10, известного русского писателя, автора исторических романов, пригласили преподавать в летней школе Стэнфордского университета в 1940 или 1941 году. Алданов тогда ехать в Соединенные Штаты не захотел (решил, что недостаточно хорошо знает английский11) и предложил вместо него позвать В. Сирина.
Переговоры длились больше года: проблема была в деньгах. В конце концов профессор славистики Генрих Ланц отказался от части своего жалованья, чтобы Набоков смог приехать в Пало-Альто. (Он читал два курса12 – обзорный по русской литературе и по основам драматургии – за 750 долларов плюс жилье.)
Но чтобы воспользоваться любезным приглашением Алданова и очутиться летом 1941 года в Калифорнии, Набоковым предстояло приложить немало усилий: в частности, необходимо было получить американскую визу. Однако теперь Набоков, по-прежнему с трудом сводивший концы с концами во Франции, знал, что перед ним готов открыться волшебный сезам, земля обетованная. Алтаграция де Жаннелли собирала для него аффидавиты в Нью-Йорке на случай, если приглашение будет получено: она заставила издателя “Смеха в темноте” подписать письмо, которое сочинил сам Набоков. Он просил рекомендаций и у других знаменитостей – у историка из Гарварда Михаила Карповича, у известного художника Мстислава Добужинского и у дочери Льва Толстого Александры Толстой, которая возглавляла благотворительный фонд Толстого, находившийся в штате Нью-Йорк. Нобелевский лауреат Иван Бунин подписал (а возможно, и сочинил) рекомендательное письмо, датируемое апрелем 1939 года:
Владимир Набоков (псевдоним В. Сирин13) – известный русский писатель, чьи романы… высоко ценят в среде русской интеллигенции за рубежом. Он сын покойного В. Д. Набокова, знаменитого либерала, члена Российской думы I созыва, профессора криминологии… [Сирин] не только писатель исключительного дарования, но и серьезный исследователь русского языка и литературы… Все это, вместе с превосходным владением английским языком и огромным опытом преподавания, ставит его в ряд выдающихся преподавателей русской литературы и философской мысли… я искренне его рекомендую.
Письма о ценности творчества Набокова отправились к американскому консулу в Париже. Но требовались и иные доказательства. Набоков писал Добужинскому, своему бывшему учителю рисования:
Позвольте мне обратиться к вам с очень большой просьбой. Дело в том, что я уже около двух лет стараюсь наладить переезд в Америку… главная трудность состоит в том, что, не располагая никаким капиталом, я непременно должен представить в консульство affidavits, которые служили бы для властей достаточной гарантией. Друзья, которые у меня есть в Америке, с трогательной готовностью мне их дают, – но все они сами иммигранты и не располагают крупными средствами, а богатых людей не знаю. Вот я и подумал, что, находясь в Америке, вы, может быть, могли бы попросить кого-нибудь посостоятельнее, в виде большого одолжения дать мне affidavit14.
Возможно, Добужинский (хотя сам и не мог помочь деньгами) передал просьбу Набокова кому-то из своих знакомых в Нью-Йорке. Графиня Толстая также хлопотала за писателя: она уговорила Сергея Кусевицкого, руководителя Бостонского симфонического оркестра, написать письмо в поддержку Набокова. Письмо Кусевицкий написал, но оплатить билеты на пароход не предложил. Если бы Набоковым все же удалось получить американские визы – а ведь были еще и французские выездные визы, за которые зачастую приходилось давать взятки чиновникам, – проезд обошелся бы писателю и его семье примерно в шесть сотен долларов, что для них было неподъемной суммой[9].
Осенью 1939 года Набоковым приходилось как никогда туго: Франция вступила в войну, и жили они в основном на ту тысячу франков, что им одалживал раз в месяц владелец парижского кинотеатра15. Набоков нашел несколько учеников, среди которых был и Роман Гринберг, бизнесмен, который впоследствии переберется за Набоковым в Америку, станет его товарищем по литературе и будет ссужать деньгами16. В январе 1940 года Набоковых навестила Нина Берберова и подарила им курицу, которую они и съели. Годом ранее Набоков написал “Подлинную жизнь Себастьяна Найта”, первый роман, написанный им по-английски. “Смех в темноте” в переводе продавался плохо, но все-таки принес писателю аванс, примерно равный стоимости билетов на пароход, и эта немаленькая сумма была веским аргументом в пользу того, чтобы все новые романы писать по-английски. Однако пока что издателя для “Себастьяна Найта” найти не удавалось ни в Англии, ни в Америке.
