Картина 14
Юлька, Призрак Писателя, Макс
На сцене декорации Петербурга – Исаакиевский собор, Невский проспект, Адмиралтейство, Дом Владимира Набокова на Большой Морской, 47, на котором вывеска «Музей В. В. Набокова». Юлька идёт по городу с чемоданами, заворожено осматриваясь по сторонам. На Невском играет Рок-группа, солистом которой является Макс. Он харизматично играет на гитаре и поёт. Группа исполняет панковскую композицию. Юлька останавливается и подтанцовывает и подпевает. Макс её замечает.
Макс. У тебя круто получается. Иди к нам.
Юлька. Я?
Макс. Ты! А кто же?
Юлька. (Кладёт чемодан.) Хорошо, иду.
Одну песню она исполняет вместе с группой. Потом музыканты расходятся. На сцене остаются Юлька и Макс.
Макс. Как тебя зовут?
Юлька. Все зовут Юлькой.
Макс. А я – Макс. Меня тут все знают. Ну, будем знакомы. (Обнимает её.)
Юлька. Да. Очень рада познакомиться!
Макс. Ты приезжая?
Юлька. Да. Я сняла комнату. Вот несу вещи.
Макс. Помог бы тебе, да нет времени. Оставь свой номер. Созвонимся, встретимся.
Юлька. Да, хорошо. Вот. (Записывает и отдаёт ему листок с номером телефона.)
Макс. Ну привет! (Уходит.)
Юлька продолжает гулять по городу. С восторгом смотрит на дома. Навстречу ей – Хор взрослых и Хор детей. Призрак Писателя кидает на её пути купюру в тысячу рублей и исчезает.
Юлька. Да, всё так, как во снах! Всё, как я видела! (Замечает купюру в тысячу рублей и поднимает её.) Ой, деньги! И никто их не видит! Странно! (Смотрит дальше по сторонам.) Здесь не может быть ошибки! Это Его город! (Натыкается на вывеску «Музей В. В. Набокова», медленно читает и перечитывает её несколько раз.). Музей… (В ужасе.) Музей Владимира Владимировича Набокова… Музей… Его музей. Значит, Он никогда не придёт…
Картина 15
Юлька, Оля, Смерть Писателя
Действие происходит в комнате коммунальной квартиры, которая вся заставлена странными вещами: вдоль стен, с обеих сторон, стоят шкафы, одни со стёклами, другие без стёкол, заполненные самыми разными предметами: небрежно сложенными, сильно пожелтевшими книгами, плакатами и газетами на дореволюционном русском языке, а также газеты и плакаты на английском и французском языках. На стенах висят картины, на которых угадываются сцены из жизни дореволюционной России. Среди картин несколько портретов, мужской, женский, и мальчика лет восьми. Все лица на портретах грубо закрашены и пробиты. В одном шкафу на нижней полке, на подставке из лилового бархата, лежит череп, в другом шкафу, без стёкол, на верхней полке стоит белая узорчатая клетка для птиц с раскрытой дверцей, на нижней – старая истертая шахматная доска с раскиданными по ней шахматными фигурами. В углу небрежено застеленная кровать, возле занавешенного окна маленький столик, заваленный раскрытыми книгами. По бокам столика два венских стула.
Юлька вешает на стену Портрет Писателя. Смерть Писателя сидит на стуле в углу. Раздаётся пронзительный звонок в дверь. Юлька бежит открывать. На пороге стоит Оля, которая приехала из их маленького города Ивановска к Юльке в Петербург на каникулы в гости. В обеих руках у Оли тяжёлые сумки с гостинцами.
Оля. Привет! (Обнимает Юльку.)
Юлька. Привет! Рада тебя видеть. Проходи. Располагайся.
Оля. Как ты тут поживаешь?
Юлька. Прекрасно.
Оля (оглядываясь вокруг). В Ивановске все о тебе спрашивают.
Юлька (насмешливо). Мне это льстит.
Оля. А у меня для тебя есть новость!
Юлька. У меня для тебя – тоже.
Оля. Тогда ты вперёд говори!
Юлька. Садись за стол. (Оля садится за стол.) Я налью чаю. (Наливает чай.) Помнишь, ты всё хотела узнать, в кого я влюблена?
Оля. Да это и так все знали.
Юлька. Смешные вы! Я сама ведь узнала всего несколько дней назад.
Оля. Перестань. Весь двор говорил про вас с Денисом.
Юлька. Каким – Денисом? (Медленно, разочарованно.) Ах, Денис… Денис – это совсем другое!
Оля. Представляешь, Денис сейчас в тюрьме! Взяли за торговлю наркотиками.
Юлька. Да? Жаль. С ним было весело… Но я не любила Дениса. С ним не о чем было говорить. Им нельзя было гордиться.
Оля. Зато Артуром ты точно могла гордиться! Он был начальником банка, у него были влиятельные друзья, чёрный «BMW», золотая цепочка и перстень, деловые костюмы, яркие галстуки.
Юлька (мечтательно). И самые ласковые в мире руки… Оля. Все женщины, помнишь, все женщины: и учительницы из нашей школы, и всякие начальницы пытались его на себе женить. А ему была нужна ты.
Юлька. Артур был единственным мужчиной среди живых, которого я любила, и который любил меня – я это чувствовала. Но… Это не помешало ему предать меня.
Оля. Кстати, ты знаешь, Артура, к сожалению, уже нет… Сердечный приступ.
Юлька. Его давно нет для меня. Но я благодарна ему, за то, что он указал мне путь к тому, кого я на самом деле люблю. Как тебе город?
Оля. Красивый. Я, пока ехала от вокзала до тебя, всё рассматривала и рассматривала дома. Да уж! У нас в Ивановске нет ни одного такого дома. Но всё кажется каким-то знакомым.
Юлька. Скорее всего, это мои сны, о которых я тебе часто рассказывала.
Оля. Да! Точно, тебе всё время снились сны и прочий бред со старинной архитектурой и люди, которые одеты не по-современному. (С насмешкой.) Кстати, тот в «пальто и шляпе» больше не приходит к тебе?
Юлька. Нет, не приходит.
Оля. Почему же это?
