очетании лоддского сыра с бурдильонским вином.
Ну, предположим, тебе удалось навязать своё мнение приятелю. Скажем, «зербинки» на камзоле следует застёгивать сверху вниз, а не снизу вверх. Убедил, доказал, выбил согласие. Что дальше? Вы теперь начнёте застёгиваться одинаково? Дальше? Что изменится в мире? Что даст этот спор народам двенадцати держав? Спасёт кого-то от голодной смерти или кинжала наёмного убийцы? Укрепит в вере? Осчастливит надолго? Спор ли это ради того, чтобы убедить другого человека в своей правоте или суть его кроется в том, что нужно именно навязать своё мнение?
Люди не терпят, когда кто-то отличается от них. Манерой ли речи или покроем одежды, цветом кожи или вероисповеданием… Но эти черты переделать не так легко — можно наткнуться на ожесточённое сопротивление или, вообще, на препоны, установленные Вседержителем. Рост, цвет волос или глаз, оттенок кожи поменять нелегко. Можно сказать, невозможно. Зато можно заставить слабохарактерного друга давиться сыром, которого он терпеть не может. Или стражу напролёт слушать стихи поэта, от которых к горлу подступает тошнота. И он стерпит. По разным причинам. Иногда потому, что глупее и не в состоянии вести спор на заданном уровне. Иной раз потому, что умнее и способен вовремя отступить. Часто люди готовы уступать в спорах из уважения, из любви, из жалости… Но многие идут до победного конца, не считаясь с потерями.
Ирелла хотела, кровь из носу, доказать, что от несчастной любви можно умереть. Причём вначале от её несчастной любви должен был умереть Ланс. Но не получилось. И тогда принцесс принесла в жертву себя. Умерла. Но оставила за собой последнее слово.
Зачем?
Стоит ли оно того?
Что выше — человеческая жизнь или человеческая правота?
Вот сейчас Ланс мог гордо отказаться от предложения прана Нор-Лисса и обречь себя на смерть где-то на острове. Но он не отказался. Струсил? Возможно. Но, скорее всего, это не то слово, не правильное. Он мало чего боялся в этом мире. Просто всегда взвешивал — стоит ли его жизнь того или иного поступка. Вот и сейчас сопоставил. Да, вытащить Прозеро на острова будет нелегко, особенно если его уже успели отправить на каторгу, но почему бы не попытаться? Голова безумного алхимика в обмен на голову великого менестреля. Да и то сказать — ведь не собираются же Прозеро казнить? Ну, вытянут из него барккарские учёные все знания алхимии, новый опыт и неожиданные открытия, а потом отпустят. А если учесть, что Прозеро, в самом деле, слегка сбрендил на своей алхимии, может, он увлечётся, проникнется и останется на Браккаре навсегда?
Глава 1, ч. 2
Ланс поднялся и пошёл в свою комнату. Ну, осталось потерпеть совсем немного. К тому же, не многого от него добьётся пран Нор-Лисс. В тот день на «Лунном гонщике» менестрель действовал по наитию. Вряд ли он сможет повторить, а уж тем более научить кого-то из браккарских магов как управлять кораблём, будто виолой. Пусть тощий и дряхлый Нор-Лисс не рассчитывает на удачу…
В коридоре альт Грегор нос к носу столкнулся со Снарром. От неожиданности отшатнулись оба. «Я-то думал, он обиделся и драит комнату, как не драил палубу под начало сурового боцмана, — промелькнула мысль. — А он бегает, как угорелый…»
— Пран Ланс! — воскликнул паренёк, засовывая руку за пазуху. — Для вас записка! Велено срочно передать!
— Кем велено? — нахмурился менестрель. Надоели ему эти интриги, тайны, недоговоренности!
— Я не знаю, пран Ланс!
— Как это ты не знаешь? Ты не видел, кто записку тебе даёт?
— Видел, — протянул Снарр, надувая губы. — Но я не знаю этого человека.
— Как он выглядел?
— Как? Обычный пран… Камзол, шпага…
— Цвет волос? Глаз? Борода и усы?
— Да…
— Что «да»?
— Были борода и усы.
— Какой ты наблюдательный! В сыщик прямая дорога. Замолвить словечко?
— А я что? Я ничего… Я, может, не обязан…
— Не обязан. Глазами смотреть не обязан. Ушами слушать не обязан. Головой думать не обязан. Обязан только сапоги чистить.
— Пран…
— И ночную вазу выносить.
— Пран Ланс… Ну, не успел я разглядеть. Он какой-то… это…
— Незаметный?
— Обычный. Шпага как шпага, сапоги как сапоги. Да и… это… темно было… — Снарр вытащил из-за пазухи сложенный в несколько раз бумажный листок. Сунул в руки менестрелю. — Сказал — снеси, мол…
— Кому снеси?
— Вам.
— Точно? Ты ничего не перепутал?
— Нет. Он сказал: «Снеси прану Лансу альт Грегору».
— Прямо вот так сказал — снеси? Ты курица, что ли?
— Ну, отнеси. Или… это… передай. Точно! Передай, сказал, прану Лансу альт Грегору. Пущай вечером почитает при свечах.
— Это последнее, про свечи, ты сам придумал7
— Его это придумал? Придумщика нашли…
— Ну, а кто такую глупость ещё мог придумать? Какие свечи, когда у вас тут летом почти не темнеет? Я уже и забыл, когда свечи жёг в последний раз.
— Да я-то тут каким боком, пран Ланс?! Мне сказали, я передал. За что купил… это… за то продал.
