— Фридрих Ротман...
— Враньё. Вы показали на Ротмана, остальные свидетели были мертвы или сбежали, проверять это дело тогда не стали.
— Рихард Берзинь, актёр.
— Рихард Берзинь, актёр, — повторил Лабрюйер.
— Где он сейчас?
— Я не знаю.
— Плохо. Ещё! Ваш племянник Ламберт тоже там заседал?
— Нет.
— Значит, заседал. Ещё?
— Эрик Шмидт. Он учился в политехникуме.
— Эрик Шмидт. Ещё?
— Я не уверен...
— Уверены, уверены, — ободрил его Лабрюйер.
— Я там как-то видел Феликса Розенцвайга...
— Как он выглядел? — на всякий случай спросил Росомаха.
— У него очень светлые кудрявые волосы, — подумав, ответил Краузе. — Он высокий, выше меня. Он там был чуть ли не главный.
— Феликс Розенцвайг... Ещё! — потребовал Лабрюйер.
— Ещё какой-то латыш был, из анархистов, очень кричал о победе пролетариата и что нужно уничтожить государство.
— Какой-то латыш... А Теодор Рейтерн там тоже был?
— Какой Рейтерн? Да, Рейтерн, я вспомнил! Он был там, он там заседал! Я его там видел!
— Этот как выглядел?
— Плотный, среднего роста... на своего батюшку похож...
— Шмидт, Берзинь, Рейтерн, Розенцвайг. Это все? Не считая вашего племянника?
— Племянник не состоял в комитете! Ещё тот анархист.
— А племянника вашего где искать?
— Как будто вы не знаете...
— Ясно. Ну, Краузе, шарф мы забираем. Если успеете собраться и удрать — ваше счастье. Вы тот ещё сукин сын, но... но поторопитесь. И если бы вы с женой не убили Хуго Энгельгардта — он бы вас убил, дети бы сиротами остались. Мы уходим. Попытаетесь поднять шум — вам же хуже будет. Телефонировать в полицию — дело пяти минут.
— Уходим, — согласился Росомаха и очень галантно добавил: — Спокойной ночи, госпожа Краузе.
Они быстро вышли на кухню и сбежали по узкой лестнице во двор.
— Ну, что? — спросил Барсук.
— Эрик Шмидт, Рихард Берзинь, Теодор Рейтерн, Феликс Розенцвайг. И безымянный анархист, который сейчас уже где-нибудь в Австралии, — ответил Росомаха. — Ну, веди нас, брат Сусанин. Нужно поскорее выбраться и успокоить Хоря. Он на улице, наверно, уже переволновался.
— Шестеро детишек — кто им мамку заменит... — Лабрюйер вздохнул и спустил с лица платок. — Мамка и тятенька — те ещё сволочи... Ну, есть ещё и Божий суд. Посмотрим, как Господь с этим семейством управится. Покойный Энгельгардт тоже был не рождественский ангелочек. Идём...
Они дворами вышли на Невскую и поспешили к Романовской — снимать Хоря с поста.
— Ну, что? — спросил Хорь.
— Четыре имени, — доложил Лабрюйер. — По крайней мере трое годятся в подозреваемые. Эрик Шмидт, Теодор Рейтерн и Феликс Розенцвайг. Да ещё непонятно, куда подевался племянник Краузе — Ламберт.
— Рейтерн... — повторил Хорь. — Ну, точно — он! Рейтерн — брат Гели! Теодор Рейтерн! Это с ним меня в Латышском обществе знакомили!
— Тогда его нужно вычеркнуть из списка подозреваемых.
— Почему? — разом удивились Хорь и Росомаха.
— Потому что госпожа Лемберг, которая на самом деле госпожа Крамер, ещё только начинает вокруг него петли вить.
— Леопард, ты ошибаешься. Если эта госпожа Крамер — агент Эвиденцбюро, то да — Рейтерн вне подозрений. А если она и есть тот итальянец, который теоретически должен появиться в Риге? — спросил Росомаха. — И она подбирается к братцу через подружек сестрицы?