Юлька. Потому, что я теперь знаю, что он мёртв.
Оля (с издёвкой). Жаль, он был бы тебе пара.
Юлька. Знаешь, если бы он не умер…
На сцене появляется Смерть Писателя. Она чинно садится на дальний стул в углу справа.
Оля (раздражённо смотрит по сторонам, не желая слушать Юлькины рассуждения). Кстати, а кто он – вон, на портрете?
Юлька. Великий Писатель.
Оля. Понятно. (Заскучав, меняет тему разговора). Ты обещала первой рассказать свою новость.
Смерть Писателя начинает обмахиваться веером. Юлька и Оля её не замечают.
Юлька. Мне холодно.
Оля. Я закрою окно. (Подходит к окну и закрывает его.)
Юлька. Мне всегда холодно, с тех пор как я узнала, что того, которого я люблю, нет среди нас. Я вполне могла бы быть счастливой, если бы не его смерть…
Смерть Писателя срывается со стула и хочет вступить в разговор, но понимает, что ещё не время, и только рассерженно взмахивает веером и садится обратно.
Оля. Глупости. Выкладывай свою новость!
Юлька. Давай ты – вперёд.
Оля. (Торжественно.) А я в сентябре я выхожу замуж!
Юлька. (Кидается к Оле.) Я так за тебя рада! (Обнимает Олю.) Поздравляю! Как у тебя всё в жизни легко получается?! (Отходит от Оли и стоит к ней спиной.)
Оля. Теперь – твоя очередь!
Юлька. (Резко поворачивается и подбегает к Оле, и в слезах шепчет.) Теперь, когда я знаю, что тот, кого я люблю, умер, я так надеюсь на Макса…
Оля. Так! Вот это уже лучше. Кто такой Макс?
Юлька. Макс – рок-музыкант. Мы познакомились недавно, но мне кажется, что у нас много общего. Теперь, когда у меня нет надежды на встречу с тем, кого я люблю, я очень хочу забыть прошлое. Хочу, чтобы у меня всё было хорошо, всё как у всех…
Оля. (Хлопает Юльку по спине.) Ну, наконец-то! (Потеряв интерес к разговору.) Я пойду. У меня ещё важные дела. …И скоро поезд.
Юлька. Только… только странно, что он до сих пор ни одной песни про меня не написал.
Оля (уходя). Какие глупости – чтобы он песни, а, может, ещё и книги писал о тебе.
Юлька. Я тебя провожу. (Обе выходят и идут по городу.)
Картина 16
Юлька, Оля, Макс, Ирина, Смерть Писателя
Юлька провожает Олю, Смерть Писателя стоит у них за спиной. Им навстречу попадается Макс, который ведёт за руку Ирину.
Юлька. Макс, а это кто? (Показывает на Ирину.)
Макс. Знакомься, это Ирина! (Ирине.) Это Светка!
Юлька. Я не Светка. Я – Юлька!
Макс. Ой, то есть Юлька. Да-да, Юлька.
Ирина (надменно). Очень приятно.
Оля. Мне пора. Всем пока. (Пытается уйти.)
Юлька (Оле). Подожди. (Максу.) Разве ты женат? Ты мне не говорил.
Макс. Нет, я ещё не настолько потерял интерес к женщинам! Мы с Ирой просто друзья!
Юлька (в ужасе закрыв лицо руками). Просто друзья? Такой дружбы не бывает.
Макс. Слушай, ты сегодня просто не в духе. Какая разница! У мужчины должно быть много женщин – это нормально. Ты придаёшь всему слишком большое значение!
Юлька (насмешливо). Значит, мы с тобой больше не «друзья».
Макс. Как скажешь. (Ирине.) Идём, а то на концерт опоздаем.
Макс и Ирина уходят.
Юлька (к Оле). Опять измена. Опять пустота. Мне остаётся только любить того, кто ко мне не придёт.
Оля. Ты всё так сильно воспринимаешь. А сходи-ка лучше на приём к Сонбергу!
Юлька. А кто это?
Оля. Знаменитый психоаналитик. Его даже в Ивановске знают.
Юлька. Ни за что!
Оля. Хуже-то не будет.
Юлька. Хотя… Вдруг он знает какую-то тайну, которая сможет перевернуть всё! Да, я схожу к Сонбергу. Я обязательно схожу. (Снимает со стены Портрет Писателя.)
Оля. Я пойду. Боюсь упустить поезд. Как побываешь у него, – позвони мне! Пока! (Оля уходит.)
Юлька стоит одна на сцене, обняв Портрет Писателя. К ней подходит Смерть Писателя и бережно берёт её за плечи.
Юлька (Резко поворачивается к Смерти Писателя.) Когда уже я буду нужна тому, кто нужен мне?
Смерть Писателя. Перестань, не плачь. Я не могу больше видеть твоих слёз.
Смерть Писателя достаёт из кармана плаща песочные часы, переворачивает их и ставит на стол. Время бежит. Смерть Писателя уходит.
Картина 17
Юлька, Сонберг
Юлька приходит в приёмную к Эмилю Сонбергу. В руках у неё Портрет Писателя. Посредине приёмной стоит диван, укрытый ковром с венгерским орнаментом. Слева от дивана, со стороны головы пациента, стоит кресло профессора.
Сонберг. Ваше имя?
Юлька. Все зовут Юлькой.
Сонберг. Ваш возраст?
Юлька. 17 лет.
Сонберг. Ложитесь на диван. (Юлька ложится, обняв Портрет Писателя). Вот так. На подушку. Головой ко мне. Что у вас случилось?
Юлька (спокойно и решительно). Я люблю великого человека. Сонберг (улыбаясь). Похвально. …Смело. Что же это за человек? Чем же он так велик?
Юлька. (Перечисляет, загибая пальцы). Он научил меня видеть и слышать людей, он научил меня думать и говорить, он подарил мне красочный мир, цвета и оттенки смыслов, он научил безошибочно чувствовать ложь и любую подделку в жизни!
Сонберг. Отрадно, что он дал вам хорошее воспитание. Это… ваш отец?
Юлька. Нет, мой отец умер, когда мне было одиннадцать лет.
