В торце коридора сидел на табурете здоровый дядька в белом халате и белой шапочке — видимо, санитар.
— Тебе чего надо? — спросил дядька.
— А вот сейчас покажу, — ответил Лабрюйер. Санитар был выше его ростом, и этого противника следовало обезвредить, пока он сидит.
Лабрюйер при необходимости двигался очень быстро. С годами, да ещё от пьяного образа жизни, он отяжелел, но сумел приказать себе — и в три прыжка достиг противника. Ошарашенный санитар почти встал, но его равновесие ещё было шатким, и Лабрюйер повалил его на пол.
Сразу стало ясно, что санитар куда сильнее Лабрюйера, за это качество его и взяли на службу. Но он умел справляться с безумцами, а Лабрюйер пока ещё был в своём уме и помнил те ухватки, которым обучили опытные полицейские агенты. Главное было — зажать противнику рот и нос комком ваты, и до того, как он позовёт на помощь. Второе — самому не надышаться этой дрянью.
Лабрюйер сам не понял, как в узком закутке, упёршись ногами в стену, вывернулся из-под тяжеленного тела. Он мгновенно заломил санитару руку за спину, уложил его на брюхо, поставил колено ему между лопаток, а потом чуть ли не в зубы засунул вату с эфиром.
Когда противник обмяк, Лабрюйер поднялся и несколько секунд приходил в себя. Ком ваты он оставил во рту у санитара, решив, что такому детине смерть от пары капель эфира не угрожает. И пошёл по коридору, поочерёдно открывая ставни дверных окошек и взывая:
— Клява! Андрис Клява! Студент Клява! Господин Клява!
В одной конуре с зарешеченным окошком сидел седобородый старец, он молча показал Лабрюйеру язык. В другой тихонько пел латышскую песенку хрупкий белокурый юноша. Он повернулся к окошку и, оскалясь, зарычал. В третьей стоял мужчина, голый по пояс, топтался на месте и раскачивался. В четвёртой сидел на полу мужчина одетый и читал книжку.
— Клява, это вы? — спросил Лабрюйер.
— Нет, не я, — по-латышски ответил безумец. — Клява убил ребёнка. Значит, это не я. Я никого не убивал.
— Слава те господи! — сказал Лабрюйер. Нужный ему человек не рычал и был способен отвечать на вопросы.
— Да, вы не убивали, я это знаю. Клява плохой, а вы хороший, — по-латышски же сказал он безумцу. — Вы умный, вы книги читаете.
— Да, это мои учебники. Мне позволили взять сюда учебники. Здесь хорошо. Здесь можно учиться, и я знаю, что сюда не пустят Кляву.
— Не пустят, — согласился Лабрюйер. — А где вы были перед тем, как попасть сюда?
— Я был в суде. Там судили Кляву. Он — убийца. А я ни в чём не виноват, и меня привели сюда. Тут он меня не найдёт.
— Нет, не найдёт.
Лабрюйер попытался через окошечко разглядеть камеру, где сидел Андрей Клява. Он увидел сущую конуру с узкой койкой. Другой мебели не имелось, а койка, видимо, была намертво прикреплена к стене. Сквозь зарешеченное окно проникало достаточно света для чтения. Книги стояли у стены двумя стопками.
Бывшему студенту было, видимо, чуть за тридцать. Вряд ли здешняя кормёжка способствовала приятной округлости тела. Худое неподвижное лицо с правильными чертами, костлявые плечи под серой застиранной рубахой, взгляд не в окошечко, на собеседника, а куда-то в левый верхний угол, — всё это было болезненно жалким и удручающим.
— Я его боюсь, — признался безумец. — Он девочку убил. На суде так и сказали: убил Клява. А меня оправдали и привезли сюда.
— Это они хорошо сделали. А где вы были до суда?
— В тюрьме. Полицейские думали, что убил я, а оказалось — Клява.
— Бывает, что и полиция ошибается. А где вы были до того, как приехали в тюрьму? Вы ведь приехали? На автомобиле? Вы были у себя дома?
— Нет... Я прятался. Мне потом сказали, что я напрасно прятался. Ведь я не виноват.
— Вы прятались у родственников?
— Нет, в карцере, — сказал Клява. — Там хорошо, тихо, я с собой учебники взял... Не забирайте у меня учебники, я должен окончить курс.
Лабрюйер сообразил, о чём речь.
— Вы прятались в политехникуме?
— Да. Мне сторож свечки дал. Я понимал, что меня поймают, но прятался. Зря я боялся. Ведь в суде узнали правду. Я думал, будто знаю правду, понимаете? Я хотел написать, что произошло на самом деле, но я боялся — найдут, отнимут, и никто уже ничего не узнает... Я хотел написать в учебниках, там есть пустые страницы... Но они хотели отнять у меня учебники! Я не отдал. А если бы написал в учебнике — они бы догадались и отняли, они хитрые. Но я тоже хитрый, я написал...
— И где вы спрятали написанное?
— Я не помню. Я ничего не помню. Но я написал. Я написал!
— Я вам верю. И все ваши друзья вам верят. И Феликс Розенцвайг...
— Кто такой Феликс Розенцвайг?
Тут снизу раздалось кукареканье.
Лабрюйер задвинул окошко ставней и понёсся вниз.
А внизу уже шла драка. Два санитара пытались утащить Барсука, а куда — одному Богу ведомо.
Лабрюйер сзади напал на того, кто ниже, захватил за шею, придушил, опрокинул. Со вторым Барсук справился уже сам. Оказалось, кулак у Акимыча бронебойный — санитар на полторы сажени отлетел и спиной в стену вмазался. Смотреть, как он сползает наземь, было незачем, Лабрюйер и Барсук понеслись к забору. Им наперерез бежали больничные служители, но они успели первыми.
