— Да, я слушаю.
— Выследить фальшивого Собаньского теперь нетрудно. Но выявить все его тайные связи — для этого ещё один наблюдательный отряд потребуется. Нас слишком мало... Хорь!
— Да, да...
Лабрюйер замолчал. Хорь меланхолически кромсал гильотинкой неудачную карточку на множество тонких полосок. Потом, всю её уничтожив, он посмотрел на Лабрюйера.
— Я не знаю, что делать, — сказал он. — Наверно, придётся посоветоваться с Горностаем. Этот-то всё знает!
— Просто у него опыта побольше, чем у всех нас. Он может покопаться в своей голове и найти похожий случай. Так что, мне на «Мотор» не возвращаться?
— Оставайся пока тут, — подумав, решил Хорь. — Тебя будет искать твой Фирст, наверняка объявится Росомаха. А я... я пойду, погуляю... просто погуляю... Имею я право на два часа отдыха?!
— Ступай, конечно, — усмехнулся Лабрюйер. — Хочешь просто послоняться по городу? Или имеешь цель?
— Ни малейшей цели.
— Тогда знаешь что? Зайди в книжную лавку Дейбнера, что на Новой улице. Посмотри — может, там будет новый хороший план Риги со всеми фабриками и заводами.
— Да, это пригодится.
Хорь надел поверх парика отделанную мехом шляпку, накинул модное широкое дамское пальто с большими пуговицами и ушёл.
Лабрюйер попросил Яна позвать госпожу Круминь и заказал крепчайший чёрный кофе, если можно — со сливками и пирожками. Пирожки со шпигом и луком супруге дворника всегда хорошо удавались.
Лабрюйер пил кофе в салоне и глядел в окно на прохожих, когда Ян позвал к телефонному аппарату.
— Любовник — Эрик Шмидт, служит на «Унионе», — доложил Фирст. — А «Унион» — это у нас что? Это изготовление и монтаж электрического оборудования для военного флота. Вот такие пироги...
— Умеет эта дамочка выбирать себе любовников, — заметил Лабрюйер.
— Продолжать?
— Нет, передадим Шмидта другому человеку.
Лабрюйер имел в виду Енисеева.
Енисеев трудился на «Фениксе», а «Унион» аккурат напротив «Феникса», достаточно перейти Петербуржское шоссе. Надо полагать, он и среди унионовских чертёжников и канцелярских служащих уже завёл знакомства, так ему сподручнее будет разобраться. Когда Фирст пообещал завезти отчёт со всеми своими расходами и повесил трубку, Лабрюйер подумал: «Лучше было бы, чтобы это решение принял Хорь...»
Он видел, что в отряде разворачивается странный поединок. Хорь — против Горностая, и Хорь переживает этот поединок всерьёз, а Енисеев ведёт себя так, будто ничего не замечает. Лабрюйер был на стороне Хоря. Он понимал, как молодому трудно противостоять старому, опытному и ехидному. И понимал также, что Хорь должен научиться справляться в таких случаях сам.
Явился Хорь, как и обещал, через два часа. Прогулка не помогла — он был мрачен и недоволен. Лабрюйер пересказал ему донесение Фирста.
— Но если источник сведений — Шмидт, то вся твоя бурная деятельность по поиску маньяка — коту под хвост. Значит, не шантаж, а обычный древний способ добычи сведений в постели, — сказал Хорь. — Мы это проходили.
— Маньяка я установлю и позабочусь, чтобы он получил по заслугам, — хмуро сказал Лабрюйер. — И даже если врачи докажут, что он не в своём уме, уютной палатой на Александровских высотах он не отделается... как бедный Клява...
— Да, Кляву жалко. Он, наверно, совсем зелёный был, когда попал в эту историю.
— И зелёный, и слабый. Видишь, не выдержал. Теперь его уже никогда не вылечат. Ты карту принёс?
— Принёс... Послушай, Леопард, ты ведь за барышнями ухаживал?
— Было дело, ухаживал.
— Какие предлоги ты придумывал, чтобы телефонировать?
— Хм... Давай-ка лучше говори прямо. Ты придумал предлог, чтобы телефонировать Вилли, но он тебе самому не нравится?
— Я Минни встретил. В книжной лавке. Она меня не заметила. Я смотрел карты, а она хотела купить ноты. Я прислушался — ноты ей велела купить эта проклятая итальянка, Лемберг, и сама записала на бумажке, какие именно. Приказчик в лавке какую-то арию отыскал. Потом Минни ушла, но она список потеряла. Я подобрал. Вот, думаю — если телефонировать и сказать, что хочу отдать ей список, это не будет слишком глупо?
Лабрюйер невольно улыбнулся.
— Я думаю, не очень. Сразу узнаешь, как к тебе барышни относятся. Если попросят, чтобы принёс список, значит, всё в порядке. Или сами пообещают за ним зайти. А что за арии?
Хорь достал из муфты бумажку. Лабрюйер посмотрел на список, увидел знакомое — арию Царицы ночи из «Волшебной флейты», и хмыкнул.
— Хорь, я домой сбегаю на полчасика. Надо.
Дома Лабрюйер отыскал листок, один из тех, что были найдены в номере госпожи Крамер. Уже и на первый взгляд было видно, что почерк — не тот. Он помчался обратно в фотографическое заведение, и там они с Хорём внимательно изучили обе бумажки.
— Это две разные женщины, — сказал Хорь. — Ничего себе новость!