Сонберг. Вот видите: ваше либидо не получило развития, потому что влечение к отцу не было реализовано. Это и послужило причиной появления симптомов. (Довольно потирая руки.) Расскажите мне подробнее о вашем отце.
Юлька. Я ничего не помню о нём.
Сонберг. Тогда, может, это ваш отчим, питающий к вам повышенный интерес?
Юлька (смеясь). Нет, у меня нет отчима.
Сонберг. Или это ваш маленький друг детства? Первые детские исследования, знаете… Тут даже разница полов не так важна…
Юлька. Друг детства? Денис? Он же совершенно туп, двух слов не мог связать. Нет, я никогда его не любила.
Сонберг (несколько теряя терпение). Так кто же он? Какой-нибудь актёр или певец?
Юлька. Да, певец особой эстетики.
Сонберг. Незаконченная эдипальная ситуация часто служит причиной того, что девочки влюбляются в певцов, актёров…
Сонберг. Не путайте моё чувство с сотворением кумиров, елейным идолопоклонничеством, растрёпанно-заплаканным фанатизмом или пылкой подростковой влюблённостью. Чтобы понять моё чувство, нужны: система высоких ценностей, недюжинная образованность и особый угол зрения.
Сонберг. Вы говорите несколько путано. Знаете, мне это напоминает, простите, какую-то секту. Чисто по-человечески я вам не рекомендую связывать себя с подобными организациями. Давайте лучше вернёмся к разговору о вашем отце. Здесь хотя бы можно нащупать какую-то почву.
Юлька. Про него мне совершенно нечего добавить. (Вскакивает с дивана и подбегает к Сонбергу.) Доктор, взгляните на портрет!
Сонберг (глядя на Портрет Писателя, растерянно). Не могу припомнить.
Юлька. Его образы стали именами нарицательными. Его имя знают даже те, кто не прочёл ни одной его книжки!
Сонберг. Так он – писатель?!
Юлька. Да, великий писатель, изменивший всю мировую литературу и эстетику!
Сонберг. (Хитро.) Человек искусства способен так переработать свои личные переживания, что они становятся притягательными для других. И тогда он получает от жизни всё, о чём мог только мечтать: деньги, мировое признание, любовь девушек…
Юлька. Да, его игра слов или заставляет преклоняться, или ставит в тупик. И моя книга о Нём. В ней уже двести восемьдесят семь страниц, а ещё не сказано самого главного.
Сонберг. Самый простой выход – сублимировать энергию либидо в творчестве.
Юлька. Нет, я просто хочу рассказать о своей любви сразу всем. Тогда мир расколется, как грецкий орех, и одна половина будет меня любить, другая – ненавидеть. Потому, что для некоторых Он как рыбная кость в горле.
Сонберг. Тридцать лет назад был у меня один пациент. Он всё мучился со своей рукописью. Сначала велел её сжечь, потом – просил не сжигать, «чтобы хоть когда-нибудь быть услышанным». А вскорости он умер.
Юлька. Очень жаль… (Пауза.) Посмотрите на портрет! Задумайтесь! В сознании каждого присутствует что-то от Него.
Сонберг (глядя на портрет). Вообще, знаете, у него очень знакомое лицо! Где-то в торопливом ожидании что-то бегло пролистывал. Засаленный журнал в очереди к зубному, портному, адвокату? Услужливо протянутую из темноты библиотечных полок увесистую книгу? С дребезжащим ожиданием добытый томик самиздата?
Юлька. А я уверена, что вы читали его произведения во всех перечисленных источниках!
Сонберг. Так вы любите его, потому, что он знаменит?
Юлька (громко, радостно). Нет, потому что он не побоялся сказать на весь мир, что любит меня! Что после этого мне может предложить любой другой – живой – человек?
Сонберг. Вы хотите сказать, что Он, к тому же, мёртв?!
Юлька. Да! Я была поражена не меньше вашего, когда узнала об этом.
Сонберг. Это очень жестоко, я сожалею. Если его уже нет, это сильно осложняет ситуацию. Живой кумир, скажем, поп-артист, мог бы уйти со сцены и кануть в Лету. Здесь же всё сложнее – нет никакой динамики, нет шансов на разочарование. Его смерть для данной ситуации – негативный фактор.
Юлька. Да. Он не имеет на неё никакого морального права. Умер – и всё! Бесповоротно, еще до моего рождения.
Сонберг. Может, вас просто избаловали в детстве, и в погоне за новыми ощущениями вы приучаете себя хотеть невозможного…
Юлька. В детстве?! В моём детстве лишь смерть баловала меня. Мои родные умирали один за другим – бабушка, тётя, отец. А тут еще и он. Его смерть была для меня совершенно невероятна и непонятна.
Сонберг. Я в этом вопросе не хочу быть и не буду нов. Счастье повсюду, оно – в простых вещах, нужно только захотеть его увидеть. (Задумчиво глядит в одну точку и поглаживает бородку.) А вы, на мой взгляд, упорно этого не желаете.
Юлька. (Подходит к Сонбергу.) Мне доводилось желать этого больше всего на свете! (Неожиданно изменившимся голосом, почти шёпотом). А я, доктор, даже боролась с Ним. Вы думаете, я не пыталась излечиться и стереть Его из мыслей? …Но все живые так похожи друг на друга, что норовят слиться в одно неотчётливое лицо.
Сонберг. У вас вообще были отношения хоть с кем-нибудь? Из живых…
Юлька. В детстве я полюбила человека из мира взрослых. Он – единственный был добрым со мной. Он был очень похож на Писателя. Но за его маской скрывалось предательство. Его секретарша была ему важнее, чем я.
Сонберг. И с тех пор вы не с кем не общались?
Юлька. Общалась… А вот недавно я познакомилась с Максом. И он был моей последней надеждой. Мне казалось, у нас много общего. А он изменил мне с безликой девицей, которая… Совсем другая.
Сонберг. Не исключено, что вы ещё встретите кого-то похожего на вашего писателя.
Юлька. Можно продолжить поиск, но мои шансы ничтожны. Великий Писатель – неповторим, а похожих людей слишком мало. Скажите, сколько человек, по-вашему, на сколько миллионов? Сколько тысяч лет пути? Вот, бесконечность. (Показывает дрожащей ладонью знак бегущей бесконечности.)
