— Так они там подружек встретили. Одна — Гели, другая — Стасси, и обе страшны, как смертный грех. Гели с братом была, Стасси — с женихом, так брат и жених сбежали в буфет, а я с этим гаремом остался. А госпожа Лемберг прямо соловьём разливается! Тут тебе и Верди, и Беллини, и какой-то, прости господи, Чимароза... Хвост распускает перед новыми знакомыми! И в этом она разбирается, и в том, и по-итальянски вдруг как защебечет! Показывает, какая она образованная и утончённая натура! Тьфу, смотреть тошно.
— Так что госпожа Лемберг? — спросил Лабрюйер. — Собой-то какова?
— Не дама, а целая дамища. Седое бандо нечеловеческой величины, как сто лет назад носили!
Тут Хорь был неправ — огромные бандо из фальшивых волос вышли из моды сравнительно недавно, однако что юным кадетам до дамских причёсок, их взоры нацелены на девичьи ножки...
— Формы — такие, такие... — Хорь показал руками, как он обнимал бы сорокавёдерную бочку. — И трещит, и трещит! То по-немецки, то по-итальянски. И жаждет найти земляков.
— Она, — хмуро сказал Лабрюйер. — Вот какого чёрта ты сбежал?! Нужно было за ней проследить.
— Не получилось бы. Она попрощалась с девицами и уехала вместе с Гели, Стасси и теми двумя господами, они обещали её подвезти.
— Тебе не представили этих господ?
— Представили. Один вроде Шмидт, а фамилию другого я не разобрал, так там было шумно. Автомобиль у них — чёрный «Панар-Левассор», и как они впятером туда забрались — одному Богу ведомо!
— Так Гели и Стасси уехали, а ты пошёл прогуляться с Минни и Вилли?
— Чёрта с два! Мы отошли от дверей Латышского общества, потому что там была толпа... Я был так счастлив, что эта ведьма убралась!.. Я думал — сейчас поговорим о чём-нибудь кроме фиоритур и бельканте. А они исчезли!
— Как — исчезли?
— Сбежали! Мы пошли в сторону Александровской через толпу — и в толпе я их потерял. Искал, искал — их нет! А телефонировать им в такое время уже неприлично.
— Странно... У вас же такая дружба...
— Я убью эту ведьму. Это она им что-то наговорила.
Тут у дверей чёрного хода началась какая-то суета. Из салона Лабрюйер услышал, как Ян пытается кого-то выставить и обещает позвать полицию.
— Я сам разберусь, — сказал Лабрюйер. — Сейчас вернусь.
Поспешив на помощь Яну, он увидел, что в фотографическое заведение ломится какой-то злодей с чёрной рожей и требует хозяина.
— Я хозяин, — строго сказал Лабрюйер. — А это что ещё за арап?
— Это я, Мякишев... я даже умыться не успел...
— Мякишев?.. — удивился Ян. — Господин Гроссмайстер!..
— Я тоже его не узнал. Ян, ступай домой, на сегодня с тебя довольно. Плёнки завтра с утра проявишь. Ступай, ступай! — приказал Лабрюйер.
Сенька проскочил мимо ошарашенного Яна и стоял, тяжело дыша, как старый дед, взошедший на третий этаж.
— Садись, вон табурет. Да расстегнись хотя бы. Прямо так по городу бежал? Как же тебя в трамвай-то впустили? — спросил Лабрюйер, выпроводив Яна.
— Я сзади прицепился, потом кондуктор согнал, так я — бегом... Александр Иванович, я к вам насчёт Собаньского! — выпалил Сенька. — Полдороги бежал, дайте дух перевести...
— Ты сперва отдышись. Ну, что Собаньский?
— Это не тот Собаньский!
— То есть как — не тот?
— Нашего, люцинского, я знаю. Его все знают! Ну вот — бегу я по заводскому двору, меж сборочными цехами, тачку гоню, в тачке тряпки промасленные, ни на что не годные, да деревяшки какие-то, да разломанный стул, да бумажки туда мастер бросил, чертежи какие-то ненужные. Гоню, значит, в кочегарку. И вижу — идёт господин инженер Савицкий, с ним — ещё господа, и при них — такой плотный господин, толстощёкий — рожа в сковородку не влезет, какими-то бумажками машет. Что-то им втолковывает. Что — не понять. Я остановился — их пропустить. И Савицкий говорит: «Господа, а ведь в этих рассуждениях что-то есть. Пойдём, — говорит, пан Собаньский с нами, вы не на ходу, а спокойно всё это ещё раз нам повторите». Я стою с тачкой, дурак дураком, думаю — послышалось или не послышалось? Они же не вопили, тихо говорили. Вспомнил — вы, Александр Иванович, про Собаньского узнавать велели. Я тачку оставил, за ними побежал. Бумажки с тачки с собой прихватил, догоняю, спрашиваю: «Господин Собаньский, это не вы часом обронили?» Он мне говорит: «Нет, не я. Савицкий посмотрел, сказал выбросить. Там, — говорит, — ошибка, чертёжник ошибся. Я еле до ночи дотерпел — и сюда!»
— Плотный толстощёкий господин? — переспросил Лабрюйер. — Ну, чуяло же сердце, что с этим Собаньским дело неладно! Не мог он у Кузьмича такой ценный чертёж оставить, плюнул бы на свою панскую гордость и вернулся! Сенька, ты молодец. Ты такие ценные сведения принёс, что на вес золота. Пойдём, доложишь господину Хорю.
Но докладывали они хором, на два голоса, на манер оперного дуэта, и Хорь даже не сразу понял значение новости.
