петрушевич.
Вообще-то мы с ним первый месяц за одной партой сидели и в морской бой играли. Он даже списывал у меня. А потом оказалось что я не жую хавру, не пью, учу уроки и… И подгонов мне никто не делает. В смысле — посылок и денег не передают. А у Жолнерова подгоны — каждую неделю, а у Кулаги — связи, ему кто-то хавру в пакетиках через забор перебрасывает. Говорят, хавра стимулирует магическое развитие. Брешут!
— Вылезай оттуда, — поманил меня пальцем Жолнеров.
Ему тогда, в туалете, досталось меньше Кулаги, вот он и храбрился. Сам-то Кулага отирался в тылу. Я встал, перехватил «Большую Энциклопедию Государства Российского» поудобнее и стал думать, как подороже продать свою жизнь.
— Значит, так, — Анцыбалов поковырялся в ухе. — У меня предложение: если ты нам ботинки футболкой почистишь и котлету будешь на обеде отдавать — мы тебя сейчас оставляем в покое. А если нет — пеняй на себя.
— Я тоже хочу котлету, — заявил Жолнеров. — Надо как-то по дням распределиться.
— Десерт забирай, — предложил мясистый Рома.
— Э-э-э-э, — возмутился Петрушевич. — Десерт мой!
А Кулага — он помалкивал.
— Ну что, снимай футболку, черт, начинай уже играть в сапожника! — пощелкал пальцами Анцыбалов, который мысленно сожрал все мои котлеты на месяц вперед.
Вообще-то сапожники ботинки не чистят. Сапожники их шьют! Но этому объяснять такие вещи бессмысленно, даже Кагринаковна в этом плане адекватнее… Так что я шмыгнул носом, смирился с неизбежным и сказал:
— Ты втираешь мне какую-то дичь!
Нет таких раскладов, при которых я бы победил четырех крепких парней (другие в интернате не выживали) и ушел бы с крыши под красивую музыку, на фоне заката, и волосы назад. Чуда не случилось, несмотря на то, что я крепко приложил книгой в нос Анцыбалову, достал ногой по яйцам Петрушевичу и круто пробил слева в печень Жолнерову. И все — зря.
Теперь Ромочка с залитой кровью джинсовкой держал меня справа, кривящийся Петрушевич — слева, Жолнеров пытался отдышаться и прийти в себя. А Кулага подходил ко мне с гаденькой щербатой улыбочкой. Как назло, еще и обстановка вокруг воцарилась донельзя киношная: дождь пошел из темных туч, гром загрохотал… Первые крупные капли ударили по кровельной жести. Просто бесит!
— Давай, — предложил Анцыбалов. — Отомсти ему, Гарик. Врежь как следует, выбей черту зуб!
Они не видели, что происходит с Кулагой — этим бледным, голубоглазым, нервным типом с вечно немытыми волосами. А я — видел! Его глаза налились кровью, на руках вздулись вены — гораздо сильнее, чем обычно это бывает у человека, пребывающего в ярости. Да что там — слипшиеся пряди волос шевелились у него на голове, как змеи! От его походки даже металл, которым была покрыта крыша общаги, прогибался, как будто вес Гарика увеличился раз в десять!
Если это не инициация первого порядка — то я не Миша Титов, а король Авалонский! И мне вдруг стало ужасно скучно. Ну ее, эту жизнь, если тут такие правила: какое-то быдло выиграло джекпот, а я — который даже по словам директора Адодурова весь из себя умнейший и талантливый — помру сейчас, потому что он мне череп проломит кулаком, или что-то типа того…
И я с досады и со злости плюнул в Кулагу, но плевок не долетел, и ляпнулся ему под ноги! И Кулага поскользнулся на замахе! Удар поэтому вышел смазанным — но мне этого хватило. Я вылетел с крыши как будто мной выстрелили из катапульты, с неимоверной силой и скоростью! Летел, вращался в воздухе… А потом, пролетая над кроной раскидистого клена, я увидел удар молнии на фоне ночного неба — такой, будто видео включают на замедленный показ. Этот электрический росчерк, яркий донельзя, как будто остановил мир, и тут произошло сразу целая куча всего. Настоящая дичь!
Во-первых, перед моими глазами… Нет, наверное, все-таки в моем сознании, в мыслях, воображении! Вот там, на границе фантазии и реальности возник образ совершенно незнакомого мне мужчины, которого я никогда в жизни не видел. Крепкий, прямо скажем — импозантный, но не слащавый, лет сорока пяти, с мужественным небритым лицом, мощными ручищами, спортивной фигурой — он как-то сразу внушал доверие. Сбитые кулаки бойца, ломаный нос и прямой, ясный взгляд придавали всему его облику некой настоящей, мужской матерости. Футболка-поло с каким-то логотипом в виде лаврового венка, джинсы, белые кроссовки, татуировки на предплечьях…