Над нами миллион высоты — страница 4 из 34

Дрогнула рука, в которой капитан держал письмо, за­ныло сердце от жгучей обиды. Кудлач встал, прошел в со­седнюю комнату. Марина вертелась перед зеркалом. Уви­дев в зеркале жесткие глаза мужа, обернулась.

— Что с тобой?

— Ничего. Пока ничего...

4

Пожелав Ахтану спокойной ночи, Смирин пошел к себе. Сел за стол. Не сиделось — Ахтан разбередил старую рану. Встал, принялся ходить из угла в угол. Думал.

Вспомнилось утро двадцать второго июня сорок первого года, когда он оставил Алесю с сыном на руках и по тревоге выехал из военного городка на запад. Через три часа полк вступил в бой. С ходу. Смирин выпрыгнул из машины вслед за фельдшером Ивиным, увидел справа от дороги густой ельник, а слева — высоченный столб дыма: за рекой на пригорке горела деревня. За полем ржи, исполосо­ванным гусеницами танков, слышалась артиллерийская стрельба, сухо трещали пулеметы.

Они с Ивиным побежали вперед полевой дорогой и на опушке леса увидели младшего врача Эскина — тот с сан­инструктором перевязывал раненого танкиста. Гимнастер­ка на танкисте — в черно-рыжих пятнах.

— Где машина? — сипло спросил Эскин.

— Оставили там,— показал Смирин назад.

Раненый услыхал голос Смирина.

— Микола, это я,— неожиданно внятно произнес он.

Сердце у Смирина сжалось.

— Был у тебя друг Васин...— Обожженный и тяжело раненный командир танка лейтенант Васин тихо попро­сил:— Подойди, Микола. Скажи Мане, что я... вот...— Лейтенант захрипел и умолк.

— Ивин, давайте машину! — приказал Эскин.

Ивин убежал.

— Воды...— чуть слышно попросил Васин.

— За кустами криница,— сказал Эскин.

Смирин побежал за водой. Под горушкой — родник в ольховом срубе. Левее — кочковатый луг и дорога на мост. Совсем недалеко стоял танк с белыми крестами. Поо­даль виднелись еще два таких же. Над четвертым, у самой речки, облаком вздымался черный дым. Там стояла и наша "тридцатьчетверка" без правой гусеницы. На ней недавно вел бой Васин.

По выстрелам танковых пушек Смирин определил, где были наши и где засели немцы.

На все это ушло несколько минут. Набрав воды, Смирин бросился назад. Схватил черную от мазута руку Васина — она была холодна. Шатаясь, подошел к срезанной снарядом сосенке, пальцем размазал светлую, как слеза, каплю смолы, выступившую на срезе. Ощутил на душе гнетущую пустоту.

— Возьмите себя в руки,— сказал Эскин.

Подошла машина, в нее снесли раненых, и Ивин поехал в госпиталь.

Вскоре в воздухе послышался гул. Он нарастал, глу­шил все остальные звуки. Вот уже не слышно стрельбы пушек. Все гудит и содрогается. Смирин посмотрел вверх.

Строем, грузно, как на параде, девятками плыли само­леты. Одна девятка, вторая, третья, четвертая... На тупо обрубленных желтоватых крыльях отчетливо видны чер­ные кресты.

— Ложись! — не своим голосом крикнул Эскин и сам дополз, скатился в ров.

Пронзительный свист разрезал вовдух, придавил к зем­ле, и Смирин, весь во власти страха, обхватил руками го­лову.

Рвануло близко. Земля раз, и другой, и третий подбро­сила Смирина. Горячий воздух ударил в лицо. Он увидел, как в самой верхушке разрыва, взметнувшегося на берегу речки, промелькнуло, переворачиваясь, огромное, вырван­ное с корнями дерево. Смирин сел.

— В овраг! — крикнул санинструктор.

Смирин, а за ним и Эскин побежали к оврагу. Они были уже у самого обрыва, когда над головою снова по­слышался тот самый свист...

...Ночь. Желтый месяц заглядывает в овраг. Смирин через силу раскрыл глаза. Показалось, будто сиплый голос немца приказал поднять руки и выбираться наверх.

Стало больно и обидно: так нелепо, без борьбы попасть врагу в руки. Смирин провел ладонью по влажному рем­ню, нащупал кобуру. Сжал ручку пистолета, прислушался. Вокруг тихо, как в могиле.

Глянул вверх. На размытом небе высыпали бледные звезды. Далекие и холодные. Справа темнел высокий об­рыв. На самом его краешке прилепилась молоденькая бе­резка. По левую руку на покатом склоне проступали кусты.

Смирин внимательно рассматривал все вокруг, но веки вдруг налились тяжестью, и он закрыл глаза. Какое-то время не то спал, не то дремал. От смутной догадки вздрог­нул всем телом: "Это мне показалось, что окликал немец".

Перевернулся на другой бок и услышал свой собственна тяжкий стон. Сжал зубы, полежал еще немного без движения, собрался с силами и попробовал сесть.

