льного полка наблюдал издали и, так сказать, со стороны. Полковых врачей за последний год войны перевидал много, но ни с одним из них не дружил. Да и какая дружба, когда не успели зарулить на стоянку последи и о самолеты, а полковой врач уже тут как тут. Обеспечивай, обслуживай, самолеты идут в бой. И все скорее, скорее!
Видно, с тех пор и невзлюбил Сорочин полковых врачей и их работу, не интересовался их обязанностями.
Года через три после войны его направили в Н-ск врачом медпункта, а еще через два назначили начальником медицинской части соединения в этом гарнизоне.
Сорочин струхнул, но не пошел к начальству и не отказался, не заявил, что не подготовлен к деятельности на таком посту. Поди с неделю ходил к знакомому врачу соединения под Н-ском, выспрашивал, что придется делать на новом месте службы, как себя держать. Присматривался к коллеге, вникал в разные мелочи и лишь когда решил, что стажировку прошел успешно, выехал в соединение.
В военном городке первым встретил Смирина — тот шел с полетов. Увидел на груди у него значок академии и множество орденских планок. Не врач — генерал!
Сам он только мечтал когда-то об академии, потому что со скрипом сдавал экзамены и зачеты в Орловском мединституте. Что называется, вылезал на одних тройках и те "выбивал челом".
Маленький и сухощавый в студенческие годы, Сорочин не ахти как пошел в рост и на военной службе. Носил всегда тесноватую шапку, чтобы хоть она скрывала этот недостаток, сидя на самой макушке. Со стороны Сорочин очень напоминал восклицательный знак.
"Посмотрим, каков ты есть,— подумал Сорочин при той, первой встрече со Смириным.— Наград нахватал..."
— Одежда врача должна блестеть, а у вас китель, галифе...— Он покрутил носом.
— Спасибо за внимание к моему внешнему виду. Но я иду не в клинику, а возвращаюсь с аэродрома. На мне рабочая форма,— ответил Смирин, а про себя подумал: "Начальство по одежке встречает..."
Увидев, что его объяснение не удовлетворило Сорочина, сказал:
— Я полковой врач...
— Вы уже доложили.
— Сегодня на старте было пыльно.— Смирин легонько хлопнул себя по рукаву кителя.— Вот, смотрите.
— Вы полагаете, я не был на аэродроме?
— На нашем не были.
— На сотне других был...
— Стало быть, должны знать...
Отвернувшись, Сорочин смотрел в сторону, но видно было, что он очень волнуется: его в глаза упрекали в слабом знании авиации.
Что ни говори, а в работе старшего врача истребительного полка есть свои особенности. Кто не прошел через это чистилище, а выбился иным путем и командует полковыми врачами,— тот не раз попадет впросак. Сам лишится покоя и подчиненных будет держать в напряжении. Где же выход? Попал на такую должность, как Сорочин,— иди на аэродром, к людям, к технике, изучай, овладевай. Пройдет время — и все встанет на свои места, притрется. Многое сам поймешь, остальное люди подскажут, и ты не будешь бояться выйти на рулежную дорожку, а будешь настоящим помощником летчикам в их рискованной и трудной работе.
Но Сорочин не такой человек. Вместо того чтобы изучить работу полкового врача, он нахватал взысканий, получил предупреждение, что работать надо по-иному...
Это "по-иному"! Оно попортило много крови Сорочину, однако и научило бдительности, осторожности.
Большинство полковых врачей его слушалось, несогласные — молчали. Иначе вел себя Смирин. С дельным замечанием соглашался, а если слышал какую-либо несуразицу, сразу вступал в спор. Стоило Смирину спросить, почему приказано проверять качество кислорода на стоянках, а не на кислородной станции, в баллонах, потом ари заправке машин и в самолете,— и Сорочин не знал, что на это ответить. Не мог завоевать авторитет знаниями, опытом — и того, и другого было маловато. Проще приказывать...
Сегодня Сорочин вышел из дому в новенькой шинели и направился в медпункт.
Возле гарнизонного клуба встретил начальника метеослужбы. Разговорились. Сорочин спросил о погоде, поинтересовался долгосрочным прогнозом.
Начальник метеослужбы в свою очередь сказал, что давненько не видел врача соединения на аэродроме, полюбопытствовал, чем Сорочин занимается в штабе. Там же ни больных, ни лекарств — канцелярия. Выходит, пригрелся в тепле, а это, между прочим, называется кабинетным стилем работы. Все это говорилось издевательским тоном.
Сорочин слегка порозовел, поправил на голове шапку, почти с возмущением посмотрел на метеоролога:
— Вы полегче насчет кабинетного стиля...
Он в самом деле давно не был на полетах. Но какое до этого дело ветродую? Что он смыслит в авиационной медицине? Сорочин собирался с мыслями, хотел сказать что-нибудь злое, оскорбительное, но метеоролог опередил его. Заговорщицки подмигнув, принялся рассказывать, что позавчера был на старте и слышал от механиков, будто бы за стоянками самолетов объявилось много комаров, разной мошкары, которых в такую пору и в таком количестве, а тем более на аэродроме, никогда не бывало.
— Может, оттуда? — показал на небо.