Сонберг. Сорвите повязку с глаз. Вы всего лишь предпочитаете одной слепоте другую. Именно, бесконечность. (Показывает локтем знак бесконечности.)
Сонберг (Резко.) И вас в вашем возрасте совершенно не интересует половая близость с мужчиной?
Юлька. Я вполне знаю, что это такое. Но в случае с ним это не имеет никакого значения. Это, можно сказать, лишнее.
Сонберг. Нарциссические неврозы, например Dementia praecox, характеризуются отсутствием стремления к сексуальному удовлетворению. Происходит переоценка объекта, объект может стать настолько могущественным, что может поглотить и заместить Я. Это же обречённость!
Юлька. У меня и на руке все линии говорят об обречённости, вот они говорят: «живёт химерами, живёт химерами»… Но пусть, ведь из всех химер эта – самая живительная… Из двух видов слепоты я выбираю особую, избранную, а не общую. Я выбираю повязку в виде венецианской маски, а не в виде носового платка.
Сонберг. Кажется, с внешним миром у вас отношения сложные. В вас нет системности и упорядоченности. Анальный характер у вас явно не получился.
Юлька (громко смеётся). Да, это уж точно! В таком мире никто не сможет быть лучше Его. А от Него, сами понимаете, не уйти и в посмертии!
Сонберг. Но вы же не сможете с ним общаться! Живое, человеческое общение, понимаете!
Юлька. Он часто приходит во снах и пытается рассказать о себе.
Сонберг. Такие навязчивые и свободные от искажений сновидения встречаются в основном у детей. Они дают прямое, неприкрытое исполнение желания. Вам просто очень хотелось его видеть.
Юлька. Что не исключает того, что и он очень хотел видеть меня!
Сонберг. Его влияние на вас очень сильно. Я начинаю думать, что это Месмер!
Юлька. Нет, у Него не встретишь показной мистики. Он верил только в жестокий и неотвратимый Фатум. В его текстах мы можем наблюдать безумие и величие героев, их силу и одновременно слабость, до такой степени переплетённые, что бывает невозможно разглядеть эту тонкую грань…
Сонберг. Ломброзо! Это же Ломброзо – психиатр, создавший труды, осветивший с принципиально новой точки зрения невыразимую грань между гениальностью и помешательством…
Юлька. Для многих он стал изобретателем нового языка, нового миропонимания.
Сонберг. Уж не наш ли это учитель?!
Юлька. Нет-нет. Они с Фрейдом всегда идут рядом, но параллельно, не пересекаясь, они вечные оппоненты. Ваш теоретик избегает духовных понятий, а сталкиваясь с ними и не имея возможности их обойти, он кидается в сторону, как обожжённый.
Сонберг. Кажется, я понял, кто он! Но что вы скажете по поводу самой концепции построения его самого знаменитого романа «Лолита»? Этот роман построен на теории нашего учителя. Он просто пропитан ей!
Юлька. Он обыгрывает Фрейда, насмехаясь.
Сонберг. Но не противоречит ему!
Юлька. Вашему учителю трудно противоречить, потому что он ничего не утверждает. Кстати, доктор, что такое любовь?
Сонберг. Я не знаю. (Спохватывается.) То есть я хотел сказать, что наука пока не дала определения…
Юлька. Мой любимый Писатель – единственный, кто писал о настоящей любви. Любови в идеале её архетипа. Никто ни до него, ни после не умел и не хотел этого. Остальные растоптали её нарочитым утилитаризмом и гордились этим. Все прочие писатели – каждый со своей стороны – убили обожествлённость и вместе с тем демоничность любви. Немногочисленные из более ранних пытались гореть, но редко. К тому же они все так неоспоримо бледны по сравнению с ним. Смешно ставить их фитильки рядом с его пожаром.
Сонберг. Воинствующий эстетизм! Ваша история стара как мир. Людям свойственно думать, что недоступное прекраснее обыденного. У идеалистических субъектов ярче проявляется неудовлетворённость культурой. Либидо способно вступать в войну с самим Роком.
Юлька. Пусть будет так. Кроме того, он образован, интеллектуален и проницателен… Он единственный сумел подцепить ту невидимую подводную часть айсберга моего «я-ощущения», которую до конца я боялась доверить даже самой себе. Он заставлял меня краснеть и плакать слезами умиления…
Сонберг. (слабым голосом). Я могу предложить психоаналитический гипноз, который, между прочим, сильно отличается от обычного. (Шёпотом, про себя.) Если бы меня кто-нибудь любил так! Как бы я хотел быть на его месте!
Юлька. Вопрос очень прост. Скажите: да или нет? Быть ли мне как все. Выходит, я правильно поняла: я должна стать обычной, средней во всем и даже в своей слепоте, я должна научиться обманываться? Опять все общее, опять – добро пожаловать в стадо! Учиться не понимать, не замечать! (Возбуждённо кричит и размахивает руками.) Годами мой любимый Писатель учил меня быть зрячей, а эти люди опять хотят сделать меня слепой! (Уходит.)
Сонберг (в зал). Возможно, это ещё не изученный случай! Как бы я хотел, чтобы меня любили так!
Сонберг молчит и смотрит Юльке вслед широко раскрытыми, увлажнившимися глазами.
Картина 18
Смерть Писателя, Сонберг
В кабинете Сонберга появляется Смерть Писателя.
Смерть Писателя. А Юлька у вас?
Сонберг. Кто?
Смерть Писателя. Юлька.
Сонберг. А-а-а, девушка, которая мне всё время кого-то напоминала. Да-да. Она только что ушла домой упокоенной, простите, я хотел сказать: успокоенной.
Картина 19
Юлька, Смерть Писателя, Почтальон
Юлька возвращается от Сонберга разочарованная, но спокойная. Она садится на диван и улыбается пустоте. Входит Смерть Писателя.
Смерть Писателя. Не нужно было идти к Сонбергу. Что может знать зацикленный фрейдист о твоей любви?
Юлька. Да, ответ на свой вопрос я прекрасно знаю сама.
