Я аккомпанировал не один, аккомпанировал Володя Красновский на гитаре, Петр Фоменко обучался игре на бас-балалайке, потому что контрабаса в институте не было. Была свежесрубленная, как изба, здоровая балалайка с железными струнами: чтобы зажать эту струну, нужно было по крайней мере обладать руками Жаботинского. И Петр на ней играл, я на ней играл. Петр потом сказал, что ему очень трудно, и стал на скрипке играть. Вот такой странный был у нас состав.
Что еще рассказать пошире относительно наших друзей? Кто сейчас где? Тоже интересно.
Максим Кусургашев и Ада Якушева, его жена, уже долгое время работают на радиостанции «Юность». Ада ведет передачу «Здравствуй, товарищ», пишет песни, многие из них звучат и в эфире, и с экрана. Юрий Ряшенцев стал профессиональным поэтом, работает в редакции журнала «Юность». Игорь Мотяшов стал критиком. Слава Иващенко тоже стал критиком и литературным работником. Оскар Гинзбург преподает детям, одаренным в художественном отношении, в Суриковской школе и очень с ними, по-моему, мучается. Володя Красновский работает в эстраде как актер. Вот так разбрелись в разные края.
После этого лично моя судьба сложилась таким образом. Мы с Володей Красновским хотели уехать вместе по распределению в Сибирь, у нас даже был город, в котором мы хотели работать, в Красноярском крае. Но когда началось распределение, выяснилось, что Красноярского края для нас нет, и мы выбрали Архангельскую область – это Печорская железная дорога. Мы должны были явиться в город Котлас, и там нас должны были распределить в какую-то школу. Мы приехали в город Котлас после последнего кавказского похода, совершенно прекрасного, и нас, как людей с высшим образованием, стали назначать директорами школ на какие-то станции. Мы от этого отказались, испугавшись такой ответственности, и поехали преподавать в поселок под названием Кизема на Печорской железной дороге. Навалена гора шлака, на нем и стоит поселок на пятьсот жителей. Маленькая одноэтажная школа-восьмилетка. Один пассажирский поезд в день и два товарных, и вокруг тайга. Там мы и стали с Володей работать. Дали нам очень хорошую комнату в единственном двухэтажном доме, на втором этаже этого бревенчатого дома, выделили дрова. Мы эту комнату обжили, обвешали фотографиями знакомых девушек. В общем, стали жить и работать. Я преподавал пять предметов: русский язык, литературу, географию, английский язык и физкультуру, то есть из школы фактически не вылезал. Володя тоже без дела не скучал. Мы были единственными учителями с высшим образованием. Проработали мы два с половиной месяца, как вдруг нам приходят повестки, что нас призывают в ряды Советской Армии.
Дело в том, что в нашем институте в то время не было военной кафедры и мы должны были призываться как не служившие и не имеющие военного образования. Вызвали нас в Чигирево, районный центр, и из этого Чигирева дали десять дней отгула.
Попали мы с Володей в город Кандалакшу, в довольно хорошую часть, где и прослужили два с лишним года – с 1955-го по осень 1957-го. Там было, конечно, много приключений, и воинская служба оставила неизгладимый след. Объездили и облетали мы весь наш Север. Стали мы радистами. Вообще отслужили довольно хорошо.
В армии были написаны песни «Радист» («В Архангельском порту причалил ледокол…»), «Ветер в соснах высоких качается…» и другие. Мы их со Светой Богдасаровой написали. Вообще в армии было довольно мало времени для сочинительства. Были написаны две-три строевые песни, они печатались в местных газетах: вся дивизия шагала под песню, которую я там написал. Но особых достижений там не было, потому что я в основном пытался писать стихи. Впоследствии переосмысленные, переделанные отрывки из них куда-то вошли.
Мы участвовали в эстафете по Северному округу в честь 40-летия Советской власти. Что такое эстафета: несли самолет такой, довольно ободранный деревянный самолетик. Несли его солдаты от Новой Земли до Ленинграда. Каждая часть имела свой определенный участок, чтобы пронести его пешком по дорогам. Дорог на Севере нет, несли его по железнодорожным путям. Лучшая самодеятельность дивизиона, тридцать солдат и сержантов, с гитарами, с автоматами, с полной выкладкой чесали по этим шпалам в течение недели. Останавливались ночевать на маленьких, крошечных разъездиках, где поезда мчатся мимо как стрела. И вот когда мы там в медвежьих углах давали свои концерты (у нас была очень хорошая самодеятельность в дивизии), люди нам были необычайно благодарны. Была масса разительных примеров. Эти песни, русские напевы, которые мы там пели, вызывали большой душевный отклик. Когда мы давали концерты, нас было порядка тридцати человек, а выступали мы перед восемью-девятью человеками в каких-то билетных залах, пульмановских вагонах. Но это было очень радостно. Русское трехголосье – оно буквально высекало слезы из очень многих людей. Хорошо было. А все повелось с «Октета» МШИ.
