Слева от меня встал Рон с копьём на изготовку.
Как я ни готовился к встрече, но всё равно страх напал на меня, когда в замок ворвались конные всадники и, растекаясь по двору, окружили меня. Мало приятного было в том, когда на тебя направляют лошадь, а потом прямо перед тобой сворачивают в сторону.
Среди всей этой пышной, разодетой в пух и прах толпы, которая меня окружила, было минимум десяток дворян. На остальных, бывших, видимо, слугами и пажами, оружия не было, а у этих десяти, горделиво и свысока смотревших на меня, оно имелось.
Все смотрели на меня, не говоря ни слова. Когда в замок въехали последних три всадника, я сразу обратил на них внимание, так как одним из них был мой старый знакомый граф Рональд, а вторым — похожий на него мужчина лет двадцати пяти. Но полностью завладели моим вниманием не они, а третий, хотя мне он был совершенно незнаком.
Ко мне приближался немолодой дворянин, одетый в дорожный костюм светло-коричневого цвета, с прямой спиной и орлиным носом. По тому, как на него смотрели все окружающие, я понял — это герцог.
Всадники направились ко мне и остановились, только когда я сделал шаг назад, чтобы меня не задавила лошадь герцога. Я поднял на него глаза и наткнулся на взгляд, который мог заморозить озеро за пару секунд.
Герцог брезгливо рассматривал меня какое-то время, а затем обратился к младшему сыну:
— Не понимаю, Рональд, почему ты настоял на том, чтобы мы сделали крюк в нашей поездке ради какого-то сопляка.
Сын немного стушевался от тона отца, но ответил:
— Отец, я подумал, что вы захотите сами посмотреть на этого проходимца, живущего без спросу на вашей земле и называющего себя бароном. Тем более что крюк вышел совсем небольшим, и в замок виконта Шиара мы попадём задолго до темноты.
Герцог посмотрел на меня и спросил:
— Где слуги? Почему мне не поднесли вина с дороги?
От его наглости у меня рефлекторно сработал принцип зеркала, и, не вполне соображая, кому и что говорю, я с ходу ляпнул:
— Слугам я разрешил посмотреть на приезжий балаган. Поэтому извините, ваша светлость, вино подать некому.
Герцог недоумённо посмотрел на окружающих, те, так же ничего не понимая, пожали плечами.
— Я что-то никакого балагана поблизости не вижу, — прорычал он.
— Зато я прекрасно его вижу, — с вызовом ответил я.
От моей наглости опешили не только все присутствующие, по-моему, даже у лошадей появилось недоумённое выражение на мордах. Секундная тишина нарушилась звоном вынимаемых клинков и криками ярости тех, кто понял, что я сказал.
— Дайте я заколю эту образину, — услышал я крик слева и, скосившись, увидел, что ко мне направился неизвестный дворянин.
Я был спокоен: пока Рон стоял рядом, мне нечего было бояться.
Герцог сделал знак рукой, и дворянин повернул назад.
— А ты дерзок, мальчишка, — он словно проткнул меня кинжалами своих глаз, — ты так уверен в своих силах и законе короля о неприкосновенности несовершеннолетних?
— Я уверен только в том, что не приносил вам клятву верности и не получал от вас феод, ваша светлость, — уже спокойней ответил я, с трудом выдерживая взгляд герцога. — Поэтому не понимаю, почему ваша светлость прибыла с таким количеством спутников, да ещё и без предварительного уведомления хозяина.
По местным законам я был, конечно, прав, но если перевести на нормальный язык, то я просто послал герцога и его свиту очень далеко от своего замка.
— Да как ты смеешь, щенок… — раздался голос старшего сына герцога.
— Остынь, Ричард, пусть щеночек показывает зубки, пока их ему не выбили, — улыбнулся герцог, на лице которого улыбка смотрелась страшно. Он снова обернулся ко мне и сказал: — Живи, щеночек, но помни, пройдёт не более полугода, как ты сам приползёшь ко мне на коленях, держа в руках ключи от замка и умоляя принять твою клятву верности.
Не дав мне ответить, он резко повернул коня и, махнув рукой, поехал прочь, следом за ним, бросая на меня угрожающие взгляды, двинулась вся кавалькада.
Кричать что-то вслед выглядело бы по-детски, поэтому я просто молчал, глядя, как из замка выезжает последний всадник.
— Ну всё, теперь жди пакостей, — полным ненависти голосом прошипел Рон. — Поверь мне, уж если эта гадина пообещала тебе неприятности, то сделает всё, чтобы завалить тебя ими.
Я только тяжело вздохнул.
Рон, видимо, отходя от встречи со своим врагом, уже спокойнее произнёс:
— Однако крутовато ты с ним разговаривал, Макс.
Я опять вздохнул. Проклятые рефлексы, это ведь не папе с мамой или учителям грубить.
— Сам уже жалею, Рон, — ответил я негру, — сначала сказал, а потом подумал.
— Умеешь ты, Макс, врагов себе наживать, — тяжело вздохнув, ответил тот. — Теперь тебе осталось только с королём так же весело пообщаться.
— Так короля не было среди этого балагана, — невесело пошутил я.
Подошедший гном, увидев наши пасмурные лица, нахмурился и потребовал рассказать, что произошло в его отсутствие.