Раздаётся стук в дверь. Юлька открывает. На пороге стоит почтальон. В руках у него пожелтевший конверт со штемпелем 1939 года.
Почтальон (стряхивая с себя тучу пыли). Мне нужно видеть Юльку.
Юлька (удивлённо). Это я.
Почтальон. Это просили передать тебе. (Протягивает конверт.)
Юлька (зачарованно разглядывая конверт). Это же 1939-ый год?!
Почтальон. Я долго добирался. Множество трудностей было на моём пути, мир менялся до неузнаваемости, но я обещал отправителю, что непременно передам тебе в руки.
Почтальон исчезает.
Юлька (поднимая взгляд от конверта). А кто вам его передал? Здесь стоит подпись Волшебник. (Оглядывается по сторонам, но Почтальона уже нет. Разрывает конверт и читает письмо вслух.)
«…Мы будем с тобой путешествовать и читать книги, смеяться над загадочной бездной мира, удивляться каждому мгновению жизни и с нежностью проводить его. Я буду говорить, а ты будешь зачарованно слушать, и море поблизости будет ласковым… Волшебник».
Смерть Писателя (подходя к Юльке). Очень точное описание счастья. «Читать» и «смеяться». Обрати на это внимание: читать и смеяться.
Юлька. Это и было самое важное – с той самой встречи в поезде!
Смерть Писателя. Гораздо раньше – с момента, как Он придумал тебя!
Юлька. Это письмо – хоть какая-то зацепка, чтобы найти Его, …Но здесь нет адреса отправителя…
Смерть Писателя. Зато у меня есть волшебные пилюльки. (Протягивает ей баночку с ярко-лиловыми таблетками.)
Юлька (зачарованно). Спасибо! (Кладёт одну таблетку в рот, медленно растягивается на диване и засыпает.)
Картина 20
Юлька, Призрак Писателя, Смерть Писателя, Хор взрослых, Хор детей, Сонм мерцающих бабочек
В песочных часах падает последняя песчинка. В открытом окне ветер развивает занавеску. Появляется Призрак Писателя. В руках у него сачок для ловли бабочек, стопка карточек с записями и маленький карандаш. Он кладёт свои вещи на стол и подходит к Юльке.
Призрак Писателя. Юля, я здесь.
Юлька вздрагивает и, увидев Призрака Писателя, быстро вскакивает, хочет броситься ему на шею, но вдруг, застеснявшись, останавливается. Её руки безвольно опускаются, на глаза наворачиваются слёзы.
Юлька. Я всегда знала, что ты придёшь.
Призрак Писателя. Я так долго ждал тебя.
Юлька. (Отбегает от Призрака Писателя.) Они все говорят, что ты меня не любишь, не можешь любить.
Призрак Писателя. Но это неправда! Кого я тогда люблю, если не тебя?! Ведь твой образ почти во всех моих произведениях. Любой узнает тебя по твоей шелковистой коже, по порывистой резкости!
Юлька. (Резко поворачивается.) И по коричневому родимому пятну на боку. Вот оно. (Показывает.)
Призрак Писателя. Да, безусловно, это убедительное доказательство. Но тебя легко узнать и без этого!
Юлька (медленно подходя). Да, я вижу это по лицам прохожих! Те, кто знают тебя, сразу же взглядом заключают со мной молчаливый союз зачарованных заговорщиков, а те, кто не знают, мучительно пытаются осознать, на кого же я похожа, что собой олицетворяю.
Призрак Писателя (подходя к Юльке). Это – то, что не изгладить, не стереть, не уничтожить. Ведь ты и сейчас точно такая же, ты совсем не изменилась, хотя уже выросла. (Гладит её по волосам.) Всё та же девочка!
Юлька. С тех пор как я прочла твою первую книжку, в восьмом классе, в четырнадцать лет, я не изменилась ни капельки: у меня тот же вес, тот же рост, тот же взгляд, тот же цвет кожи…
Призрак Писателя. Прочность этих пигментов времени разрушить не под силу.
Юлька. Все мои знакомые меняются год от года, Оля выглядит уже как взрослая женщина. Людям кажется очень странным, что я не меняюсь, но я ничего не могу поделать, для меня время остановилось!
Призрак Писателя. Мой безумный демон! Я хочу, чтобы ты всегда была такой, и ты такой останешься, чтобы я мог любить тебя вечно.
Юлька. Я в мельчайших подробностях помню тот жаркий, ослепший от солнечного света, летний день, когда я впервые прочла твою самую известную книжку. Впервые я испытывала ощущение, как будто окружающий мир рухнул и остался только мой, заповедный. Горячие крупные слёзы текли по моим щекам, я не могла перестать плакать, я закрыла лицо руками, но слезы текли сквозь пальцы. Я в первый и последний раз нашла сопричастность моей недопустимой любви.
Призрак Писателя. Ещё бы! Великое счастье – узнать главную тайну своей жизни!
Юлька (взволнованно). Ты даже не представляешь, что значило для меня найти подобную историю любви. Ведь я в то время обожала Артура, но никому не могла об этом рассказать. А идею искать разгадку в книге мне подбросил сам Артур. Он хотел мне рассказать о какой-то особой книге, но не решился. В этом было как-то слишком много смысла, какого-то иного, запретного смысла…
Призрак Писателя. Если бы ты знала мою книгу и считала такие отношения нормальными, это явно бы прибавило ему смелости!
Юлька. Да! Возможно.
Призрак Писателя (насмешливо). И ты бы вышла за него замуж и была бы счастлива?!
Юлька. Замуж? Знаешь, у меня странное ощущение, что эта тема неприменима ко мне. С каким бы мужчиной я ни знакомилась, я ощущала, что между нами стена. Окружающие говорят, что я должна наладить свою жизнь, и логически это, вроде бы, правильно, но я чувствую, что это всё чужое, будто кто-то не даёт мне возможности…
Призрак Писателя (громко, немного злясь). И правильно. Не забывай, что я люблю тебя. Я не допущу, чтобы рядом с тобой был другой мужчина. Чтобы ты стала простой, общепринятой…
Юлька. Нет-нет, я лучше умру, чем буду жить так, как все…
На сцене появляется Смерть Писателя. Она громко смеётся. Юлька и Призрак Писателя вздрагивают, оглядываются по сторонам, но никого не видят.
