ить...
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Сенька пришёл в восторг — он ещё никогда не ездил на автомобиле.
Пока добирались до «Мотора», он замучил Вилли Мюллера вопросами. Лабрюйер и Росомаха только посмеивались — вот что, оказывается, нужно шофёру-фанатику для счастья.
Возле нужного дома они оказались слишком рано. Ещё успели подвезти Сеньку к заводской проходной, сделали круг и нашли то, что искали, — чёрный автомобиль. Он стоял у стены сарая под небольшим навесом, чуть ли не впритирку к поленнице.
— Это «Панар-Левассор», — сказал Мюллер. — Их в Риге, можно сказать, нет, я такой впервые вижу. Раньше только на картинках видел, даже не знал, что кто-то привёз.
— Наше счастье, что в Задвинье ещё не научились строить гаражи, — заметил Росомаха. — В лучшем случае навесы. Однако прохладно. Как они его заводить собираются?
— Они же оба — инженеры, — имея в виду Эрика Шмидта и Теодора Рейтерна, сказал Лабрюйер. — Сообразят. Ну, подождём, поглядим, кто к нему придёт.
— Замёрзнем к чёртовой бабушке, — ответил Росомаха. — Ведь заводской гудок ещё не скоро. И нам даже не первый гудок, а второй нужен.
— Чтобы гудок загудел, нужно сперва котельную раскочегарить, — разумно заметил Вилли Мюллер. — Заводскому гудку место на крыше котельной.
— Ну вот сейчас Мякишев этим и займётся.
Утренних гудков было два — первый заменял рабочим, не имеющим будильника, петуха, а второй, примерно полчаса спустя, означал начало рабочей смены, и к этому времени живущие по соседству рабочие уже не проходили, а пробегали через заводские ворота.
— Поторопились мы, — проворчал Росомаха. — И схлопочем горячку...
— Есть мысль. Отсюда до Зассенхофа и версты не будет, — сообразил Лабрюйер. — А там кирпичный вокзал, который отапливается. Вовсе незачем мёрзнуть вдвоём. Я сейчас останусь, поброжу тут, а через полчаса ты меня сменишь.
— А если ты пойдёшь топтать землю за кем-нибудь? Как я тебя отыщу?
— На маршруте от Нейбургской до «Мотора». Ну, поезжайте.
«Руссо-Балт» укатил, Лабрюйер остался.
Вспомнив молодость, когда ему, начинающему полицейскому агенту, и на дереве по два часа сидеть приходилось, он стал искать наблюдательный пункт и первым делом подумал о «Панар-Левассоре». Автомобиль был роскошный — имел четырёхместный кузов и не брезентовый верх, как у орманской пролётки, а настоящую крышу и застеклённые окна. При свете фонарика, ловкости рук и особом навыке можно было отворить дверцу и забраться вовнутрь. Дверца открылась удивительно легко.
Мягкие кожаные сиденья промёрзли насквозь. К ним и прикоснуться было страшно. Лабрюйер, опершись рукой о переднее сиденье, посмотрел, нет ли на заднем какого-нибудь пледа или ковровой полсти, как бывает у орманов.
На заднем сиденье лежал здоровенный тулуп. А в тулупе, если прислушаться и уловить дыхание, — спящий человек. Высокий воротник прикрывал всю голову, имелась лишь щёлочка для носа.
— Ничего себе... — пробормотал Лабрюйер.
Он вылез из автомобиля, прошёлся взад-вперёд, обошёл дом, увидел в двух окнах свет — там кто-то, возможно, уже готовился к трудовому дню. Но стоять зимней ночью, как телеграфный столб, удовольствие сомнительное — даже в тёплых сапогах ноги у Лабрюйера немного зябли. Он решил опять пройтись и подошёл к автомобилю.
Там его ждал сюрприз. В кузове пронзительно задребезжало и тут же смолкло. Лабрюйер шарахнулся и не сразу понял, что этот страшный звук издаёт обычный будильник, у него у самого был такой же.
Он отскочил и чуть ли не по воздуху перенёсся за угол дома.
Дверца автомобиля отворилась, оттуда с трудом выбрался человек в тулупе. И тут же Лабрюйер послал ему в лицо луч электрического фонарика.
— Фирст! — воскликнул он, сразу выключив фонарик.
— Вы, Гроссмайстер?
— Кто же ещё...
— Сюда, скорее...
Они сперва спрятались за автомобилем, потом перебрались за сарай.
— Я тут со вчерашнего вечера торчу, — докладывал Фирст. — Знал, что придётся ночевать, разжился тулупом. Слушайте — там, на втором этаже, живёт блондинка, которая вам нужна. Она приезжает то одна, то вместе с кавалером. Он остаётся ночевать. Автомобиль — его. Я не уверен, что кавалер служит на «Моторе», хотя тогда, помните, он тогда выехал со двора «Мотора». Хочу в этом убедиться.
— А как? Если он утром поедет на службу, ты же за ним не побежишь.
— Зачем бегать? Всё гораздо проще. Я посоветовался с нашими шофёрами, они объяснили, какой проводок выдёргивать... Глядите...
Фирст, скинув свой неуклюжий тулуп, в котором впору было на Северном полюсе ночевать, подбежал к автомобилю, приподнял капот, запустил туда руку, пошарил и действительно что-то дёрнул. Потом, очень довольный, вернулся к Лабрюйеру.
— Получилось!
— И что дальше?
— Я же говорю — два дня тут околачивался, кое-что разведал, просто сразу не докладывал. Кстати, я уже начал писать отчёт о расходовании денежных средств.
— Сможешь сегодня сдать?