От моего рассказа гном застонал и схватился за голову:
— Ну ты, Макс, даёшь, нажил такого врага из-за своего языка.
Я сам понимал свою вину, но посыпать голову пеплом было уже поздно.
— Ладно, что сделано — то сделано. Пошли освободим женщин и продолжим тренировки, — сказал я. — Поздно пить «Боржоми», когда почки отвалились.
Рон оказался прав, неприятности начались ровно через три дня с того памятного визита.
Сын старосты прискакал ко мне и сказал, что охота из дворян с соседних земель выехала на мои и теперь около двадцати всадников топчут мои поля и стреляют мою дичь. Пока я собрался и выехал, охота была уже на своих землях, а мне оставалось только при виде потоптанного лошадьми поля сжимать от злости кулаки.
«Хорошо хоть урожай собран, — подумал я, — если бы такое началось до сбора, плакали мои денежки».
Словно получив негласную команду, топтать мои поля, дороги, стрелять дичь в моих лесах принялись все ближайшие соседи. Я перестал даже выезжать на вызовы, так как, едва я показывался в поле зрения, охотники поворачивали на свои земли и делали вид, что ничего не происходит. Ко всему прочему в деревню попробовали наведаться солдаты, правда, направленные на них четыре десятка стрел и болтов быстро их вразумили. Крестьяне потом целый день праздновали победу, но я понимал: нужно что-то придумывать, иначе меня раздавят.
Пару дней я думал, как мне остановить творившийся беспредел, и, придумав, вызвал к себе Рона и Дарина. Собравшись с духом, я выложил свой план.
Глаза у Рона и гнома сделались как сестерции, и негр тихо сказал:
— Как называется такая война?
— Партизанская, — ответил я. — Уходим в подполье и тихо гадим врагу, пока он не отступит.
Гном почесал в затылке.
— Первый раз слышу о такой войне, но если рассуждать здраво, то у тебя есть шанс.
— Что скажешь, Рон? — обратился я к негру.
— Не знаю, откуда у тебя такие знания, но мы иногда для победы над врагом применяли нечто подобное. Могу только подсказать ещё несколько способов защиты, а так в целом план одобряю.
Утром во дворе был собран весь состав дружины, она была поделена на двойки, каждой был выдан рабочий инвентарь, а затем Рон увёл их на выполнение «задания партии».
Вечером мои бойцы, усталые, перепачканные землёй и глиной, были доставлены обратно. Каждый день в течение двух недель они отправлялись по всем направлениям, откуда любили появляться желающие потоптать чужую землю и побить чужое зверьё.
Мой план был прост: если я не могу выступать в открытую, то нужно вести партизанскую войну. Дружинники копали на всех дорогах небольшие, беспорядочно расположенные ямки, бывшие, несмотря на малую глубину, очень коварными для лошадей. Даже при беге рысью лошадь, попав ногой в такую прикрытую дёрном ямку, запросто могла сломать себе ногу.
А уж раскидываемые моими дружинниками повсюду небольшие квадратные дощечки с вбитыми в них гвоздями, ужасным изобретением, от которого отказался ещё Александр Македонский! Я не брезговал ничем, чтобы отвадить любителей потрепать мне нервы. В лесу, на узких тропах, дружинники копали волчьи ямы, расставляли самострелы, подвешивали обрезки брёвен и вообще использовали полный набор партизанских гадостей, мастером на которые оказался мой телохранитель.
Не прошло и дня с момента установок первых гадостей, как группа всадников из замка графа Шарона, погнавшись за оленем, угодила на «минное поле» из досок с гвоздями. Случившееся видел один из крестьян, проходивший мимо, он и поделился впечатлениями со старостой, а тот со мной.
Кстати, всем деревенским было запрещено ездить на лошадях и появляться в лесу без объявления причин введения таких мер. Впрочем, крестьяне сами вскоре поняли, почему нельзя никуда ходить, но, понятное дело, помалкивали, а дружинники работали только попарно и никому не показывались на глаза.
Староста рассказал мне, как гнавшиеся за добычей охотники неожиданно, в несколько секунд, превратились из организованной и слаженной группы в мешанину людских и конских тел. На первых упавших лошадей падали другие, и только последние ряды успели затормозить.
Этим же вечером ко мне в замок ворвался взбешённый граф Шарон, потерявший в моей западне пятерых переломавших себе руки и ноги рыцарей, а также множество отличных лошадей. Он потрясал передо мной доской с гвоздями, говоря, что это моих рук дело.
Спокойно выслушав орущего графа, я ответил, что в последнее время на мои земли повадились приезжать разные негодяи и что за их действия я ответственности нести не могу, более того, сам страдаю из-за гадостей, которые они мне устраивают.
Больше всего меня возмутило то, что на мой вопрос, что вообще понадобилось людям графа на моих землях, он только выругался и, угрожая мне скорой расправой, вылетел из замка. После его отъезда я усвоил урок, и теперь замковая решётка всегда была опущена.
Моя предусмотрительность оказалась не напрасной, уже на следующее утро возле неё толпились разгневанные вассалы другого графа. Уехали они с теми же моими заверениями, что швали на моих землях развелось немерено, и если уважаемые господа узнают, кто это так мне пакостит, то пусть скажут, я немедленно повешу этого мерзавца.