[4] Затем, в декабре, президент узнал, что Трист, после того как вначале жестоко поссорился с Уинфилдом Скоттом, стал теплым другом главнокомандующего генерала вигов, и что они вдвоем планировали использовать военный фонд Скотта для покупки договора у мексиканских мирных комиссаров. Это было бичом президентства Полка, что его лучшие генералы были вигами, которых он ненавидел больше, чем мексиканцев, и он не собирался поддерживать демократического мирного комиссара, который бы сотрудничал с ними. Полк, разбуженный сообщениями о подкупе, начал планировать отзыв Скотта и с нетерпением ждал возвращения уволенного эмиссара.[5]
Затем произошло невероятное. 15 января пришло письмо на шестидесяти пяти страницах от Триста, который не получал послания от 25 октября, отзывающего его, пока не оказался в глубине переговоров о заключении договора. Он знал, что администрация хочет заключить договор; он считал, что в его силах добиться мира и что его моральный долг — не тратить эти силы попусту. Он считал, что письмо с его отзывом не имело обязательной силы, поскольку было написано без учета обстоятельств в Мехико. Таким образом, главный секретарь, который был назначен отчасти из-за его ожидаемой уступчивости, отказался от отзыва и 6 декабря написал письмо, чтобы сообщить правительству, что в качестве частного лица он продолжает вести переговоры о заключении мирного договора.
Администрация могла использовать или не использовать этот договор по своему усмотрению. Для пущей убедительности Трист прочитал президенту лекцию: намекнул, что Полк планировал неправомерную завоевательную войну; намекнул, что он и генерал Скотт спасут администрацию вопреки ей самой; осудил близкого друга Полка Гидеона Пиллоу как «интригана… …с непостижимой подлостью характера». Когда Полк прочитал это, его захлестнул гнев , и слова удушливой ярости полились на страницы его дневника: «Его депеша высокомерна, дерзка, очень оскорбительна для его правительства и даже лично для президента… Для меня очевидно, что он стал орудием генерала Скотта… Никогда в жизни я не испытывал такого негодования… Он лишён чести и принципов… очень низкий человек».[6]
Полк написал эти слова 15 января. Ровно через пять недель на пороге его дома появился договор мистера Триста.
В течение двух дней президент боролся с неизбежным, но на самом деле у него не было выбора, и он это знал. Мексиканская война была крайне непопулярна в значительной части страны; её считали неоправданной агрессией в защиту порочного института рабства, а Полка осуждали как поджигателя войны. Палата представителей, находящаяся под контролем вигов, фактически проголосовала за резолюцию, в которой заявила, что считает войну «ненужной и неконституционной, начатой президентом Соединенных Штатов»;[7] общественность жаждала мира, а договор, в конце концов, был точным выполнением условий самого Полка, сформулированных десятью месяцами ранее. Он сам определил своё положение и решительно заявил об этом своему кабинету:
Если бы договор был заключен сейчас, я бы потребовал увеличить территорию, возможно, сделать границей Сьерра-Мадре, но было сомнительно, что это может быть получено с согласия Мексики. Я также рассматривал последствия его отклонения. Большинство одной из ветвей Конгресса настроено против моей администрации; они ложно обвинили меня в том, что война была начата и продолжается мною с целью завоевания Мексики; и если я сейчас отвергну договор, заключенный на моих собственных условиях, как это было разрешено в апреле прошлого года, при единодушном одобрении Кабинета, то есть вероятность, что Конгресс не предоставит ни людей, ни денег для продолжения войны. Если это произойдет, то армия, находящаяся в Мексике, будет постоянно истощаться и уменьшаться в численности, и в конце концов я буду вынужден вывести её и таким образом потеряю две провинции — Нью-Мексико и Верхнюю Калифорнию, которые были уступлены США по этому договору. Если противникам моей администрации удастся победить на следующих президентских выборах, велика вероятность, что страна потеряет все преимущества, обеспеченные этим договором.[8]
Ничего не оставалось делать, как отправить документ Триста в Сенат.
