Абстрагированная от реальности фактов оценка роли и значения тех или иных совещательных органов в самодержавных монархиях привела бы нас к «отмене» самодержавия едва ли не повсюду, где оно в действительности существовало. Например, при Петре I «господа сенат» единодушно приговорили к смерти царского сына. Если не учитывать реальную сущность данной ситуации, ее можно было бы истолковать как пример всесилия правительствующей коллегии, распоряжающейся даже жизнью членов царской семьи. В действительности, как известно, перед нами образец беспрекословного, верноподданнического подчинения «думы» начала XVIII в. «монаршей воле».
Что касается Ивана Грозного, то он вообще не испрашивал совета у своих думцев, как ему поступать со своим двоюродным братом, родным сыном, а тем более с любым из них самих.
Необходимо подчеркнуть неправомерность встречающихся в историографии попыток приписать В. И. Ленину точку зрения, будто самодержавие в России возникло лишь в XVII в. Такие суждения строятся на формальном истолковании ленинских слов. Говоря о государственном строе России XVII в., Ленин действительно характеризовал его как «самодержавие… с боярской Думой и боярской аристократией»,[10] из чего, однако, вовсе не следует, что предшествующий период представлялся ему чем-то иным, чем самодержавие. Как раз, напротив, Ленин противопоставляет самодержавие XVII в. с Боярской думой и боярской аристократией отнюдь не монархии XVI в., а более поздней абсолютистской монархии XVIII в. В. И. Ленину было хорошо известно, что боярская дума и боярская аристократия характеризовали собой не только самодержавие XVII в., но и самодержавие XVI в., — справедливо подчеркивал в этой связи Н. М. Дружинин.[11]
Нельзя упускать из виду контекст, в котором читаются цитированные слова В. И. Ленина. Выступая против конституционных иллюзий эсеров, критикуя в этой связи их анализ итогов первой народной революции в России 1905–1907 гг., В. И. Ленин говорит о русском самодержавии лишь как об одном из примеров, подтверждающих высказанное им общее положение («например, русское самодержавие…»). Он требует не смешивать различные формы организации власти господствующего класса, ту «оболочку», в которой эта форма власти выступает на том или ином этапе своего исторического развития, с ее классовым содержанием. Русское самодержавие В. И. Ленин и приводит в качестве примера того, как, несмотря на некоторые изменения «оболочки», т. е. развития самодержавия с Боярской думой и боярской аристократией в сторону абсолютизма, его классовое содержание оставалось неизменным. Именно поэтому и не следует отождествлять момент перехода от одного этапа развития самодержавия к другому, в частности от самодержавия с Боярской думой к абсолютизму (в середине XVII в.), с моментом установления самодержавия.
Сегодня, в условиях значительного притока в научный оборот новых фактов неприемлемость прикладного подхода к высказываниям В. И. Ленина о начальных этапах становления самодержавия, при котором «одни и те же… цитаты кочуют из статьи в статью, из книги в книгу»,[12] становится все более очевидной.
Подводя здесь итоги рассмотрению историографии эпохи Ивана Грозного, вернемся к тому, с чего мы его начали. Вспомним слова С. Б. Веселовского, который сравнил необходимый пересмотр установившихся взглядов с построением нового здания на территории, расчищенной от прежних домыслов и ошибок. Это сравнение справедливо продолжить таким образом: пока «новое здание» строится, современные исследователи, нагруженные багажом новых фактов и наблюдений, размещаются в «старом фонде» выводов и обобщений. Одни в кабинетах Карамзина и Ключевского, другие, в еще большем числе, — у Соловьева и Платонова. Разумеется, интерьеры изменились — на книжных полках много новых книг, на стенах другие портреты, снесены многие перегородки. Но капитальные стены все те же, а из окон видна та самая перспектива, которая открывалась глазам прежних почтенных обитателей этих помещений. Иначе говоря, выводы общего характера в трудах ряда современных исследователей хотя и делаются с иных позиций, во многом сближаются с традиционными суждениями о начале самодержавия в России, принадлежавшими дореволюционным историкам. Объясняется это прежде всего состоянием источниковой базы, на основании которой происходило изучение начального периода истории самодержавия.
Число источников объективных — актового и другого документального материала — долгое время было крайне скудным. В результате источники тенденциозные, порожденные ожесточенной политической борьбой второй половины XVI в., прежде всего публицистические сочинения Грозного и Курбского, а также записки иностранцев — авторов политических памфлетов, изображавших Московское государство в самых мрачных красках, порой явно клеветнически, оказывали на историографию этой эпохи большое влияние.