— Думаю, что смогу. Так вот — «Мотор» построили на отшибе, рабочие в основном селятся поблизости, а кто с правого берега Двины добирается, так те или трамваем едут, но от трамвая далековато идти, или на своих автомобилях, или помесячно нанимают ормана. Орману выгодно — утром запрягаешь, и сразу тебе седок, кунд. Другое дело — что от завода до хотя бы Агенсберга идти порожняком. Сейчас наш кавалер попрощается с дамочкой, выйдет — а мотор-то не работает. До завода недалеко, он побежит пешком, я — за ним. Если он служит на заводе, то войдёт в ворота, и тут уж я придумаю, как у рабочих узнать его имя. А если нет — то, значит, он возьмёт ормана из тех, что привезли кундов, и поедет куда ему надо. А я возьму другого ормана, покачу следом и разберусь, где этот любовник служит.
— Очень хорошо, — согласился Лабрюйер. — А я тогда тут останусь, попробуем разобраться, что за дамочка и какой в ней тайный смысл...
Тут раздался первый гудок, более похожий на мощный свисток. Он долетел издалека, и в соседних домишках минуту спустя стали зажигаться окна. Кое-где встали спозаранку, и гудок лишь намекал, что пора поторопиться.
Они прождали минут двадцать, Фирст — в тулупе, Лабрюйер — в тёплой тужурке. Наконец кавалер вышел. Был он довольно высокого роста, крепкого сложения, в длинном пальто, словом — монументален. Он как следует раскрутил торчавшую спереди ручку стартера, чтобы завести двигатель, результата не добился. Подняв капот, он что-то потрогал внутри, но, не имея фонарика, понять, в чём беда, не сумел. Выругавшись, он поспешил к «Мотору» пешком.
— Ну, с Богом, — сказал Фирсту Лабрюйер. Тот сбросил ему на руки тулуп и, выждав немного, поспешил следом за кавалером, а Лабрюйер с истинным восторгом влез в тулуп. И надо же — минуты три спустя примчался «Руссо-Балт» с Мюллером и Росомахой.
— Тебе тут оставаться не стоит, — узнав новости, сказал Росомаха. — Тебя она видела, а меня, надеюсь, нет. Так что останусь я, а ты поезжай к «Мотору». Вилли, ты что?
Мюллер не мог спокойно смотреть на «Панар-Левассор», ему непременно нужно было познакомиться с автомобилем поближе. Электрический фонарик у него имелся, и он мог с наслаждением изучить мотор.
— Перестань, — попросил Лабрюйер. — И фонарик потуши. Из окошка же видно, как чужой человек в моторе копается.
— Вот! — воскликнул Вилли. — Вот он!
— Сумасшедший... — пробормотал Росомаха и вдруг кинулся к «Панар-Левассору»: — Ну-ка, покажи!
— Держи фонарик!
Дальше они возились с мотором уже в четыре руки.
Наконец они угомонились. Росомаха был оставлен с тулупом — ждать, пока из дома начнут выходить женщины и явится дворник. Судя по опрятному виду дома и красивым занавескам, там жили приличные люди, державшие кухарок, а то и горничных. Если же комнаты сдавались — тем более требовалась прислуга, чтобы содержать их в порядке.
Лабрюйер поехал к «Мотору».
У него имелось описание внешности фальшивого Собаньского, сделанное Мякишевым. Да и рабочие явно обратили внимание на чудака, который своими завиральными идеями развлекает молодых инженеров, а меж тем всюду сует нос.
Мюллер гнал автомобиль с предельной скоростью, и Лабрюйер невольно вспомнил своё знакомство с Гаккелем. Но Мюллер был опытный шофёр и доставил Лабрюйера к заводским воротам за несколько минут до второго гудка.
Рабочие уже спешили, но Лабрюйеру удалось спросить нескольких о чудаке Собаньском. Ему объяснили — чудак в такую рань не приходит, а спрашивать о нём нужно господина Морозова из канцелярии, они как-то подружились. И когда со вторым гудком последние опаздывающие вбежали в ворота, Лабрюйер обратился к сторожу — нужно было узнать, когда приходят канцелярские служащие. Они являлись к половине девятого — времени было ещё много. И за это время Лабрюйер решил съездить в фотографическое заведение, посовещаться с Хорём. Парень всё-таки был назначен командиром наблюдательного отряда, и принимать в одиночку серьёзное решение Лабрюйер не хотел.
Хорь, в образе осточертевшей ему фрейлен Каролины, был сердит и неразговорчив. Лабрюйер подумал было, что опять сцепился с Енисеевым, но до правды не докопался. А правда была такая: Хорь мучился вопросом, телефонировать ли милым барышням, Минни и Вилли. Учительницу итальянского языка они нашли сами, фотографических карточек он им изготовил целый альбом, так что формального повода не было. Уговариваться насчёт совместного похода в театр после того, как барышни после «Демона» откровенно сбежали, тоже как-то странно. И в таком смутном состоянии души он должен был выслушивать доклад Лабрюйера...
— Если мы предупредим Калена, что фальшивый Собаньский при помощи некого Морозова добывает сведения — предположительно, для итальянской разведки, Калеп своей директорской властью может запретить Собаньскому вход на завод и уволить Морозова. С одной стороны, давно пора. А с другой — мы рискуем навеки упустить Собаньского. Он вынырнет, скажем, на «Фениксе», с какими-то новыми затеями, а мы об этом не узнаем. С третьей стороны — хм, с третьей стороны... Мы не знаем, каковы отношения между Эвиденцбюро и итальянской разведкой, как они там ссорятся, мирятся и торгуются... Есть и четвёртая сторона. Что, если Ригу осчастливила визитом, скажем, английская разведка?.. Мало ли, что союзники... Хорь!