— Значит, подменили изобретателя! — он даже обрадовался. — Вот она, вторая ниточка, за которую наконец можно будет потянуть!
Первой был Феррони.
— Но это не та ниточка, которую мы искали. Мнимый Собаньский появился на «Моторе» после того, как оттуда стали просачиваться ценные сведения. Я думаю, вот что произошло. Вокруг заводов крутился человек не из Эвиденцбюро, а откуда-то ещё. Он познакомился с люцинским гением и сообразил, что проще всего выдать себя за провинциального изобретателя, этакого Кулибина. А у Собаньского куча чертежей и описаний, отчего ж не воспользоваться.
— Это, выходит, итальянец?
— Вряд ли что природный итальянец. Скорее, человек, которого итальянцы наняли. А Собаньского, боюсь, найдут уже по весне, когда снег сойдёт.
— Нужно устроить военный совет, — решил Хорь. — Если фальшивый Собаньский действительно завербован итальянцами, то он же как-то поддерживает с ними связь. Ты, Мякишев, даже не представляешь, какую услугу нам оказал!
— Он главарь шайки? — с надеждой спросил Сенька.
— Н-ну... вроде того... Считай, что первый помощник главаря, — вывернулся Лабрюйер. — Сейчас ты умоешься, попьёшь с нами чаю и пойдёшь к себе ночевать. Твоя задача — следить за фальшивым Собаньским. Может быть, тебе удастся понять, где он поселился. А моя задача — с утра телефонировать Линдеру и спросить про неопознанные трупы.
Напоив Сеньку чаем и отправив его домой, Лабрюйер и Хорь устроили совещание.
— Может быть, блондинка, которая крутится возле «Мотора», уже знает, что люцинский изобретатель фальшивый? — спросил Хорь.
— Трудно сказать, что она знает. Но выследить этого Собаньского необходимо. Жаль, Фирст запропал. А он обещался погулять возле дома на Нейбургской и разобраться, что там происходит.
— В следующее воскресенье пошлю туда Горностая. У Акимыча и так заданий хватает. И Росомаха не бездельничает.
По голосу Лабрюйер понял: Хорь считает роль чертёжника, исполняемую Енисеевым, чем-то вроде давосского санатория для чахоточных девиц. Понимает, что хитрый Горностай изучает всех, кто на «Фениксе» причастен к исполнению военных заказов, но ничего не может с собой поделать...
Наутро Лабрюйер вышел очень рано. По всем улицам стоял скрежет — дворники чистили тротуары, сгребали снег в длинные кучи, потом по мере возможности вывозили их во дворы.
Поговорив с дворниками и потратив на эти беседы два двугривенных, Лабрюйер узнал: если ему угодно снять квартиру именно в этом доме, то кроме парадного входа на Романовской есть и чёрный ход, из которого можно двором выйти на ту же Романовскую, а можно очень мудрёным маршрутом, со множеством поворотов, на Невскую. Но, чтобы выбраться со двора за домом, нужно войти в довольно узкий проход, сейчас ещё загромождённый снегом. Лабрюйер примерно понял, как, в самом скверном случае, будут убегать супруги Краузе, и обрадовался — действительно, вполне хватит Акимыча во дворе и Хоря на улице.
Оставалось узнать распорядок дня Краузе, и об этом попросили госпожу Круминь. Насчёт шарфа ей объяснили, что он нужен для одного дела и будет ей вручён дня через два или три, да ещё с каким-нибудь подарочком.
Росомаха появился на следующий вечер.
— Акимыч занят, ведёт вашего красавца с Большой Кузнечной. Он уже установил, откуда красавцу телефонируют, — сказал Росомаха. — Что, Леопард, наконец переходим к военным действиям?
— Так откуда?
— Из Задвинья.
— С Нейбургской?! — обрадовался Лабрюйер.
— Нет, с Виндавской. Он говорит — это неподалёку, дом на Виндавской стоит на задворках второй больницы. Так что ты затеял, Леопард?
— Если Бог будет к нам милостив — мы узнаем имена студентов, осуждавших невинных людей на смерть и избежавших наказания.
— Я очень удивлюсь, если эти люди ещё в Риге.
— А чего бы им не жить в Риге, если судебный процесс уже состоялся, вместо них осуждены другие, а они могут преспокойно строить свою карьеру? Тут — вся родня, тут все связи... По крайней мере, один человек из них — в Риге. Тот, которого теперь шантажирует Эвиденцбюро.
— Хотелось бы, чтобы всё было так просто.
— Хочешь сказать, что добраться до этого семейства Краузе было просто? Для этого покойник потребовался. Надеюсь, только один.
— Краузе?
— Ах да, ты же не знаешь...
Лабрюйер рассказал про Энгельгардта.
— Их надо брать ночью, когда они в тёплых халатах, она — в ночном чепчике, а он — в колпаке, — сказал Росомаха. — Такие люди должны ощутить себя беззащитными. Что может быть беззащитнее мужчины без штанов?
— Дети поднимут шум. Горничная и няня... погоди, там же ещё должна быть кухарка...
— Не поднимут, всё пройдёт очень тихо. Родители сразу догадаются, что шум им ни к чему.
Лабрюйер удивился — Росомаха говорил очень жёстко.
— Ты сразу невзлюбил их? — спросил Лабрюйер.
— У меня брат в пятом году погиб. В жандармах он служил... Близнец, понимаешь?! Близнец! Мы не разлей вода были!
— Вот что...
— Да. У меня к этим шкубентам свои счёты.
— Прости... Я не знал...
— Да чего уж там...