— Ладно, не ной. — Менестрель вспомнил, что совсем недавно незаслуженно обидел прилежного слугу. Смял бумажку в кулаке и зашагал к отведенной для него комнате, бросив через плечо. — Ты не виноват. Подумаешь, какой-то пран вздумал пошутить…
Всю дорогу по коридорам, где Лансу довелось столкнуться не больше, чем с дюжиной людей, из которых половина носили ливреи, Снарр обиженно молчал, а потом не вошёл, чтобы пристроиться на тюфячке у порога, где он коротал стражи, когда не было работы, а остался за дверью. Альт Грегор пожал плечами, запустил скомканной запиской, которую зачем-то принёс с собой, в умывальник. Промахнулся. Сбросил камзол и завалился на кровать, не снимая сапог. В сердце плескалась досада и злость.
Браккарцы, не сумев его убить руками Ак-Нарта, решили теперь поиздеваться? На что они рассчитывают? Что знаменитый менестрель, будучи выведен из душевного равновесия, начнёт делать глупости? Например, наговорит чего-нибудь лишнего королю или прану Нор-Лиссу, за что будет наказан с примерной жестокостью? Или, быть может, они ждут, что он вскроет себе вены или прыгнет головой вниз с самой высокой башни? Не дождутся. Он выживет и сделает всё возможное, чтобы покинуть Браккару, по возможности здоровым и невредимым! Они ещё не знают, с кем связались.
Придумали тоже — сунуть в руки пустую бумажку с предложением почитать. Да ещё при свете свечи. Лучше бы предложили поиграть в сыщиков и шпионов. Написали бы зашифрованное послание, а когда он разгадал бы загадку, проломав голову несколько дней, там оказались бы обидные слова или стишки, как писал некогда браккарский поэт Дар-Шенна из Дома Синей Каракатицы, которого называли Ядовитым Языком. Например:
Желаешь, не желаешь замечать —
На всех нас недостатков есть печать,
Будь лишены мы их, нам не было б приятно
Их у друзей и близких подмечать.
Уж в чём, в чём, а в подковёрных игрищах здесь поднаторели. Ланс никогда раньше не любил островитян, а сегодня возненавидел. Что бы такое придумать, чтобы Браккара одним махом ушла под воду? На дно тех самых Браккарских проливов, о котором говорят, что самый длинный лот его никогда не доставал. Умники…
Хотя! Коль браккарцы имеют такую тягу к шпионским играм, может загадка кроется в бумажке? Не в словах и буквах, а в бумаге.
Прочесть при свече, говорите?
Ланс вскочил с кровати.
— Снарр!
В полуоткрытую дверь просунулось обиженное лицо юнги.
— Свечу зажги.
Пока парень выбегал со свечой в коридор к светильнику, а потом медленно возвращался, прикрывая огонёк ладонью, менестрель разыскал скомканный листок и нежно расправил его.
— Что смотришь? Поставь свечу и ступай!
Снарр зыркнул на него исподлобья, капнул воском на прикроватный столик, прилепил свечу. Развернулся и ушёл, всей спиной выражая негодование.
Ланс слышал раньше о некоторых способах тайнописи, но давным-давно успел позабыть. Например, можно написать послание молоком. Оно высохнет и строчек не будет видно на белой бумаге. Но если осторожно подержать листок над огнём, засохшее молоко желтеет…
Главное, не поджечь бумагу.
Очень-очень медленно альт Грегор поднёс записку к пламени. Поводил туда-сюда. Отдёрнул руку, поскольку в одном мечте на бумаге начало проявляться коричневое круглое пятно. Подул, помахал листком. После пригляделся повнимательнее.
Точно! Он не ошибся!
На бумаге проступили литеры. Размашистый, с острыми углами, явно мужской почерк. Не все слова понятны, а кое-где вообще нечитаемы. Ланс ещё бережнее поводил запиской над огоньком. Буквы стали чётче и темнее, но кое-где желтеть начала сама бумага. Не рискуя более, менестрель попробовал прочитать послание целиком.
Благоро… и уважа…. Ланс альт Гре… из Дома Багр…..зы!
Прошу… просто… нам. Все объсн…ия после.
Если вы хо… свободу, пр…..ите сегодня в севе… коридор к мрам… фонтану ко втор… ночной стра… Мы увезём… сегодня же прочь…..аккары. К сожал… не можем назвать… имена, по…ольку запис… мо…..сть в руки…..ого сыска.
Ваши друзья
Вот те раз! Друзья Ланса альт Грегора на Браккаре!
Трудно придумать белее остроумную шутку. Он ненавидел браккарцев всем сердцем и они всегда отвечали ему тем же. Если разобраться, то все несчастья и горести, с которыми менестрель когда-либо сталкивался в жизни, происходил того, когда его жизнь соприкасалась с выходцами с Браккары. Особенно последние два-три года. И вдруг неизвестные друзья.
Менестрель уже собирался поднести уголок записки к свече, как вдруг дверь без предварительного стука распахнулась. Вошла Дар-Вилла, как всегда в мужской одежде, с кинжалами, скрещенными за спиной на поясе.
— Вы здесь! — Скорее утвердительно, воскликнула она.
— Где же мне ещё быть? — ворчливо отозвался маг-музыкант, незаметно пряча листок за пазуху. Ну, по крайней мере, он надеялся, что незаметно. — Я теперь под домашним арестом. Может, на Браккаре это называют по-другому, но суть не меняется.