Голова, тяжелая, будто свинцом налитая, не слушалась, его водило в стороны, а спины он вообще не чувствовал, словно ее и не было. В глазах вспыхнули, заходили переливами яркие радужные круги, и щека, медленно опустившись, коснулась холодной, в росе травы. Ужасаю­щая слабость разлилась по всему телу. Нахлынуло тоскли­вое чувство беспомощности и бессилия. Тяжело дыша Смирин повернулся и сел. Потом встал на колени. Посте­пенно осознавал, где он находится, начинал воспринимать окружающее. Неподалеку валялся ящик аптечного комп­лекта с оборванной лямкой. Он вцепился руками в крыш­ку ящика, подтянулся и встал. Повело в сторону, но кое-как удержался на ногах. Брел, переломившись пополам, почти касаясь руками земли. Под руку попало что-то хо­лодное, влажное от росы. Ощупал... Лицо! Человеческое лицо. Как от огня, отдернул руку. Всмотрелся хорошенько. Лицо черное, словно обугленное. Эскин!..

Выбивая крупную дрожь зубами, Смирин отступил в сторону. В ознобе подошел к высокому обрыву, уцепился за кустики. Из-под ног покатились камни, но он из послед­них сил выбрался наверх. Перевел дыхание. Наверху было куда теплее, чем там, на дне оврага.

Силы опять оставили его, он упал на росистый вереск под березкой. Сквозь ее листву цедился мертвый свет ме­сяца. В воздухе стоял кислый запах сгоревшего тола, от которого кружилась голова.

Он лежал на спине и смотрел ввысь. Небо время от вре­мени озаряли малиновые сполохи. Это привело его в чув­ство. Сел, плечом привалился к комлю березки.

"Где сейчас наши?" — задал себе вопрос и в это самое время увидел, что по шоссе, до которого было не больше километра, с зажженными фарами идут машины. Без раз­думий поднялся и, опасливо оглядываясь на черный овраг, двинулся полевыми дорогами на восток. Утром подъехал с обозниками пехотного полка, которые со вчерашнего дня догоняли свою роту. От них услыхал, что военный горо­док, где он служил, немцы захватили и продвинулись дальше.

Назавтра Смирин был в лесу, подступавшем вплотную к военному городку. Здесь и встретил Аникина — бородатого печника, обслуживавшего казармы и дома коман­диров.

— Где наши семьи?

— Кто уехал, кто ушел, а кого...— Старик говорил с трудом.— Ворвались в городок, согнали женщин и детей на стрельбище и там перебили...

— Моих не заметил?

— И ваших...

Смирин дождался вечера и с темнотой пошел на стрель­бище искать своих. Все осмотрел. На окраине стрельбища наткнулся на свежую братскую могилу. Припал к холод­ному песку, дал волю слезам. Потом неслышно, как тень, побрел навстречу дню туманными перелесками.

А дальше... Да разве припомнишь все, что было за эти годы!

Чтобы избавиться от гнетущих мыслей, Смирин достал из стола общую тетрадь в истертой на сгибах обложке. Почти три года не разлучался он с этой тетрадью.

Сел за стол и принялся читать. Чем дальше, тем с большим интересом углублялся в текст и, когда дошел до конца четвертой страницы, подумал: "Как будто не я, а кто-то другой писал..." Отчетливо видел погрешности стиля; обнаружил, что в первой части недостает доводов.

"А в общем, первая и вторая части удались,— отметил про себя.— Что же нам даст третья?"

Он навалился грудью на стол и стал читать дальше. Когда дошел до конца, удовлетворенно потер руки.

"Кислородное голодание на высоте... А что, нужное пособие для авиационных врачей и летчиков".

Вспомнил разговор с Ахтаном, усмехнулся: "Приехал осчастливить наш гарнизон своею несостоявшейся диссер­тацией. А глядишь, что-нибудь путное выйдет и у нас без всякой предварительной рекламы".

До этого дня Смирин работал без огонька. Теперь еще раз убедился, что взял интересный вопрос — проблему ды­хания на высоте — и справился с ним неплохо. Появилось желание ускорить работу, тем более что оставались только выводы. Потом можно дать почитать товарищам.

Неслышно отворилась дверь. Вошла Вера и, увидев необычно сосредоточенного Смирина, остановилась посреди кабинета.

— Поздно уже...

— Что, больной пришел? — Вдохновенный блеск глаз на лице Смирина сменился озабоченностью — он ведь дежурный.

— Нет...— Вера слегка наклонила голову набок.

Смирин отодвинул от себя тетрадь.

— Отдыхать пора,— сказала Вера и коснулась его горячей руки.

— Не могу, Верочка. В голове такое творится...

Смирин оделся и вышел в коридор.

— Я скоро вернусь,— сказал Вере, стоявшей подле столика дежурного. Она подалась было к нему, но, когда за майором закрылась дверь, сложила на груди руки и по­качала головой.

5

Смирин шагал по аллее навстречу ветру, который все время крепчал и шумел в ветвях деревьев протяжно и тоскливо. Военный городок спал. Никому не было дела до того, что где-то бродит в одиночестве человек, отдавший войне всех, кто был ему дорог.

Он отлично знал, что нет такого дома, такой семьи, из которых война бы кого-нибудь не взяла. Но прошло время. Военные раны в душах людей медленно, но затягивались.

А Смирин до сих пор но мог без волнения вспоминать о жене и сыне. Если, случалось, кто-нибудь заводил о них разговор, как сегодня Ахтан, он становился сам не свой, не ел, не спал, пока не изнурял себя физически. А тогда валился на кровать и засыпал тяжелым сном. Просыпался мрачный, молчаливый и спасался тем, что с головою ухо­дил в работу.

Сегодня Смирин иззяб на ветру, устал, но успокоиться не мог, тщетно гнал прочь горестные мысли. Минуя стади­он, вышел на главную улицу городка. Впереди увидел Кудлача.

— Степан Степанович! — окликнул его.

Кудлач остановился, обождал.