Отец Набокова к тому времени уже пятнадцать лет как умер, но его труды оказали Владимиру определенную помощь. В 1903 году, на заре журналистской карьеры, добрый, обаятельный, смелый, безупречный Владимир Дмитриевич выступил с гневной статьей против погромов в Кишиневе, столице Бессарабской губернии. “Около пятидесяти убитых, около ста тяжело раненых, до 200 убитых и раненых, – писал В. Д. на первой странице либеральной газеты «Право». – В «мертвецкой» обезображенные и изуродованные трупы лежали друг около друга, многие были покрыты перьями и казались белыми… Одна мать нашла убитыми трех своих сыновей. Само собою разумеется, что эти убийства сопровождали разбойнические нападения на имущество, расхищение добра. Размеры бедствия неисчислимы, 4000 семейств разорены и остались буквально нищими”17.
Владимир Дмитриевич, которому на момент написания статьи было тридцать два года, преподавал в Императорском училище правоведения и был камер-юнкером – после своего отчаянного выступления разом лишился и звания, и места. Ненависть к антисемитизму проистекала у Набокова отчасти из критики действий государственной власти: погромы в Кишиневе были спровоцированы полицией, орудием “режима угнетения и бесправия”, который “поддерживает это” (то бишь кровавые преследования евреев)18.
Начиная с этого дня Владимир Дмитриевич безоговорочно выступал против абсолютизма монархии. Продемонстрировал совершенное безразличие к тому, что его лишили звания камер-юнкера, опубликовав в газетах объявление о продаже придворного мундира19. Против погрома высказывались и другие деятели российской культуры – Толстой, Горький, – но от их выступлений статью В. Д. Набокова отличает прозорливость и холодная ярость. Убийцы, готовые размозжить головы еврейским младенцам или вспороть животы беременным еврейкам, будут знать, что “за них суда нету”20: евреев некому защитить, поскольку с точки зрения режима они парии, существа низшего порядка. В этих словах слышится предвестие событий грядущего века – его самых кровавых лет21.
В 1906 году Владимир Дмитриевич снова выступил со статьей, осуждавшей погромы, а в 1913 году публиковал репортажи с процесса рабочего кирпичного завода Менделя Бейлиса, которого обвиняли в ритуальном убийстве22. У Набокова-старшего было много друзей-евреев: он общался с ними на равных[10]. После того как Набоков погиб во время покушения на П. Н. Милюкова (благодаря вмешательству Набокова-старшего и А. И. Каминки тот остался цел и невредим), его коллега по газетам “Право” и “Руль”, еврей Иосиф Гессен23, помогал сыну покойного друга на литературном поприще: печатал стихи, рассказы, шахматные задачи и многие другие работы Сирина. Именно в “Слове”, небольшом издательстве Гессена, были опубликованы первые редакции ранних книг Набокова.
Весна 1940 года: visas de sortie получены, и бюрократических преград для отъезда не осталось (только финансовые). Война уже подобралась совсем близко. 10 мая 1940 года Германия захватила Францию и Нидерланды, три недели спустя, как раз после отъезда Набоковых, британские и французские части удалось спасти в ходе Дюнкеркской операции (“чудом”, как сказал Черчилль) – эвакуировать на маленьких и больших кораблях. Вопрос о том, как Набоковым удалось оказаться на огромном океанском лайнере “Шамплен”, который отвез их в безопасный Нью-Йорк, вызывает споры. Одни утверждают, что к этому причастно нью-йоркское Общество помощи еврейским иммигрантам (ХИАС): тогдашний президент ХИАС Яков Фрумкин лично знал Владимира Дмитриевича Набокова и, “как и многие другие евреи из России”24, как пишет Брайан Бойд, “сохранил… благодарную память о покойном Владимире Дмитриевиче, смело выступавшем против кишиневских погромов и дела Бейлиса, и с радостью вызвался помочь его сыну”25.
Биограф Веры Стейси Шифф отчасти согласна с Бойдом, однако не во всем: в своей книге она не упоминает ни о Фрумкине, ни о его организации. Шифф утверждает, что Набоковым помог американский Комитет по делам христианских беженцев – агентство, “содействующее гражданам нееврейского происхождения, ставшим жертвами расистской политики нацистов”26. Комитет по делам христианских беженцев пожертвовал Владимиру небольшую сумму, как и многие его поклонники и друзья. Шифф не оспаривает этот факт, что все же основные средства Набоковы получили от “организации спасения евреев, возглавляемой бывшим сподвижником Набокова-отца”27: именно ХИАС зарезервировал для беженцев места на нью-йоркском лайнере. ХИАС зафрахтовал французский пароход “Шамплен”, каюты в котором были отделаны в модном в те годы стиле ар-деко, чтобы доставить еврейских эмигрантов в Новый Свет. ХИАС же предложил семейству Набоковых билеты за полцены28. Примечательно, что Набоков в “Других берегах”, вспоминая о том дне, когда они взошли на борт, не упоминает ни о стоимости каюты, ни о том, откуда взялись деньги на билеты: он пишет о впечатлениях шестилетнего Дмитрия, который шел между родителями к кораблю по маленькому скверу над портом Сен-Назера и вдруг заметил “там… где