И вновь наступило молчание. Затем Ратледж крепче обхватил свои костлявые колени и, все так же не отводя в сторону невидящий взор на удивление ясных глаз, начал:
– Ну, срок тому уже немалый, я еще даже не был женат на миссис Ратледж… – Говорил он тихим механическим голосом, словно кто-то невидимый ему диктовал или вовсе произносил за него слова. – Знаете, – добавил он, – мы с Орой собирались пожениться…
Сильвестр Бранд поднял голову.
– Стоп, сначала объясните, пожалуйста, о чем вы, – перебил он.
– Я хотел сказать, что мы встречались. Но Ора была слишком молода. Мистер Бранд ее услал. Ее не было почти три года. А когда она вернулась, я был уже женат.
– Все верно, – согласился Бранд и осел обратно на стул.
– А когда она вернулась, случались ли у вас встречи? – продолжил дьякон.
– С живой? – спросил Ратледж.
Присутствующие испуганно дернулись.
– Ну… конечно, – нервно отозвался дьякон.
Ратледж задумался.
– Однажды… только однажды. В толпе. На ярмарке в Колд-Корнерз.
– Вы с нею разговаривали?
– Всего минуту.
– Что она сказала?
Голос Ратледжа дрогнул.
– Сказала, болеет и знает, что умрет и тогда вернется ко мне.
– И что вы ответили?
– Ничего.
– И что вы тогда об этом подумали?
– Да ничего. Пока не узнал о ее смерти. Тогда вспомнил… и она как будто меня позвала. – Он облизнул пересохшие губы.
– Позвала в тот пустой дом у пруда?
Ратледж слабо кивнул, и дьякон добавил:
– Как вы поняли, что она зовет вас именно туда?
– Меня просто повлекло…
На сей раз молчание выдалось долгим. Босуорт, как и двое остальных, ощущал давящий груз следующего вопроса. Миссис Ратледж дважды приоткрыла и тут же сомкнула свои тонкие губы – как моллюск на берегу в ожидании прилива. Ратледж ждал.
– Что ж, Сол, не хотите ли продолжить рассказ? – произнес наконец дьякон.
– Это все. Больше нечего рассказывать.
Дьякон понизил голос:
– Она вас просто притягивает?
– Да.
– Часто?
– Бывает…
– Но раз зовет всегда она, то неужели вы не можете скрепиться и не пойти?
Впервые Ратледж устало повернул голову к собеседнику. Бесцветные губы растянулись в подобии улыбки.
– А толку? Она от меня не отступается…
И опять все замолчали. О чем им было спрашивать? В присутствии миссис Ратледж они не могли задать следующий вопрос. Дьякон пребывал в явном затруднении. Наконец он заговорил – на сей раз властным тоном:
– Это грех, Сол. И вы это знаете. Вы пробовали молиться?
Ратледж помотал головой.
– Не помолитесь ли сейчас с нами?
Взгляд, который Ратледж бросил на своего духовного наставителя, был исполнен ледяного безразличия.
– Если вы, ребята, решите молиться, я только за.
Но тут вмешалась миссис Ратледж:
– От молитвы проку не будет. Она в таких делах не помогает, вы ведь и сами знаете. Я вас позвала, дьякон, потому что вы помните последний случай у нас в приходе. Тридцать лет прошло, наверное, но вы помните. Леффертс Нэш – разве ему помогли молитвы? Я тогда была ребенком, но слышала, о чем толковал народ зимними вечерами. Леффертс Нэш и Ханна Кори. Ей вогнали в грудь кол. Вот что его исцелило.
Оррин Босуорт испуганно охнул.
Сильвестр Бранд поднял голову.
– Вы говорите о той старой истории, как будто сейчас то же самое.
– А разве нет? Мой муж чахнет на глазах, как тогда Леффертс Нэш. Дьякон вот знает…
Тот беспокойно заерзал на стуле.
– Это грех, – повторил он. – Пусть даже ваш муж и вправду думает, что его, как вы бы сказали, преследует призрак. Даже и в этом случае, чем можно доказать, что эта… эта покойница… призрак несчастной Оры?
– Доказать? А как же его слова? И разве она сама ему не говорила? И разве я их не видела? – Миссис Ратледж чуть ли не кричала. Трое мужчин молчали, и внезапно она взорвалась: – Кол в грудь! Старое средство – и единственное. Дьякон знает!
– Наша религия не позволяет тревожить мертвых.
– А чтобы живые истаивали так, как тает мой муж, ваша религия позволяет? – Подпрыгнув, как с ней бывало, словно на пружинах, она взяла с этажерки в углу гостиной семейную Библию. Водрузила книгу на стол, смочила слюной бледный палец и проворно принялась листать. Дойдя до нужной страницы, она прижала ее рукой, как каменным пресс-папье. – Глядите сюда, – сказала она и прочла, по обыкновению монотонно: – «Ворожеи не оставляй в живых». Исход, вот это откуда, – добавила она, как бы в подтверждение своих слов оставляя книгу открытой.