— Господа, если вам угодно до утра на перекрёстке торчать, то я лучше пойду греться, — объявил Акимыч. — И вам, кстати, рекомендую. Служить Отечеству с соплями по колено — это моветон.
— У Горностая ты таких афоризмов нахватался, что ли?
Они через чёрный ход забрались в лабораторию и там приготовили себе горячий и крепкий чай. Хорь завёл небольшое хозяйство — крендельки в жестяной коробке, баночку мёда.
— Нужно присмотреть за этими Краузе. Мало ли что — так чтобы знать, куда их понесёт нелёгкая, — рассуждал Росомаха. — Леопард, ты ведь разговаривал с их бывшей горничной? Может, ещё раз к ней сходишь, узнаешь, где у этих Краузе родня?
— Если у них в головах мозги, а не сенная труха, они побегут туда, где их искать не станут, — возразил Лабрюйер. — Я бы в таком деле, как анархисты в шестом году, утекал в Швецию.
— У них детишки, — напомнил Акимыч. — Самых младших они могут оставить родне. Росомаха прав — надо бы сходить к горничной.
— Я завтра весь день буду заниматься заводом «Мотор», — сказал Лабрюйер. — Доберусь до Фирста, узнаю, какие сокровища он откопал, и сам поеду на Нейбургскую улицу. Думаю, Хорь не станет возражать. И не забывайте, что по «Мотору» расхаживает фальшивый Собаньский и всюду сует нос.
— Я сам завтра поеду к Горностаю, пущу его по следу Эрика Шмидта и Эрнеста Ламберта. Он там, на «Фениксе», уже со всеми подружился, все его в гости зовут, того гляди — женят. Заодно отвезу ему «Атом» и прикажу снять Розенцвайга.
— Благодарю.
— И буду искать Минни и Вилли. Пусть расскажут про новые подвиги своей итальянской учительницы! — Хорь вызывающе взглянул на Лабрюйера, но ни малейшей критики этой затеи не услышал.
— Да, учительница очень подозрительная, — согласился Акимыч. — А я продолжаю разрабатывать Феррони с его дружком. Они всё больше дома сидят, бедняжки. Но если Эвиденцбюро в них вцепилось, то ещё к чему-нибудь приспособит — не только за Леопардом и Хорём землю топтать. Познакомлюсь с соседями и посмотрю, нельзя ли сделать от их телефона отводную трубку. Соблазню вдовушку... Да что вы ржёте, жеребцы стоялые? Я её финансово соблазню. Скажу — если сделать секретную отводную трубку, то она сможет пользоваться телефонным аппаратом бесплатно.
— Так это ж тебе придётся постоянно у вдовушки сидеть. Ох, Акимыч!.. — Росомаха погрозил товарищу пальцем.
— Отчего же? Ты, Росомаха, баб не знаешь. Если появится отводная трубка — думаешь, она не станет подслушивать? Тут бы ни одна женщина не удержалась! Ей же любопытно — два братца, девиц к себе не водят, живут тихо, а ну как старший — её судьба? А добрый дядюшка Акимыч мораль читать не станет, ещё и похвалит... — Барсук тихо засмеялся. — И просить не придётся, вдовушка всё сама доложит.
— Ну, ты знаток, — с некоторой завистью молвил Росомаха.
— Хорь, давай-ка мы этих двух кавалеров выпроводим и потолкуем, — предложил Акимыч. — Что-то мне не нравится, как ты глядишь...
— В самом деле, пойдём, Росомаха, — позвал Лабрюйер. — У меня переночуешь.
— А пойдём, — и уже на улице Росомаха спросил: — А что такое Акимыч учуял? Он ведь старый хитрый черт...
— То учуял, что наш командир по краешку ходит. Он в одну барышню, кажись, влюбился, а барышня невесть где откопала госпожу то ли Лемберг, то ли Крамер, и берёт у неё уроки итальянского. А я вот думаю — не госпожа ли Крамер эту красавицу нашла и в доверие втёрлась, чтобы подобраться к Хорю? Мне кажется, его маскарад они давно уж раскусили.
— Только не говори Горностаю. Сами разберёмся, — сказал Росомаха. — А что за барышня? Откуда взялась?