Призрак Писателя. Как же ты узнала про мою книжку?
Юлька. Совершенно случайно. Оля назвала мне тебя, хотя сама она до сих пор не удосужилась прочесть ни одной твоей книги!
Призрак Писателя. Пусть, они для неё и не предназначаются!
Юлька. И не только для неё, а и для многих других. Они насмехались надо мной. Они говорили, что я читаю тебя, потому что у тебя эта скользкая и гнусная тема любви к малолетним девочкам.
Призрак Писателя. Это слишком просто.
Юлька. Именно – просто. Когда я стала читать другие твои книги, я будто очнулась…
Призрак Писателя. …В неизвестной стране?
Юлька. Да! Я задумала великое дело: перечитать всех классиков, что были до тебя и после тебя, чтобы доказать этому миру, что ты – лучше всех, и самой себе объяснить, почему твои тексты так врываются в сознание и, узнав тебя, уже невозможно жить по-прежнему.
Призрак Писателя. И что из этого получилось?
Юлька. Я успела прочесть многих.
Призрак Писателя. Назови же мне хоть несколько имён!
Юлька. (Берёт из стопки одну книгу.) Я смогла частично синтезировать тебя из Шекспира, у которого ты взял величие тем и неотвратимость судьбы героев…
Призрак Писателя. Верно, без него трудно представить мировую литературу вообще.
Юлька. (Берёт из стопки другую книгу.) У Пушкина ты взял красоту литературных оборотов и поэтичность образов.
Призрак Писателя. …И некоторую юношескую свежесть мыслей и чувств.
Юлька (Берёт третью книгу.) У Стерна ты научился видеть в жизни Арлекинов!
Призрак Писателя. Да, и у Гоголя тоже. Но у Гоголя – это мрачный гротеск теней.
Юлька (Берёт четвёртую книгу.) У Свифта ты научился не стесняться показать своё отношение к пошлости и банальности общества. У тебя тоже можно встретить духовных лилипутов и великанов!
Призрак Писателя. Да, всех этих банальных пошляков и утончённых эстетов духа!
Юлька. (Берёт пятую книгу.) От Достоевского у тебя привлекательная фарсоватость героев.
Призрак Писателя. Верно, за исключением поиска правды и путей Господних. И без каких-либо социально-политических рассуждений.
Юлька. (Берёт шестую книгу.) А у Льва Толстого ты взял за правило поднимать сложные этические темы.
Призрак Писателя. И ещё – умение показывать душевные переживания героя через «поток сознания», который был применён им ещё до Джойса, хоть и не в столь откровенно-фиксированном виде.
Юлька. Я долго думала, что у тебя от Чехова? Стили-то у вас совершенно разные. Но ты писал о нём лекции! Значит, он был важен для тебя. И вдруг я поняла, что это – сама уходящая печаль последнего летнего дня. Вьющаяся мошкара над забором. Трава, мокрая от росы. Солнце, садящееся в тучи. В общем, это Великое Уходящее. Это утрата глубоко духовной России XIX века. Это вымирание типа интеллигента конца XIX века.
Призрак Писателя. Тень этого интеллигента можно узнать и в Цинциннате, и в Гумберте, и в Пнине. Да, почти во всех моих героев!
Юлька. От Андрея Белого у тебя Петербург оттенков, шорохов и теней. И ещё – череда двоящихся и троящихся реальностей, каждая из которых преломляется, в свою очередь, в сознании выдуманных героев. Пляска образов, восхищающая и ужасающая…
Призрак Писателя. …Будто тревожный шёпот, повторяющий одну и ту же роковую фразу, которую никак не можешь разобрать.
Юлька. И многое в тебе, конечно, – от французских поэтов. От Бодлера у тебя упоительно-античное преклонение перед жестокостью красоты, томительная тоска о быстротечности минут…
Призрак Писателя. …А «неприютность вокзалов» – от Аполлинера.
Юлька. Но мною были найдены ещё и очень редкие, быть может, приснившиеся авторы, проживавшие когда-то в Ultima Thule. Те – почти, как ты! Взять, хотя бы Гауптмана…
Призрак Писателя. …Да, его рыжеволосая нимфа и лесной фавн, потопившие колокол, очаровательны!
Юлька. Умение проникнуть в иные сферы бытия, попытаться описать состояние перехода из жизни в смерть – это у тебя от Метерлинка.
Призрак Писателя. От озарённых нам остаются истины…
Юлька. Как и имя героини твоей великой книги, взятое у Хайнца фон Лихберга.
Призрак Писателя. …Всего лишь краски имени и эскиз сюжета.
Юлька. Но… знаешь… целое всегда больше суммы частей. Иными словами, никто даже отдаленно не приблизился к тебе! А последующие подражатели – тем более. И тут я поняла, что дело не только в теме любви к девочкам. Подобные вещи в сильно упрощённом виде можно найти и у старшего поколения писателей, и у твоих подражателей, но они мне противны. Кроме того, есть порнографические романы, которые я не собираюсь читать, и тот же де Сад, который мне отвратителен. Здесь кроется что-то иное, что делает мою любовь к тебе возвышенной. У них этого не найти, для них это сущность беспредметная.
Призрак Писателя. К сожалению, у них всё уже названо, на всём ярлыки, а неназванное для них не существует.
Юлька. Да, они не могут меня удивить. Я вообще не понимаю, за что многие из них зовутся писателями.
Призрак Писателя. Меня это тоже всегда удивляло, например, Салтыков-Щедрин…
Юлька. Да! Или Чернышевский!
Призрак Писателя. Верно! Он мучительно излагал мысль.
Юлька. Да, как и многие другие, считающиеся великими. Конечно, я люблю тебя за твою интеллектуальность, твоё бездонное море знаний, необычайный язык. Это – многое, но это ещё не всё. Другие намеренно стараются писать непонятно и путано, и даже берут твои темы, но у меня эти так называемые «писатели» вызывают отвращение.
Призрак Писателя. Я писал о позабытых вещах…
Юлька. Да! Например, о пронзительной нежности. Но и это еще не всё! Скорее всего, это какое-то необычное отношение – общее у нас с тобой – к предметам материального мира.