— В Риге одновременно появляются две пожилые седые дамы, одна ищет итальянцев, другая преподаёт итальянский оперный язык. Они бывают в одних и тех же местах, но при этом не познакомились! — воскликнул Лабрюйер. — Скажи, госпожа Лемберг не производит впечатления буйнопомешанной? Не ругается?
— Нет, благопристойная дама.
— Чёрт знает что... Вот что, Хорь. Мне кажется, стоит отдать Минни эту потерянную бумажку, но как-то так, чтобы повидать эту госпожу Лемберг. Что говорили девицы о своих уроках? Учительница к ним приходит? Или они идут к ней?
— В приличных домах девицы не бегают на уроки, учителей нанимают приходящих... — Хорь задумался. — Мало нам было хлопот? Теперь ты хочешь устроить наблюдение за домом Минни?
— Я сам не знаю, чего хочу. У меня нет в голове ответов на все вопросы разом, — признался Лабрюйер, и это был намёк на Енисеева, который, казалось, знал всё на свете. — Можно послать Росомаху или Акимыча. Если в доме есть консьержка, она скажет, когда приходит учительница.
— Можно.
И тут раздался телефонный звонок.
— Лёгок на помине, — сказал Хорь в трубку. — Леопард, это Росомаха. Возьми отводную трубку.
Росомаха доложил — белобрысая дама проживает под именем госпожи Луговской, хозяева дома на неё не нарадуются, любезная, щедрая, а что к ней приходят кавалеры — так она за то и платит, чтобы в её дела не лезли. Кроме того, Росомаха выследил эту госпожу Луговскую — хотя и долгонько пришлось ждать, пока она соберётся. Зато он разглядел даму и даже того, кого она навестила.
— Не красавица, но что-то в ней есть, — сказал Росомаха. — Фигурка складненькая, ножки маленькие, ходит быстро... Я за ней шёл по Виндавской — так нарочно замедлять шаг даже не приходилось. Недалеко от больницы она подошла к дому... А почему она вообще туда пошла, как вы полагаете, господа? А она увидела, что «Панар-Левассор» у сарая стоит. То есть любовник на автомобиле не уехал. И её это, видать, обеспокоило. Она постояла, подумала, да как рванёт к Виндавской! И у самого дома встретила выходящего оттуда господина. Они сразу же вошли туда вместе, но я успел разглядеть. По описанию Леопарда, это тот господин, что похитил госпожу Крамер: щупленький, узкоплечий, как гимназистик, только с чёрными усами. Что, пасьянс складывается?
— Пасьянс формально складывается, — подтвердил Лабрюйер. — Но представь, что в твою колоду замешались картинки того же размера, что и карты, но самые неожиданные. Скажем, рождественские ангелочки. Или виды Крыма. И как их понимать — неизвестно.
— Представил. Ужас что такое.
— Дальше что было?
— Я заподозрил, что они куда-то поедут вместе. А там вторая больница рядом, если повезёт, можно взять ормана. Орманы ещё часто стоят у Агенсбергского рынка, но туда было далеко бежать. Я, перекрестясь, — к больнице. Повезло — послал Господь ормана. Но мы с ним вместе прождали в закоулке чуть ли не час. Потом к дому подкатил автомобиль. Дамочка и тощий молодчик вышли и уехали. Догнать их мы не сумели. Но покатила эта пара к реке. Я запомнил приметы автомобиля, можно будет его отыскать. Это вроде бы модель «С-24», та, что была заказана для царского гаража, цвет — тёмно-синий, густой, очень для такого автомобиля подходящий.
— Хорошо, — сказал Хорь. — А теперь запоминай адрес...
Он объяснил Росомахе, где именно спрашивать об учительнице итальянского языка. На том разговор и окончился.
— Пасьянс... — пробормотал Лабрюйер. — Будь он неладен...
— Сложим, — ответил Хорь. — Непременно сложим. Я научусь.
— Хорь, ты не хотел бы перекусить?
— Хотел бы.
— Пошли напротив!
— Кавалер угощает? — кокетливо спросил Хорь и вдруг преобразился: — Я современная передовая женщина, я не позволю, чтобы за меня платили, это унижает женщину! Я всегда и всюду плачу за себя сама!
— Театр по тебе плачет, — ответил Лабрюйер. — Пойду пальто надену. В тужурке как-то неприлично...
Они вышли на Александровскую и дошли до перекрёстка, чтобы не перебегать с риском попасть под трамвай или автомобиль. Хорь решительно отказался брать Лабрюйера под руку и, отлично копируя манеры эмансипэ, задрал нос и прошёл вперёд. Лабрюйер, невольно улыбаясь, позволил ему этот манёвр — и тут ощутил подёргивание за рукав.
Он обернулся и увидел Глашу.
— Тс-с-с! — сказала горничная и стремительно сунула ему в карман сложенные листки. Не успел он и рта разинуть, как Глаша убежала, и оставалось лишь, глядя девушке вслед, любоваться, как плещется подол коротковатой, открывающей лодыжки юбки и мелькают быстрые ножки в изящных, явно подаренных Ольгой, ботиночках.
В кармане было очередное письмо Наташи, а в голове — смятение: надо же хоть что-то написать в ответ!
Чтение письма Лабрюйер откладывал и откладывал, пока не настало время идти домой.
Дома было хорошо — прислуга квартирной хозяйки, фрау Вальдорф, как раз топила печку, а на столе стояла накрытая салфеткой тарелка — фрау прислала образцовому жильцу две домашние булочки с вареньем.
Нужно было достать из кармана письмо. Лабрюйер знал, что там не будет упрёков. И всё же беспокоился — что ещё могл