— Пришла с подружкой делать карточки... Слушай, и ведь в самом деле — эти Минни и Вилли как-то очень бойко в нас с Хорём вцепились. Знаешь, как у девиц — шерочка с машерочкой, ах, фрейлен Каролина, какая вы душка!..
— Это Хорь — душка?! Чёрт побери! Леопард, и ты молчал?
— Ты не представляешь, сколько дам и девиц приходит в «фотографию»! И все с какой-то придурью...
Лабрюйер вспомнил, как впервые увидел Наташу. Тогда тоже в салон ворвалось с полдюжины звонкоголосых и очаровательных молодых женщин.
— Что тебе известно про этих Минни и Вилли?
— Две барышни на выданье, обожают оперу, желают непременно петь по-итальянски и выступать в миланской «Ла Скала». Они искали в Риге итальянца, чтобы поучил их правильному произношению... а госпожа Крамер искала итальянца, который украл её дорогую доченьку... Слушай, я ведь уже вообще ничего не понимаю! — признался Лабрюйер.
— Зато я понимаю. В Риге, насколько нам известно, орудует Эвиденцбюро, и оно вряд ли обходится без агентов-женщин.
Скорее всего, и госпожа Крамер-Лемберг, и обе барышни — агенты. Они одновременно ведут разведку в нашей «фотографии» и ищут агентов-итальянцев, хотя способ, надо сказать, странный. Что ты ещё знаешь про этих барышень?
— Они живут вместе. Родственники позволили Вилли немного пожить у Минни, которая ей не только подруга, но и что-то вроде кузины. И там есть телефонный аппарат! Погоди, ведь Хорь знает, где они живут. Я-то его не спрашивал, и без того забот хватает...
— Узнай. Всё узнай. Я сам проверю, что это за музыкальные барышни, — сказал Росомаха. — А не хочешь ли завтра спозаранку поехать к «Мотору»?
— Для чего?
— Ты ведь собирался разобраться с домом на Нейбургской? Вот и поглядим, кто оттуда выйдет и пойдёт к «Мотору». Заодно Мякишева подвезём.
— Жаль, я сейчас Фирста не найду. Он должен был узнать, кто в том доме обитает, и доложить.
— Сами справимся.
— Кстати! Я знаю, ты тоже считаешь, что незачем гоняться за маньяком. Но всё же у нас есть карточки, на которых госпожа Урманцева и пропавшая гувернантка Амелия Гольдштейн. Не забудь взять их у Яна и поделись с Акимычем. Мало ли что? Вдруг опознаете?
Из квартиры Лабрюйера они телефонировали Вилли Мюллеру. Он ещё не спал, и не спал по уважительной причине — вечером перебирал мотор «Руссо-Балта», пытаясь поймать чёртика, который засел непонятно где и издевательски постукивает. Чёртика он не поймал и сидел в расстроенных чувствах, глядя на чертежи и пытаясь настичь его умозрительно.
— Приезжай в семь утра, — сказал ему Лабрюйер. — Общими усилиями разберёмся. Погоняешь своего чёртика на разных скоростях — глядишь, и выскочит.
— Тоже плохо, — возразил Мюллер. — Мне для того машину дали, чтобы я убедился в её пригодности, а если в ней неполадки — так чтобы доложил, какие именно. Их же устранить надо. А если чёртик пропадёт — как я потом узнаю, где он сидел?
Но договориться удалось, и Лабрюйер, оставив Росомаху хозяйничать, побежал предупредить Сеньку — чтобы не бежал утром к трамваю и не тратил пять копеек зря. Пять копеек в Сенькином кошельке — нелишние, это два с половиной фунта чёрного хлеба, это два фунта хлеба белого, если Сеньке захочется роскоши, это три яйца, то есть в пять копеек ему может обойтись завтрак с горячей яичницей. В почтенном немецком городе экономия похвальна, и Сенька не должен её стыдиться. Вряд ли помощнику кочегара положен оклад более восьми рублей, а каждый рабочий день вынь да положь десять копеек на трамвай; надо будет ему, в самом деле, рублишка полтора подброс