Сенат получил договор 23 февраля, но не сразу приступил к его обсуждению, поскольку двадцать второго числа Джон Куинси Адамс был зарублен на полу палаты представителей, и дела конгресса были приостановлены до его похорон.[9] Но затем Сенат начал действовать с удивительной быстротой. Менее чем через две недели ратификация была проголосована. Но ещё до того, как закончилась эта короткая борьба, события показали, что за голосами, спасшими мирное урегулирование, стояли сложные и весьма неоднозначные позиции. Две особенно важные поправки были внесены на голосование, и они выявили перекрестные течения в Сенате. 6 марта Джефферсон Дэвис из Миссисипи внес поправку, которая должна была изменить границу таким образом, чтобы включить большую часть территории, которая сейчас является северной Мексикой. Поскольку вряд ли можно было ожидать, что Мексика согласится с таким изменением, голосование за поправку фактически означало голосование за продолжение войны, но, тем не менее, поправка получила голоса одиннадцати демократов, включая Стивена А. Дугласа из Иллинойса, Дэниела С. Дикинсона из Нью-Йорка, Эдварда А. Ханнегана из Индианы, Уильяма Аллена из Огайо и семи сенаторов от рабовладельческих штатов. 8 марта Джордж Э. Баджер, виг из Северной Каролины, предложил поправку, которая должна была исключить из договора все территориальные приобретения. Поскольку было предрешено, что в таком виде договор никогда не наберет большинства в две трети голосов, внесение этой меры поставило вигов, выступавших против аннексии и войны, перед дилеммой: чтобы прекратить войну, им придётся согласиться на аннексию, или, чтобы предотвратить аннексию, им придётся продлить войну. Тем не менее, пятнадцать вигов проголосовали за поправку Бэджера. Восемь из них, включая Дэниела Уэбстера, представляли Новую Англию, один — Нью-Джерси, один — Огайо, три — пограничные штаты Делавэр, Мэриленд и Кентукки, и по одному — Северную Каролину и Джорджию. По результатам этих двух голосований было очевидно, что достаточное количество сенаторов недовольны договором, чтобы его провалить. Но когда 10 марта состоялось решающее голосование, противоборствующие группы не смогли объединиться. Экспансионисты, которые хотели аннексировать северную Мексику, боялись отвергнуть договор, обеспечивающий безопасность Калифорнии и Юго-Запада, и по вопросу о ратификации только пять из одиннадцати, голосовавших за поправку Дэвиса, теперь проголосовали против. Если бы к этим пяти присоединились пятнадцать вигов, не желавших никаких территориальных приобретений, они образовали бы блок, превышающий одну треть, необходимую для поражения договора, но противники экспансии боялись отвергнуть аннексию, когда это означало также отвергнуть мир, и только семь из пятнадцати, голосовавших за поправку Бэджера, проголосовали против ратификации. По вопросу ратификации ещё два сенатора, Томас Харт Бентон из Миссури и Сидни Брис из Иллинойса, проголосовали против. В общей сложности двадцать шесть из пятидесяти восьми сенаторов в разное время голосовали против основных положений договора, но, тем не менее, был ратифицирован 38 голосами против 14.[10] Затем он был спешно возвращен в Мексику и там одобрен обеими палатами Конгресса, чтобы 30 мая можно было обменяться ратификациями.[11]
Таким образом, в результате действий уволенного эмиссара, разочарованного президента и разделенного Сената Соединенные Штаты приобрели Калифорнию и Юго-Запад. Этот гигантский шаг в развитии американской республики не был воспринят с энтузиазмом ни президентом, ни Конгрессом, а стал результатом того, что оппозиционные элементы не смогли найти жизнеспособной альтернативы и основы, на которой они могли бы объединиться. Это был ироничный триумф «Судьбы Манифеста», зловещее воплощение импульсов американского национализма. Он отражал зловещее двойственное качество этого национализма, поскольку в то самое время, когда национальные силы, во всей полноте подлинной энергии, добивались внешнего триумфа, сам триумф подвергал их национализм внутреннему напряжению, которое в течение тринадцати лет приведет нацию к высшему кризису.
Хотя под видимым единством торжествующей нации в 1848 году скрывались серьёзные потенциальные разногласия, факт остается фактом: видимость была действительно благоприятной. Судя по материальным признакам, ни одна страна на планете не добилась таких стремительных успехов в достижении национального величия и национального единства, как Соединенные Штаты в середине этого века национализма в западном мире.
Это была настолько молодая страна, что многие её жители были старше репатриантов, однако менее чем за шестьдесят лет, прошедших с момента инаугурации Джорджа Вашингтона, население почти удваивалось каждые двадцать лет, увеличившись с 4 миллионов в 1790 году до 23 миллионов к 1850 году. Площадь страны увеличилась с 890 000 до 2 997 000 квадратных миль, и марш империи, начатый тринадцатью штатами, неуверенно расположившимися вдоль Атлантического побережья, не замедлил своего хода, пока Соединенные Штаты не превратились в трансконтинентальный колосс с двумя океанами, обладающий великолепными природными ресурсами, которые позволили ему в двадцатом веке занять позицию мирового лидера. Тем временем первоначальные тринадцать штатов увеличились до двадцати девяти, так что большинство из них были обязаны своим существованием творческому акту федерального правительства. Сила младенца Геркулеса казалась впечатляющей, как никогда прежде, когда добровольцы-янки патрулировали улицы Мехико.