Призрак Писателя. Умение распознать узоры судьбы?
Юлька. Не только. Это та сфера жизни мысли и языка, которая напрочь закрыта от многих. Об этом они говорят: «это просто невозможно читать».
Призрак Писателя. Они не видят цвета букв и смеющейся сущности вещей.
Юлька. Когда я была маленькой и говорила маме, что буквы разные на цвет и даже на вкус, она говорила, чтобы я не выдумывала глупостей.
Призрак Писателя. И этот дар у нас один на двоих.
Юлька. Но есть что-то ещё. Только любовь предполагает знание абсолютное. Так же как ты до мельчайших подробностей видел меня, так и я безошибочно слышу твои тексты. Я бы знала, где ставить логическое ударение, даже если бы знаков препинания в них не было вовсе!
Призрак Писателя. Больше всего на свете мне хотелось иметь такого читателя!
На сцене появляются Хор взрослых и Хор детей. Они встают крест-накрест и медленно перемещаются по кругу – так, что Юлька и Призрак Писателя оказываются изолированными друг от друга. Дальнейший диалог они ведут, лишь издалека видя друг друга, но, пытаясь очутиться рядом.
Юлька. Ты говоришь именно теми достаточно редкими и своеобразными словами – словами, которые отражают моё первое впечатление от увиденных предметов. Твои тексты я будто не читаю, а вспоминаю!
Призрак Писателя. Как будто это твоя память говорит!
Юлька. Да! А ещё у нас совпадают очень редкие и совсем странные образы. Например, в одной из твоих книг герой говорит, что хотел бы взять свою любимую в руку, как жеребёнка со сложенными ногами, и спрятать в ладони. Я думала, что такое только я могла выдумать, а потом нахожу это у тебя!
Призрак Писателя. Вот этот аргумент им труднее всего было бы опровергнуть.
Юлька. Все свои мысли я тайно, незаметно согласую с тобой.
Призрак Писателя. Как некогда делал я, описывая твой образ в своих книгах.
Юлька. Еще все они говорили, что у тебя была жена, ты её любил и я была бы тебе не нужна.
Призрак Писателя. Она многое сделала для меня. Она в повседневной жизни, можно сказать, жила за меня. У меня был долг перед ней.
Юлька. Вот именно – долг! А любовь приходит из горнего мира. Она не поддаётся никакой логике. Любовь и долг – это совершенно разные вещи!
Призрак Писателя. Да, даже противоположенные.
Юлька. Ещё они говорят, что у тебя были романы со взрослыми женщинами…
Призрак Писателя. Я нравился женщинам, считавшимися красивыми, и они часто преследовали меня. Но назови хоть одну мою книгу, посвящённую пронзительной и нежной любви к ним. Разве что какой-нибудь небольшой роман или рассказик…
Юлька. Да, верно. Поэтому я просто не умела тебя ревновать.
Призрак Писателя. Я тоже не смел ревновать тебя к тем мужчинам, с которыми ты скрашивала ожидание нашей встречи. Если бы ты была иной, ты утратила бы свою нимфическую сущность.
Юлька. Нас раздражало одно и то же. Взять тот же процесс засыпания. Каждую ночь бархатную тишину в моей комнате прорывал мамин крик, велящий отложить книгу и идти спать.
Призрак Писателя. Перед сном мне приходилось переживать множество таинственных приключений и галлюцинаций, прежде чем, наконец, удавалось сомкнуть глаза.
Юлька. Когда спишь, такое ощущение, что зря тратишь время, которое можно было бы посвятить чтению.
Призрак Писателя. Да, верно. Бывает, немало нужно времени, чтобы увидеть всех арлекинов в тексте! Читать и смеяться, читать и смеяться. Ведь люди – арлекины, слова – арлекины!
Юлька. Скачущие и танцующие, как те красивые пятна цветов крыльев фей, что летали у меня перед глазами при свете лампы под абажуром: лиловые, зелёные, оранжевые, красные – все с блеском и мерцанием.
Призрак Писателя. Мне навсегда запомнились арлекины восторженности в твоих глазах. Тогда в ночном поезде…
Юлька. Я была так рада, что обрела тебя! Я всегда знала твоё имя, но забыла, как забывают много раз повторённое и «слишком» знакомое слово. Но куда же ты ехал тогда?
Призрак Писателя. Я снова ехал домой. В свой первый и единственный дом. В изгнании мне часто снилось, что я решился ехать. И вот я стою в ночном поезде, смотрю в окно на проносящиеся огоньки чужих городов, а потом вдруг резко выхожу на совершенно неизвестной станции и иду, иду… Когда я покинул этот мир, я об одном просил у богов: чтобы ты родилась в России, чтобы я мог…
Юлька. …Вернуться… И мечта твоя сбылась. И предсказание тоже, когда ты сказал, что у тебя есть от России ключи! В нашей библиотеке не было книг о тебе, но я будто знала тебя и твой город всегда. Эти дома, решётки, дубовые резные двери, чёрно-белая шахматка пола… Они мучили меня своей необъяснимостью с раннего детства, особенно во снах.
Призрак Писателя. Никто не мог запретить нам видеться во сне, хотя бы изредка. Я так хотел, чтобы ты знала, кто я. И ты правильно заприметила моё присутствие в твоей жизни.
Юлька. Ты всегда будто присутствуешь со мной, во мне. Это к тебе я приехала в Петербург, это к тебе, ради тебя, во имя тебя, сквозь тебя, вместе с тобой! Будто ты жив, и мы сможем быть вместе, хотя даже не знала, что ты тут жил. Я узнала это, только когда приехала. Я случайно наткнулась на указатель.
Призрак Писателя. Я долго смеялся тогда.
Юлька. И все знакомые удивлялись, как можно поехать в большой город, не имея ни денег, ни друзей, ни родственников, ни какой-то рациональной цели! Но мне не было страшно. Я и так слишком медлила, мне нужно было спешить к тебе.
Призрак Писателя. Храбрая девочка моя. Это был настоящий подвиг.
Юлька. Я знала, что ты меня не оставишь.