Босуорт по-прежнему обводил тревожным взглядом всех, кто сидел за столом. Самый молодой из собравшихся и лучше прочих знакомый с современным миром, он живо представлял себе, как в Старкфилде, сидя в баре Филдинг-хауса, смеется с собутыльниками над подобными бабушкиными сказками. Но не зря он был рожден в студеной тени Лоунтопа, не зря юным мерз и голодал в суровые зимы округа Хемлок. После смерти родителей он взял управление фермой в свои руки и сумел увеличить доходы, потому что стал использовать более совершенные методы и снабжать молоком и овощами отпускников, которые все охотнее приезжали на лето в Стоутсбери. Его выбрали членом городского управления Норт-Ашмора: несмотря на молодость, он сделался в округе видным человеком. Однако прошлое крепко в нем сидело. Он помнил, как в детстве ездил с матерью дважды в год на ферму, расположенную на голом склоне по соседству с Сильвестром Брандом, где томилась годами в холодной чистой комнате с прутьями на окнах Крессидора Чейни, тетка миссис Босуорт. Когда малолетний Оррин впервые увидел тетю Крессидору, это была маленькая седая старушка, которую сестры к дням прихода мальчика с матерью приводили в «приличный вид». Ребенок не понимал, зачем нужны прутья на окнах. «Как канарейка», – сказал он матери. Фраза побудила миссис Босуорт задуматься. «В самом деле, тете Крессидоре у них слишком одиноко», – сказала она, и в следующий раз, взбираясь с матерью на холм, мальчик нес двоюродной бабушке канарейку в маленькой деревянной клетке. Его распирало от радостного волнения: он был уверен, что подарок понравится.
При виде птички застывшие черты старушки оживились, глаза заблестели. «Мое», – тут же заявила она, накрывая клетку своей слабой костистой рукой.
«Конечно ваше, тетя Кресси», – подтвердила миссис Босуорт, и ее глаза наполнились слезами.
Но птичка, напуганная тенью от ладони, начала бить крыльями и перепархивать из угла в угол. Спокойное лицо тети Крессидоры вдруг стало дергаться и кривиться. «Ах ты чертовка!» – взвизгнула она, вытащила испуганную птичку из клетки и свернула ей шею. Пока малыша Оррина выводили из комнаты, тетя Крессидора, повторяя: «Чертовка, чертовка!», терзала птичье тельце. Спускаясь с холма, мать проливала слезы. «Никому не говори, что бедная тетя не в себе, иначе ее заберут в старкфилдский сумасшедший дом и этот позор всех нас убьет. Обещай», – попросила она. И мальчик пообещал.
Ему вспоминались теперь эта сцена и связанные с ней тайны, умалчивания, слухи. Казалось, с ней было связано еще очень многое, что таилось в глубине сознания, а теперь всплыло, отчего возникло чувство, будто все старики, которых он знал, «верившие в эти вещи», были не так уж не правы. Разве не сожгли однажды в Норт-Ашморе ведьму? Разве не съезжаются в повозках веселые толпы отдыхающих к молитвенному дому, где состоялся суд, и к пруду, где ее окунали и она всплыла?.. Дьякон Хиббен верил, Босуорт в этом не сомневался. Если Хиббен не верит, зачем тогда к нему обращаются все те в округе, у кого болеет странными болезнями скот, кому приходится держать под замком ребенка, потому что он падает и пускает изо рта пену? Да, несмотря на свою принадлежность к церкви, дьякон Хиббен знал…
А Бранд? И тут Босуорта осенило: женщина, которую сожгли в Норт-Ашморе, носила фамилию Бранд. Несомненно, из того же рода; Бранды проживают в округе Хемлок с тех пор, как здесь впервые поселились белые люди. Оррину с детства помнились разговоры родителей о том, что Сильвестру Бранду не следовало брать в жены собственную двоюродную сестру, потому что она – родная кровь. Тем не менее у пары родились две здоровые девочки, а когда миссис Бранд заболела и умерла, ни у кого не возникло подозрения, что у нее был непорядок с головой. Ванесса и Ора выросли самыми красивыми девушками в округе. Бранд это понимал и ценой суровой экономии сумел послать старшую, Ору, в Старкфилд учиться бухгалтерии. «Выдам замуж сестру, пошлю учиться и тебя», – пообещал он малышке Венни, своей любимице. Но Ора замуж не вышла. Три года, пока ее не было, Венни резвилась дикаркой на склонах Лоунтопа, а потом Ора, бедняжка, заболела и умерла. Бранд после этого еще больше замкнулся в себе. Он трудился на ферме до седьмого пота, но бесплодные акры Берклиффа приносили мало отдачи. Поговаривали, что после смерти жены он начал попивать; не однажды его видели в кабачках Стоутсбери. Но все же не часто. А прочее время он посвящал усердной обработке своих каменистых акров и заботе о дочерях. На запущенном кладбище Колд-Корнерз имелся скошенный надгробный камень с именем жены Бранда, и по соседству через год он похоронил старшую дочь. Иногда осенними вечерами деревенский люд видел, как он медленно бредет среди могил и останавливается перед двумя родными надгробиями. Но ни разу он не принес на кладбище ни цветочка и не посадил ни кустика – ни он, ни Венни. Она росла неотесанной и дикой…
Миссис Ратледж повторила:
– Это сказано в Исходе.
Трое гостей молчали, неловко теребя шапки. Ратледж глядел на них теми же пустыми ясными глазами, отчего Босуорту делалось страшно. Что он видит?
– Ну, хоть кто-то набрался смелости? – выкрикнула чуть ли не в истерике жена Ратледжа.
Дьякон Хиббен остановил ее жестом.
– Из этого ничего не выйдет, миссис Ратледж. Речь не о смелости. Что всем нам сейчас нужно в первую очередь… это получить доказательство…
– Вот именно. – От этих слов у Босуорта как будто спал с души груз, какой-то темный ком. Невольно и он, и Хиббен обратили взоры на Бранда. Тот мрачно улыбался, но молчал.