Вернулись в Москву. Я уже пытался сочинять более-менее пристойное в смысле профессиональном. Написал очень много стихов и воображал себя поэтом. У нас с Володей были частые дискуссии по этому поводу: как мы вернемся в Москву, что нас ждет, какие нас ожидают перемены. Вернувшись, мы довольно долго болтались без дела. Володя года три подряд пытался поступить в ГИТИС, так и не попал туда и одновременно учительствовал. А я как-то вдруг через несколько месяцев познакомился с людьми из молодежной редакции радио и через четыре-пять месяцев был принят в штат. Стал приобретать новую профессию и обкатывать ее.
Я обладаю совершенно неприличным в отношении профессионализма характером: если я что-то услышу интересное один раз, а большего мне не предоставляется, то этот мотив, образ, прием так застревает у меня в голове, что я избавиться от него не могу. Поэтому часто я, греша против авторских прав, дописывал чужое, потом была путаница по этому поводу. В частности, это случилось с одной песней, которую я услышал в кинокартине «Трое вышли из леса». Смотрел картину один раз, и там есть песня на прекрасные светловские слова:
Все цветы соберу
Для тебя одной,
Белый цвет, синий цвет,
Нежно-голубой.
Это все, что я запомнил, выйдя из кинотеатра. Поскольку я пел ее беспрерывно, я не мог оставить один куплет и дописал еще штук семь или восемь куплетов. Потом по этому поводу были недоразумения.
Так же было и с песней «Жак Лондрей». Как я впоследствии выяснил, это песня французского певца Брассанса, имеющая совершенно иное содержание по сравнению с моим. Однажды у меня в гостях сидел ряд людей и пел эту песню на французском языке. Она мне так запала в душу, что я решил не то чтобы ее перевести, а просто написать свои слова.
Работа на радио дала мне огромный эмоциональный заряд для творчества, поскольку я стал ездить по стране и самым главным моим творческим местом был самолет. Я имел восемьдесят поездок в год, причем поездок дальних: на Дальний Восток, в Сибирь многократно, на Север – ну бог знает куда! И вот я из каждой почти поездки привозил много песен, они писались очень широко, легко. Привозил я песни из Сибири, с великих строек коммунизма – с Братской ГЭС, с Красноярской ГЭС, с дороги Абакан – Тайшет; есть у меня курильский цикл – с Курильских островов я привез пять песен: «Ищи меня сегодня», «Курильские острова», «На востоке» и другие. В известном смысле эти песни документальны, поскольку за каждой из них стоит тот или иной человек, тот или иной рассказ, характер, встреча. Это был своеобразный отчет о встреченных людях, о встреченных местах, пейзажах. Я часто бывал в военно-морском флоте и там писал песни.
Я не бросил альпинизм, а даже стал более активно им заниматься. Очень много было написано песен на Кавказе: «Волчьи ворота», «Не устало небо плакать» и так далее.
В ряде вузов столицы тоже произрастали песенные зерна. Митя Сухарев учился в то время в МГУ вместе с Геном Шангиным-Березовским, а потом Володя Борисов выплыл, и они весьма достойно представляли биофак. Замечательные в свое время песни у них появились: «Листопад», «Ау», «Звенигород». Потом все это скатилось к «Царевне Несмеяне».
Я начал работать в молодежной редакции и довольно долго в ней работал. Потом вместе с Борисом Абакумовым, к сожалению, ныне покойным, и с рядом других ребят мы основали радиостанцию «Юность». Добивались мы этого довольно долго. Раньше молодежный отдел вещал весьма неуверенно, скудно и разбросанно в эфире. Затем я работал там же на радио, но в другой организации – иновещания, то есть вещания на заграницу.
Потом основали мы втроем первый в стране звуковой журнал «Кругозор», где мне было необычайно интересно работать и как журналисту, и как автору песен. Я придумал себе такой жанр: песня-репортаж. Состоял он в том, что я ехал на стройку, беседовал с людьми, работал с ними как журналист, делал документальные записи и вместе с тем писал о них песни. В соединении все это давало некий новый жанр, некое новое начало. Первая песня-репортаж – пластинка моя – «На плато Расвумчорр». Это была песня, написанная в Кировске, на плато, куда впервые я попал в 1960 году, и попал я к ребятам, которые зимовали первую зиму на этом плато. Эта гора фактически состоит из апатита, и было высказано очень интересное технологическое предложение, чтобы гору начинать разрабатывать сверху, пробить ее тремя большими рудоспусками по шестьсот метров, то есть тремя колодцами, а сверху брать породу и сыпать ее через эти рудоспуски в бункера, а через бункера в вагоны. Но не было уверенности в том, что на такой высоте и в таких адских условиях можно наладить размеренную жизнь, и в том, выживет ли человек. И вот восемнадцать ребят-комсомольцев во главе с инженером Борей Лисюком взялись доказать, что там можно жить. Забросили их осенью, построили они себе дом, занесли им экскаватор по частям туда, и стали они зимовать первую зиму. В эту первую зиму я к ним и попал, добиравшись одиннадцать часов из Кировска до плато Расвумчорр, куда сейчас можно доехать за полчаса, наняв такси. Вообще все было в безумных снегах, безумных трудностях. Вот об этих ребятах я написал песню, эта песня-репортаж была первой в журнале «Кругозор».