В то время все газеты писали, что американцы в Корее сбрасывали с самолетов контейнеры с зараженными разными инфекциями комарами и мухами. Вмиг насторожившись, Сорочин мелко эаморгал бесцветными ресницами и не нашелся, что ответить. Попрощался с метеорологом, прошел еще немного по улице и свернул не в медпункт, а в свой штаб. Зашел к начальнику политотдела. Рассказал об услышанном от метеоролога, добавил осторожно, что не исключена диверсия и надо принимать меры.
Полковник Матуль слушал Сорочина невнимательно, вероятно, не верил ему.
— Вам докладывали полковые врачи? — спросил. — Например, Смирин...
Напоминание о Смирине насторожило Сорочина.
— Н-нет...
— Странно! Смирин не проглядит такого... У него острый глаз.
Сорочин обиженно засопел. Что с того, что ни один полковой врач не доложил ему о случившемся? Тем хуже для них, и особенно для Смирина, на которого сослался полковник. Информация получена из другого источника. А первым принес известие в политотдел он, Сорочин.
— Может, все-таки доложить эпидемиологу Цыпину в Н-ск? — сдерживая возмущение, сказал Сорочин.— И ему будет работа...
— Сами осмотрите район аэродрома, а потом можно и Цыпину доложить.
— Слушаюсь!
— Действуйте...
Из политотдела Сорочин подался к себе в кабинет. Схватился за трубку телефона, попросил Кипеня. Телефонистка ответила, что тот занят. Сорочин посидел, снова поднял трубку.
— Занят.
— Кто так долго говорит?
— Абонент.
— Я спрашиваю: кто на целый час занял линию?
— Астахов...— тихо произнесла телефонистка.
Сорочин осекся, положил трубку. Астахова — командира соединения — не поторопишь. А может, он именно по этому вопросу звонит в высший штаб? Мог к нему зайти Матуль, рассказать и таким образом перехватить донесение Сорочина.
Наконец дозвонился до медотдела. Полковника Кавцова в кабинете не было, и к телефону подошел Цыпин. Сорочин доложил ему. Голос полковника вдруг стал хриплым:
— Когда вы выезжали на местность?
— Сегодня, товарищ полковник.
— Доложу Кавцову и буду у вас. Поняли? Мобилизуйте медслужбу, опросите людей, обследуйте окрестности. Понимаете?
— Понимаю...— Сорочин был на седьмом небе от радости, что первым дал знать о комарах и мошках, на которых никто не обратил внимания. Даже политотдел еще не зашевелился. Сорочин опередил полковника Матуля. Что тут скажешь? У людей нет элементарной бдительности в такое грозное время. Засиделись в кабинетах, не бывают в войсках, не общаются с людьми и ничего не знают. Теперь полковник Кавцов не скажет, что Сорочин спит в шапку, что медслужба, которой он командует, тянется в хвосте.
Застегнув на все пуговицы шинель, Сорочин поспешил в медпункт.
"Для начала спрошу у академика, чему его научили в alma mater. Сидит на аэродроме и не видит, что делается на стоянках",— потирая руки, прикидывал Сорочин.
Обижаются люди на его требовательность, принципиальность. А чем он, Сорочин, виноват? Разве он такой уж злой человек? Пусть подчиненные придерживаются инструкции, не забывают каждый день заглядывать в устав, и Сорочину только и останется расхаживать в белых перчатках. Ни во что не будет вмешиваться. А если не справляются с работой, игнорируют приказания?..
В медпункте Сорочина встретила Вера.
— Смирин здесь?
— На рассвете уехал на аэродром,
— Зачем? — крикнул Сорочин.
— Вам виднее... Может быть, на полеты?
Сорочин спохватился. До того заморочили голову, что даже забыл, зачем ездит на аэродром полковой врач. Поднял грозный взгляд на Веру.
— Я научу! Я...
Можно было подумать, что именно Вера во всем виновата и должна перед начальником дрожать как осиновый лист. Нет, Сорочин рассчитал иначе. Покричит в медпункте, помянет, скажем, того же Смирина или Лущицкого — сестры непременно передадут им. И уже польза, человек задумается, станет работать лучше.
Вера же не обращала внимания на его гневные выкрики. Предложила зайти к новому врачу. Сорочин послушно пошел по коридору.
— Сюда,— негромко сказала Вера, открывая дверь в кабинет, где находился Ахтан.
Тот представился. Сорочин был слегка растерян от неожиданности: ему никто не звонил, ничего не докладывал, а человек уже сидит. Не успел остыть от того, что не застал Смирина, а тут вдруг — новый врач.
— Присядем,— кивнул Ахтану. Бегло, но цепко, внимательно изучал его.— У нас долго не было старшего врача батальона. Вы приехали в горячую пору. Прямо с корабля на бал...
Сорочин расспрашивал, где учился, где служил капитан, а когда услыхал, что в авиации первый день, встал.
— Ф-фу...— вырвалось у него, что означало наивысшую степень неудовольствия и разочарования.
Ахтан тоже встал.
— Придется сперва изучать специфику войск, а вам же с первого дня надо работать, командовать подчиненными, службой.— Глаза Сорочина заискрились зелеными огоньками.