Наблюдатель у порога — страница 14 из 43

Разделавшись с обедом и письмами, Анри отнес их на почту и незадолго до половины одиннадцатого пустился в путь к дому, указанному Шарлем. За написанием писем он не думал ни о чем другом, но теперь, со свободной головой, неизбежно обратился мыслями к предстоявшему приключению. Волей-неволей он признался себе, что теперь, в сумерках, оно представляется не столь развлекательным и не внушает такого куража, как ясным и приветливым летним днем.

В Анри даже зрело желание махнуть на все рукой и забраться в уютную постель, ожидавшую его в чистенькой гостинице, но он отогнал от себя эти малодушные мысли: нельзя было отказываться от столь редкостной возможности, а кроме того, разочаровывать Шарля, который, при всей своей внешней сдержанности, тоже жаждал этого приключения. Не кривя душой, Анри признался себе, что трусит и в одиночку ни за что не пустился бы в эту авантюру; но он надеялся, что рядом с другом, флегматиком по натуре, опираясь на его поддержку, взбодрится и достойно выдержит испытание. И все же он не мог не думать о бедственной участи четырех своих предшественников и не гадать, было ли им так же боязно, как теперь ему.

Вот уже показался нужный дом – и в тени, под козырьком крыльца, встречавший приятеля Шарль, который, очевидно, был настроен не терять ни минуты, поскольку не стал ждать, пока Анри за ним зайдет, а успел уже проститься с хозяевами и закрыть за собой дверь. Анри громко и весело его приветствовал, но Шарль, сходя по лестнице, отозвался едва слышно. Темень стояла не такая густая, однако Анри, хоть и старался, не смог разглядеть лица приятеля. И все же от Анри не укрылось, что Шарль держится непривычно: distrait[14], чем-то озабочен, вместо ответов что-то угрюмо буркает.

После нескольких неудачных попыток завязать шутливый разговор Анри тактично оставил приятеля в покое и только время от времени делал случайные, пустячные замечания, которые не требовали ответа. Ему подумалось, что Шарль, вероятно, расстроен из-за какой-то случившейся в гостях contretemps[15] либо услышал дурные новости. Но расспрашивать он не стал, поскольку был уверен, что приятель в подходящую минуту расскажет все сам. Тем временем у самого Анри на душе скребли кошки. Беспокойство все нарастало, казалось, какая-то загадочная сила неспешно, но неотвратимо высасывает из него силы, мужество и даже самую жизнь. Никогда прежде он не испытывал такого непонятного, такого зловещего чувства.

Путь к дому с привидениями прошел едва ли не в полной тишине. Когда приятели постучали в дверь старого смотрителя, тот заново принялся протестовать и сетовать. По его словам, чем больше он думал об их предприятии, тем больше убеждался, что не хочет принимать в нем участие. Дошло до того, что старик предложил вернуть им деньги, поскольку совесть не дозволяет ему их принять. Анри отказался взять их обратно, ласково заверил старика, что все будет хорошо, утром они встретятся, живые и здоровые, и к уже врученной мзде будет сделано небольшое добавление.

Старый смотритель с достоинством возразил, что и так уже одарен сверх всякой меры и, если утром убедится, что юноши живы и здоровы, большей радости ему и не нужно. Анри был очень тронут участием старика и сопроводил пожелание доброй ночи дружеским рукопожатием. Шарль все время держался сзади и практически не проронил ни слова, за исключением тех случаев, когда смолчать не удавалось. Очевидно, он по-прежнему был не в духе, и Анри оставалось только гадать, что за этот не столь уж длительный промежуток времени так испортило приятелю настроение.

Они отперли дверь, вошли в большой пустой дом и, запалив взятый с собой потайной фонарь, без труда нашли кабинет покойного барона. Эта необычная комната представляла собой пристройку, выступавшую в сад, – так иногда располагают бильярдные. Скорее всего, в первоначальный план дома она не входила и была добавлена позднее. Формы она была продолговатой, по длинным сторонам тянулся ряд застекленных наружных дверей, в торцах помещались огромные, почти во всю стену, зеркала. Таким образом, возникал особенный эффект: наблюдателю казалось, будто комната не имеет конца, двери множились и множились, выстраиваясь в безграничную перспективу. Мебель была обильна и разнообразна, а в четырех углах, как настоящие рыцари на страже, стояли доспехи. В самой середине находился просторный, со множеством ящиков, письменный стол, а перед ним – кресло барона, то самое, в котором он совершил самоубийство.

Как было условлено, старик оставил на столе заправленную лампу, и приятели быстро ее зажгли. Впрочем, чтобы развеять сумрак в таком большом помещении, понадобилось бы два десятка таких ламп; дальние углы по-прежнему тонули в таинственной тени. Лампа отражалась и переотражалась в огромных зеркалах, отчего возникала странная, жутковатая игра света. Воздух отдавал затхлостью, обычной для помещения, которое долгое время простояло закрытым, и от всего этого Анри было сильно не по себе и хотелось как можно скорее вернуться в гостиничную спальню – такую удобную и прозаичную с ее современной обстановкой.