Историкам прошлых поколений приходилось довольствоваться весьма скудными и путаными сведениями. Это в значительной мере определяло возможность, а порой и создавало необходимость соединять разрозненные факты, сообщаемые источниками, в основном умозрительными связями, выстраивать отдельные факты в причинно-следственные ряды целиком гипотетического характера. В этих условиях и возникал подход к изучаемым проблемам, который можно кратко охарактеризовать как примат концепции над фактом.
Сегодня положение изменилось. Прежние историки пе могли себе и представить того Монблана фактов, который высится теперь перед учеными. В результате трудов многих современных исследователей изучение начальной истории самодержавия приобрело качественно новый характер. Его с полным основанием можно назвать этапом массового притока новых фактов и конкретных наблюдений, многочисленных публикаций и введения в научный оборот новых источников. Назову наиболее значительные из них. Исследования и публикации Д. С. Лихачевым и Я. С. Лурье сочинений Ивана Грозного и его переписки с Курбским; работы А. А. Зимина и В. Б. Кобрина о персональном составе Боярской думы и опричного двора; публикации А. А. Зиминым сочинений Пересветова; исследования и публикации Р. Г. Скрыиниковым материалов о ссылке Ярославских и Стародубских князей в начале опричнины, а также списков синодиков (поминаний казненных); исследования В. И. Буганова о разрядных книгах; опубликование В. И. Корецким указа о созыве Земского собора 1575 г.; исследования и публикации С. О. Шмидтом описей царского архива; исследования Б. М. Клосса о Никоновской летописи и Лицевых сводах XVI в.; исследования и публикации С. Б. Веселовским и С. М. Каштановым актового материала о земельных отношениях в XVI в.
Разысканием новых источников по истории эпохи Ивана Грозного с самого начала своей научно-исследовательской работы занят и автор этих строк.
В результате общих усилий количество фактов, не укладывающихся в традиционные построения, сегодня столь внушительно, что игнорировать их совокупное значение становится невозможным.
Таким образом, к обдумыванию новых концепций начальной истории самодержавия современного исследователя приводит не простое отрицание прежних взглядов только за то, что они «прежние», — такого рода отрицание уже не раз доказало свою бесплодность, — а требования, возникающие в связи с новым уровнем источниковой базы.
Глава 1. Экспедиция в недра старинных шкафов
Спор о важнейших проблемах начальной истории самодержавия, как заметил Р. Г. Скрыпников, может быть разрешен только с помощью новых фактов. «Но как трудно найти их, — сетует ученый, — когда идешь по пути, проторенному многочисленными предшественниками!».[13] Что верно, то верно. Поиски нового в любом деле требуют нового подхода. Разыскание новых исторических источников о событиях далекого прошлого — задача в современных условиях исключительно трудная.
У всех на слуху оптимистическое восклицание: «Рукописи не горят!». Оно вполне справедливо, если иметь в виду переносное значение этих слов: человеческая мысль, передовые идеи — не умирают. Произведения, их воплощающие, люди хранят, переписывают, спасают от уничтожения врагами передовой мысли, обскурантами, реакционерами, передают следующим поколениям. Но у рукописей как у таковых есть куда более страшный враг, чем инквизиторы и обскуранты всех времен и направлений. Имя ему — невежество, культурная бесчувственность. Рукописи отцов то и дело просто «за ненадобностью» жгут или пускают по ветру наследники. Рукописи «бывших жильцов» опять-таки «за ненадобностью» уничтожают новью владельцы домов и квартир, а также всякого рода администраторы. Наконец, во многих местных музеях и даже в библиотеках, куда порой свозят рукописи со всей округи, их «хранят» до полного уничтожения в каких-нибудь сырых подвалах или на протекающих чердаках. Горят рукописи и в пожарах. Особенно во времена войн и вражеских нашествий.
Именно поэтому каждая находка, открытие неизвестного исторического памятника, проливающего дополнительный свет на прошлые времена, имеет огромное, порой неоценимое историко-культурное значение, меняет иногда установившиеся научные взгляды и представления.
Значительные находки и даже большие открытия в области исторических материалов возможны, и они происходят. Некоторые из них могут показаться случайными. Однако и к ним абсолютно приложимы слова выдающегося французского ученого Ланжевепа: «В науке бывают случайные открытия, но они достаются тому, кто этого заслуживает». И в самом деле, выявление новых исторических источников, цепных для науки памятников культуры требует больших знаний и большого труда, порой подлинного научного подвига.
Вспомним здесь в первую очередь ленинградского ученого В. И. Малышева, исходившего в поисках древних рукописей едва ли не весь северный Поморский край. Благодаря его неутомимым многолетним трудам в Пушкинском доме в Ленинграде образовалось большое собрание древнерусских рукописей, относящихся к различным периодам истории