Призрак Писателя. Помнишь, я скинул тебе купюру в тысячу рублей, когда ты приехала в мой город?
Юлька. Да, было так удивительно, что целая толпа движется по Невскому, а деньги никто не видит!
Призрак Писателя. Потому, что они предназначались тебе! Я хотел хоть как-то показать, что я рядом!
Юлька. И я сразу тогда двинулась в нужном направлении, будто знала твой город всегда!
Призрак Писателя. А помнишь, я помог тебе поступить в университет, расположенной в чарующей, максимально возможной близости к моему дому…
Юлька. Чтобы я могла проходить мимо него несколько раз в день, а иногда и забежать внутрь!
Призрак Писателя. А помнишь, я заставил тебя один раз в году включить телевизор, чтобы ты могла узнать день и час открытия моего памятника?
Юлька. Я тогда сбежала с занятий в университете, чтобы только быть там.
Призрак Писателя. А догадалась ли ты, что я помог тебе найти комнату и устроиться на работу вблизи Тамариных садов?
Юлька. Догадалась. Чтобы по местам, где рассеяна эфирная субстанция твоей души, я могла, как минимум, два раза в день проходить со счастливой улыбкой – улыбкой, непонятной прохожим. Как мучил меня наш город, он не давал мне покоя! В выходные, с самого утра, я шла гулять по улицам и ходила до позднего вечера. Вдвоём с тобой мы совершали этот несложный путь: от Большой Морской до Невского проспекта…
Призрак Писателя. …Далее – по Невскому и до поворота на Караванную…
Юлька. Потом мы шли мимо цирка на Фонтанке, по Моховой улице, на которой мне особенно нравились два стоящих рядом дома с номерами 33 и 35.
Призрак Писателя. Потом мы сворачивали на Пантелеймоновскую улицу, и, пройдя немного вперёд, оказывались на Спасской, рядом с собором с оградой из настоящих турецких пушек, который обходили по кругу, после чего выходили на Кирочную, а затем – на Фурштатскую!
Юлька. Так, бродя по улицам, я хотела жадно вобрать в себя узор каждой решётки, облик каждого дома, цвет кусочка неба в узком пролёте между домами, словно это было единственно возможным для меня счастьем.
Призрак Писателя. Это и было единственно необходимым мне счастьем!
Хор взрослых и Хор детей медленно уходят со сцены. Смерть Писателя остаётся в дальнем углу.
Юлька (стесняясь, с грустью). Но иногда, совсем редко, когда ко мне подступали минуты отчаяния, что тебя со мной нет и жизнь тяжела и скучна, я просила тебя забрать меня, и обижалась, что ты не слышишь.
Призрак Писателя. Я слышал. Но было ещё не время.
Юлька. В одну из таких минут я вдруг поняла, что просто узнать твоё имя для меня недостаточно. Это только начало пути. Мне хотелось, чтобы и ты знал, как я тебя люблю!
Призрак Писателя. Тебе, как и мне, хотелось преодолеть границы жизни и смерти…
Смерть Писателя медленно приближается к ним.
Юлька. Да. Тогда я решила написать о тебе книгу.
Смерть Писателя. Кстати, где твоя рукопись? Она уже готова?
Юлька. Да. Сейчас найду. (Юлька подбегает к столу и начинает искать свою тетрадь.) Вот она! (Находит и кладёт тетрадь на стол.)
Смерть Писателя. Лучше оставить её открытой. (Подходит к столу и открывает Юлькину тетрадь и начинает листать страницы.)
Юлька (Призраку Писателя). Кажется, я сказала всё. Нет, я не всё тебе сказала. Несколько раз, всего два или три, я была так малодушна, что на долю секунды подумала, что наша любовь всего лишь плод моего воображения!
Призрак Писателя. Тогда докажи мне это! Логически докажи!
Юлька. У меня нет ни одного слова. Без тебя от меня самой ничего не останется.
Призрак Писателя. Тогда…
Юлька (решительно). Или мы любим друг друга, как ещё никто не любил…
Призрак Писателя (радостно). …Или мы один человек!
Юлька (резко спохватывается). Да. И всё-таки, если бы не твоя смерть, какой редкий образец настоящей любви мы могли бы показать этому кукольному миру! Если бы только не твоя смерть!
Смерть Писателя подбегает к Юльке и хватает её за руку.
Смерть Писателя. Ты с ума сошла, неблагодарная! Что представляла бы из себя ваша любовь, если бы меня не было? Во что превратились бы все ваши высокие фразы! В горстку пепла, даже хуже – в пошлость и банальность! А ты разве мечтала бы быть с ним счастливой короткий земной срок?
Юлька (слабо, робко, опустив голову). Нет, только не это.
Смерть Писателя. Ты хотела быть с ним вместе навсегда.
Юлька (радостно). Да!
Смерть Писателя (Призраку Писателя). А ты? Разве возможна такая любовь в жизни? Жизнь вообще мало пригодна для мечты. Ты ведь тоже в своих образах обожал именно нескончаемость, вечное возвращение?
Призрак Писателя. Да…
Смерть Писателя. Только в искусстве вы нашли своё спасение, только искусство дарит бессмертие, которое вы можете разделить.
Смерть Писателя берёт их руки и соединяет. Они обнимаются. Смерть Писателя накрывает их своим плащом, из которого появляется сонм мерцающих бабочек. Бабочки кружатся над ними. Медленно гаснет свет.
Картина 21
Хор взрослых, Хор детей
Зажигается свет. На сцене стоит Юлькин стол, заваленный книгами и исписанными листами бумаги. Поверх листов лежит раскрытая Юлькина тетрадь. Из разных сторон сцены по нескольку человек появляются Хор взрослых и Хор детей. Они полукругом встают возле стола.
Хор взрослых. Здесь тетрадь какая-то.
Хор детей. Она открыта – значит можно почитать! (Несколько участников Хора детей начинают листать Юлькину тетрадь.)
Хор взрослых. Посмотрите! Посмотрите! Тут вписаны наши…
Хор детей (резко, капризно). …И наши…
Хор взрослых. …Имена. Такое ощущение, что она просто над нами насмехается!
Конец пьесы
Занавес