— Шашки! — подбегая к дыре, крикнул Лабрюйер.
Он пропустил в дыру Барсука и полез сам, но его схватили за руку, сильно дёрнули, и он упал на снег.
Барсук понял, что случилось, выхватил у Сеньки зажжённую и уже пустившую ядовитый дым шашку, кинул её в дыру. От такого сюрприза погоня растерялась, а Лабрюйер, кашляя, на четвереньках пополз к забору. Барсук выдернул его за шиворот, и оба, скользя, побежали к «Руссо-Балту». Сенька, подождав, пока из дыры ещё кто-нибудь появится, кинул противнику под ноги вторую шашку и пустился наутёк.
Сугроб густого серого дыма быстро вырос выше забора. Из дыма доносилась злобная ругань. Несколько прохожих остановились довольно далеко от дымовой завесы, не решаясь приблизиться. Вдруг какая-то баба-латышка принялась заполошным голосом звать полицию.
— Всё идёт по плану... — еле выговорил Лабрюйер, когда Барсук втянул его в автомобиль. — Гони, Вилли...
— Раздевайся, — приказал Барсук, скинул халат и сунул под сиденье.
Автомобиль буквально перелетел через мост и понёсся по Выгонной дамбе.
Лабрюйер никак не мог прокашляться.
— Там перед скотобойней поворот налево, Вилли... И — по Белленгофской...
Мюллер мастерски проделал поворот и обернулся, улыбаясь, — требовал похвалы.
Наконец Лабрюйер избавился от першения в горле.
— Ну, что? — спросил Барсук.
— Как есть безумец... Иначе и быть не могло.
— Так мы зря его добывали?
— Боюсь, что зря. Но нужно хорошенько подумать. Он много странного сказал.
Покружив по городу, Лабрюйер и Барсук отпустили Мюллера недалеко от Александровских ворот. Барсук, забрав мешок с халатами и колпаками, пошёл домой — он кроме комнатки в Задвинье снимал другую, недалеко от «Феникса». Лабрюйер, в потёртой тужурке и брюках, заправленных в сапоги, похожий на рабочего из ближайшего цеха, отправился в фотографическое заведение пешком, благо две с половиной версты — не расстояние, а он сам себе не понравился — чувствовал, что отяжелел. «Тело, — думал он, — та ещё скотина, которую гонять и гонять, чтобы в нужный миг не подвела. Быстрый шаг пойдёт только на пользу — а заодно, может, и в голове посветлеет».
Узнав подробности налёта, Хорь хмыкнул.
— Но ты ведь был к этому готов? — спросил он. — Твой Клява не скакал козлом и не вообразил себя вождём папуасского племени. В его безумии есть логика — ещё Шекспир заметил, что в безумии есть логика.
— Да, его так запугали, что он предпочёл сам от себя отказаться. Но он делал какие-то записи. И они, скорее всего, погибли. Тот, кто сдал его в полицию, об этом позаботился.
— У тебя было очень мало шансов, — сказал Хорь. — Я не утешаю! Утешать взрослого человека не то что смешно, а гадко — он себя будет дураком чувствовать.
— То-то Горностай обрадуется...
— Да уж, обрадуется. Скажет — я предупреждал, я предупреждал! Не тот след взяли, пробуйте другие версии! А был ли иной способ понять, тот след или не тот? Не было!
— След тот, — упрямо буркнул Лабрюйер. — Просто я не получил тех сведений, на которые рассчитывал. Вот что...
— Ну?
— Чтобы Горностай не изощрялся, немедленно отдадим ему Мякишева. Он уже давно на парня зуб точит.
— Дело говоришь. Мякишев действительно сейчас больше на «Моторе» нужен. Нельзя оставлять Рейтерна и Розенцвайга без присмотра.
Когда усталый и голодный Сенька вернулся, ему сперва выдали два рубля в порядке вознаграждения, а потом Хорь объяснил новую задачу.
— Там постоянно люди нужны. Приди в заводскую контору, скажи чистую правду — приехал из Люцина, ничего не умеешь, работать хочешь, так чтобы дали чего попроще. Ту же вагонетку от цеха к цеху толкать. И когда немножко там оглядишься, получишь важное задание.
— Ладно, — сказал озадаченный Сенька. — Это что же, все полицейские агенты так? Куда-то нанимаются, трудятся, ждут приказаний?
— Господин Мякишев, таких приключений, как сегодня, у вас ещё много будет, — пообещал Лабрюйер, — но скучную работу тоже нужно исполнять. Так что, Сеня, беги ужинать в кухмистерскую, но смотри — если почуешь тухлятину, не ешь, поднимай шум. Ты нам нужен здоровый, а не брюхом скорбный.
Сенька рассмеялся и убежал.
Наутро Лабрюйер пришёл к нему в комнату — дать последнее наставление.
— Послушай, Мякишев. Ты там будешь скитаться по всему заводу. Послушай, что говорят об изобретателе Собаньском, — попросил он. — Помнишь? Он тоже люцинский.
— Как не помнить! — Сенька даже рассмеялся. — А что, он как-то на «Мотор» пролез?
— Выходит, пролез. Видишь ли, он, может, только вёл себя как дурачок, а по технической части у него соображение имеется, — объяснил Лабрюйер. — Так что ты впредь выполняй распоряжения господина Горностая, а насчёт Собаньского — это уже моя просьба, просто просьба. Что-то мне его поведение сильно не нравится...