Илья Глазунов никогда не скрывал того, что он выходец из православной монархической семьи. Его полотна — послание убежденного человека. Неслучайно ему поставили «тройку» за диплом, долго не принимали в Союз художников. Другое дело, что идеология верхов постепенно становилась все менее коммунистической и все более глазуновской, и он естественным образом стал любимцем сначала первых секретарей обкомов, а потом — губернаторов и олигархов.
В параллельном жизнеописании арефьевцев и Глазунова важно то, что первые остались навсегда в Ленинграде (за исключением самого Арефьева, последние полгода жизни проведшего в Париже), а Глазунов уехал в Москву. «Главное — величие замысла», — говорил Иосиф Бродский. В Ленинграде трудно продаться: тебя не покупают, в Москве проще идти на оплаченные компромиссы.
Сам стиль живописи Глазунова подразумевает популярность и хороший спрос. Это только на словах он поклонник Шишкина и Сурикова. На деле он преподносит свои идеи совершенно в духе времени как условные, хорошо узнаваемые символические образы. Будь у Ильи Глазунова доля самоиронии, его можно было бы назвать первым русским постмодернистом. Ввиду же его абсолютной серьезности трудно спорить с тем, что картины Глазунова — китч. Другое дело, что это еще не приговор. Картины Сальвадора Дали тоже не являют собой образчик хорошего вкуса, однако это обстоятельство не мешает им выставляться в лучших музеях мира.
История соперничества «передвижников» и «французов» завершилась без победителей и проигравших. В 1977 году опальный левак Арефьев, эмигрируя, смог вывезти в Париж свои картины отчасти благодаря участию своего однокашника Ильи Глазунова.
Для зрителя в конечном итоге важно не разобраться в споре, а отстраниться от него. Сейчас не имеет значения, что думал Крамской о Семирадском. С уверенностью мы можем говорить только одно: в 1944 году в Среднюю художественную школу поступили два человека, сыгравшие огромную роль в русском искусстве второй половины XX века, один — для его внутренней эволюции, другой — в качестве популяризатора и пропагандиста «русской идеи».
Поэт, тиран, шпион
Полно мне леденеть от страха,
Лучше кликну Чакону Баха,
А за ней войдет человек…
Он не станет мне милым мужем,
Но мы с ним такое заслужим,
Что смутится Двадцатый век.
«Милым мужем» не стал Ахматовой знаменитый английский философ и литературовед сэр Исайя Бе́рлин. «Смущение» века — начало холодной войны. Ахматова считала: именно ее встреча с британским дипломатом в Фонтанном доме привела мир на грань ядерного уничтожения. И хотя поэты порой склонны придавать излишне провиденциальное значение происшедшему с ними, в данном случае Ахматова была, кажется, права.
1 июня 1944 года Анна Андреевна вернулась из эвакуации в Ленинград. Осенью 1944-го поселилась там, где жила до войны, — во флигеле Фонтанного дома, в квартире своего бывшего мужа искусствоведа Николая Пунина. Ей выделили две комнаты, две другие занимала семья Пуниных.
В годы войны официальная советская идеология претерпела довольно существенные изменения. Коммунистическая риторика сдавала позиции, открывались закрытые в 1930-е годы храмы, было восстановлено патриаршество, огромными тиражами переиздавалась русская классика. Чтобы сплотить народ против Гитлера, власть прибегала к помощи тех, кого еще недавно уничтожала и клеймила. Военными корреспондентами центральных газет работали Борис Пастернак, Андрей Платонов, Василий Гроссман, Илья Эренбург.
Война изменила и официальный статус Ахматовой. В предвоенное время власть рассматривала поэтессу как «родимое пятно» прошлого, внутреннего эмигранта. С середины 1920-х годов ее не печатали, а выпущенный в 1940-м сборник «Из шести книг» изъяли из библиотек вскоре после выхода. С начала войны Ахматова начала активно публиковаться в периодике, в том числе и в центральных газетах.
В 1943 году в Ташкенте, в эвакуации, после долгой волокиты вышел маленький сборник ее «Избранного», который составила в основном военная лирика.
По возвращении в Ленинград Анна Андреевна подготовила к печати сразу три поэтических сборника (правда, ни один из них не вышел). В Ленинграде Ахматова выступает с чтением стихов — с колоссальным успехом. Они производили потрясающее впечатление на читателя еще и потому, что были совершенно лишены следов коммунистической риторики. И сам факт публикации, и ее доступ к трибуне обещал какие-то новые, более свободные и честные времена, на которые надеялись очень многие люди, пережившие войну.
Иосиф Сталин внимательно следил за всем, что печаталось в Советском Союзе. Его отношение к писателям вообще было не совсем таким, как к остальным подданным. Он уничтожал их избирательно, после раздумий. Известно о его телефонных разговорах с Булгаковым, Пастернаком. Сталин, несомненно, знал, кто такая Ахматова. В 1935 году, когда были арестованы ее муж Николай Пунин и сын Лев Гумилев, Ахматова через Пастернака сумела передать письмо Сталину.
Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович,
зная Ваше внимательное отношение к культурным силам страны и, в частности, к писателям, я решаюсь обратиться к Вам с этим письмом.
23 октября в Ленинграде арестованы НКВД мой муж Николай Николаевич Пунин (профессор Академии художеств) и мой сын Лев Николаевич Гумилев (студент ЛГУ).
Иосиф Виссарионович, я не знаю, в чем их обвиняют, но даю Вам честное слово, что они ни фашисты, ни шпионы, ни участники контрреволюционных обществ.
Я живу в ССР с начала Революции, я никогда не хотела покинуть страну, с которой связана разумом и сердцем. Несмотря на то, что стихи мои не печатаются и отзывы критики доставляют мне много горьких минут, я не падала духом; в очень тяжелых моральных и материальных условиях я продолжала работать и уже напечатала одну работу о Пушкине, вторая печатается.
В Ленинграде я живу очень уединенно и часто подолгу болею. Арест двух единственно близких мне людей наносит мне такой удар, который я уже не могу перенести.
Я прошу Вас, Иосиф Виссарионович, вернуть мне мужа и сына, уверенная, что об этом никогда никто не пожалеет.
Николая Пунина и Льва Гумилева тогда освободили.
Генрих Ягода по указанию Сталина отказал ленинградским чекистам в санкции на арест Ахматовой. Вероятнее всего, генсек не боялся Ахматову как идеологического врага, а относил к тем достижениям дореволюционной культуры, которые могут быть сохранены при советской власти в качестве музейного экспоната; для него ее творчество было чем-то вроде классической музыки или балета. К тому же поклонницей ахматовской лирики была юная Светлана Аллилуева.
Словом, 1945 год был для Ахматовой во многом счастливым: победа, возвращение репрессированного, а потом отпущенного на фронт сына, долгожданный контакт с читателями.
Между тем в 1945 году в Британском посольстве в Москве появляется новый временный сотрудник — второй секретарь Исайя Берлин. Он родился в Риге в 1909-м в семье лесопромышленника. Во время Первой мировой войны семья переехала в Петроград, по адресу Васильевский остров, 22-я линия, дом 5, туда, где помещалась известная всему городу мозаичная мастерская Фролова.
В 1919 году Берлины эмигрировали в Англию. Исайя учился в знаменитой частной школе Святого Павла, потом в Оксфордском университете, по окончании которого остался там преподавателем. Круг его интересов — европейская философия XIX столетия, по преимуществу русская. Любимые русские литераторы — так называемые западники: Герцен, Тургенев, Белинский. Исайя Берлин — человек светский. У него множество знакомых среди английских интеллектуалов. Его сверстники из английских университетов испытали сильнейший коммунистический искус. В годы войны большинство британских интеллигентов сочли своим долгом помочь собственному народу и правительству в борьбе с фашизмом, стали военными, дипломатами, разведчиками.
Исайя Берлин
Один из приятелей Берлина, тоже выпускник Оксфорда Гай Берджес, был завербован в 1934 году иностранным отделом НКВД (агентурная кличка — Метхен). Сын боевого офицера британской армии, полиглот, интеллектуал, пьяница, гомосексуалист, самый талантливый из знаменитой «кембриджской пятерки», возглавлявшейся Кимом Филби, Берджес делает блестящую карьеру в Форин-офисе. В 1940 году Берджес пытается устроить Берлина в английское посольство в Москве, рассчитывая, что сможет получать от того интересующую Лубянку информацию об общем направлении британской политики в Советском Союзе, о контактах посольства с советскими гражданами. Однако его назначение в Москву сорвалось. В результате Исайя провел годы войны в английском посольстве в Вашингтоне и стал сотрудником Британского посольства в Москве только летом 1945-го.
Гай Берджес
Первое послевоенное лето — время, когда союзнические отношения между СССР и странами Запада еще существуют. Как писал позже Берлин, «колоссальная волна симпатий к России заставляла замолчать многих критиков советской системы и ее методов. Я выехал в Москву как раз в разгар этого периода добрых чувств». Цели, поставленные перед Берлином Форин-офисом, совпадали с его собственными интересами. По существу, он играл роль атташе по культуре и должен был составить доклад о положении советской творческой интеллигенции и ее настроениях.
В 1945 году у советских деятелей культуры немного уменьшился давящий страх перед встречами с иностранцами. В Москве Берлин общался с Корнеем Чуковским, Сергеем Эйзенштейном, Александром Таировым, Ильей Сельвинским, Самуилом Маршаком. Берлин провел несколько длинных разговоров с Борисом Пастернаком, и в Москве, и в Переделкине.
15 ноября 1945 года Берлин приезжает в короткую командировку в Ленинград в сопровождении представителя Британского совета в Советском Союзе мисс Бренды Трипп.