Кроме того, Анри все слабел и слабел – так же, наверно, чувствует себя муха, когда паук высасывает ее жизненные соки, оставляя одну пустую оболочку. Разумеется, с этим нужно было бороться, и Анри попытался скрыть приступ дурноты за незамысловатой беседой с шуточками в адрес Шарля, по-прежнему молчаливого и понурого. Но тот отделывался самыми краткими ответами, говорившими о том, что настроение его не изменилось – или нет, еще ухудшилось. Теперь, разглядывая друга в ярком свете лампы, Анри еще больше встревожился из-за его странного вида и поведения. Похоже, Шарль тоже это отчасти сознавал и старался избегать света. Он опустился на диван и долгое время не двигался, а на веселые замечания Анри отвечал угрюмо и односложно.

Затем, однако, его странная вялость сменилась не менее странным беспокойством: он вскочил с дивана и принялся, как дикий зверь в клетке, мерить шагами длинную комнату. То ли воображение Анри играло с ним шутки, то ли сходство Шарля с диким зверем проявилось не только в беспорядочных метаниях: в нем, обычно кротком и миролюбивом, словно бы закипала едва сдерживаемая свирепость. Анри не понимал своих ощущений и, сознавая их нелепость, пытался от них отделаться, но это упорное хождение взад-вперед так подействовало на его ослабевшие нервы, что в конце концов он был вынужден попросить приятеля остановиться. Тот, судя по всему, его не понял, и пришлось несколько раз повторить просьбу, после чего Шарль с раздраженным возгласом вернулся на диван, однако же не впал заново в апатию: что-то явно не давало ему покоя и мешало сидеть на месте.

Анри встревожился не на шутку; подобную перемену едва ли могли вызвать обычные причины – что, если приятель заболел? Он уже от души раскаивался в том, что отважился на эту затею: ведь, как уже было сказано, рассчитывал довести ее до благополучного конца при помощи и поддержке друга, но теперь странным образом все более убеждался, что не получит ни того ни другого. Как бы то ни было, стремительно близился полуночный час, когда, если верить слухам, появлялся барон. Анри решил ради приличия дождаться этого магического часа и потом как можно скорее отвести приятеля в гостиницу и уложить в постель, а наутро, если ему не станет лучше, обратиться к деревенскому врачу.

Шарль тем временем окончательно потерял самообладание: снова вскочил на ноги и принялся шагать туда-сюда. В его странной, бесшумной походке чудилась притом какая-то угроза. Замечания приятеля он игнорировал, словно бы не слышал; вся его энергия была направлена на это зловещее безостановочное хождение. Следившему за ним Анри показалось, что у Шарля меняются сами черты лица; вспомнились поневоле спиритические сеансы – что происходит с лицом медиума, когда его устами начинает вещать «дух-контролер». Сам Анри был так взвинчен, что уже не мог этого терпеть, и, хотя угрюмые манеры приятеля не располагали к общению, решился высказаться и тем самым разрядить обстановку. Но едва он открыл рот, как Шарль внезапно сел, но не на диван, как раньше, а в кресло барона, стоявшее перед столом. Пряча глаза от света, он погрузился в еще большую, чем прежде, апатию.

– Вставай, – вскричал Анри, – сию минуту вставай! Ты что, забыл: это то самое кресло, в котором, говорят, повадился сидеть барон! – Анри взглянул на часы. – И час его вот-вот пробьет!

Но Шарль молчал и не двигался. Выйдя из себя, Анри затряс его за плечо и громко завопил:

– Да очнись ты наконец! Что такое с тобой делается?

Не успел он замолкнуть, как часы на башне снаружи начали отбивать полночь. Вдруг непонятный глухой стук привлек внимание Анри к концу комнаты: в огромном зеркале отражались он сам и Шарль, большая лампа на столе поблизости бросала на них яркий свет. Он увидел собственное растерянное лицо, Шарля, заслонившего рукой лоб, но вот предполагаемый Шарль поднял голову, и Анри с ужасом понял, что это вовсе не его друг! В зеркале отразилось лицо, знакомое им обоим по портрету, – и в эту самую минуту барон снова перерезал себе горло бритвой!

С воплем ужаса оторвав взгляд от зеркала и переведя на человека, которого держал за плечо, Анри удостоверился: не Шарль, а барон с дьявольской ухмылкой торжествующей злобы взирал на него снизу вверх. Тут же на руку Анри потоком хлынула кровь, и он, ощутив, что ум у него заходит за разум, как подкошенный рухнул на пол.

Очнулся он оттого, что чья-то дрожащая рука тронула его за плечо и взволнованный голос спросил:

– Где ваш друг?

Сначала мысли у Анри путались и слова не выговаривались, но понемногу он пришел в себя и осознал, где находится. Он лежал на полу в центре комнаты барона, рядом со столом, и над ним склонялся насмерть перепуганный старый смотритель.

– Где ваш друг, месье? – спрашивал старик. – Где второй господин?

В мозгу Анри мгновенно всплыли жуткие события прошлой ночи, он сел и огляделся. Шарля в самом деле поблизости не было, от страшного визави, повторившего поступок барона, тоже не осталось и следа. Ответа на вопрос старика Анри не знал, но, собравшись с мыслями, рассказал о том, что ему довелось пережить. Старый смотритель не переставал причитать, ломал себе руки как безумный, снова и снова повторял, что с самого начала не сомневался в плохом исходе этой сумасбродной затеи, сурово укорял себя за то, что принял в ней пусть даже и косвенное участие.