Он подумал с горьким интересом: «Они меня ненавидят. Если они откроют дверь, я всех перестреляю».
— Я поставлю человека на той стороне улицы, — послышался голос незнакомца, — подмигните ему, если этот парень придет.
Дверь в кафе закрылась.
— О, — сказал старик, — хотел бы я, чтобы моя жена все это слышала. Она бы и за десять шиллингов не отказалась от такого зрелища.
— Я позвоню ей, — предложила Элис. — Она у Мейсонов. Она сразу прибежит и приведет миссис Мейсон. Пусть тоже повеселятся. Еще на прошлой неделе миссис Мейсон говорила, что его морду видеть больше в своей лавке не хочет.
— Правильно, будь любезна, Элис, позвони ей.
Рэвен вытянул руку вверх и вывинтил лампочку из патрона. Встал и прижался к стене будки. Элис открыла дверь и захлопнула себя вместе с ним. Он закрыл ей ладонью рот, прежде чем она успела вскрикнуть.
— Не клади монету. Если положишь — застрелю, — сказал он. — Подними трубку. Притворись, будто ты разговариваешь со старухой. Давай. Мне плевать, если я тебя застрелю. Говори: «Добрый вечер, фрау Тренер».
— Добрый вечер, фрау Тренер.
— Теперь все по порядку.
— Они ищут Рэвена.
— Почему?
— За пять фунтов. Они ждут в лавке.
— Что это значит?
— У них номер записан. Эти деньги краденые.
Его обманули — мозг работал с механической аккуратностью, словно счетная машина. Ей только дай цифры, а она уж ответит. Он был во власти глубокого гнева. Если бы в будке с ним оказался мистер Чолмонделей, он бы его пристрелил, и плевать ему.
— Откуда украдены?
— Сам знаешь.
— Без лишних слов. Откуда?
Он даже не знал, кто нанял мистера Чолмонделея. Ясно, что случилось. Они ему не доверяли. Они так устроили, чтобы убрать его. По улице бежал газетчик и кричал: «Ультиматум! Ультиматум!» Его мозг зарегистрировал этот факт, но не больше.
Казалось, это не имело к нему никакого отношения. Он повторил:
— Откуда?
— Я не знаю. Я не помню.
Прижав пистолет к ее боку, он стал умолять ее:
— Вспомни, а? Это важно. Я этого не делал.
— Еще бы, не делал, — сказала она со злостью в молчащую трубку.
— Элис! — закричал старик из кафе. — Она придет?
— Я дам тебе десять фунтов.
— Твоих-то? Нет уж, спасибо, мистер Щедрый.
— Элис! — снова крикнул старик.
Они услышали, как он идет по коридору.
— Ради справедливости! — сказал он с отчаянием, вдавливая пистолет ей между ребер.
— Ты бы помолчал насчет справедливости, — ответила она. — Обращался со мной, как в тюрьме. Бил меня, когда хотел. Пепел по всему полу разбрасывал. С меня хватит. Помолчал бы насчет справедливости.
Он забыл о старике. Тот открыл дверь. Рэвен прошептал из темноты:
— Ни слова, или я тебя прикончу.
Теперь оба стояли перед ним.
Он сказал:
— Поймите. Они меня не поймают. Я в тюрьму не пойду. И мне плевать, если я кого-нибудь из вас пришью. Мне все равно, если меня повесят. Моего отца повесили… и ему неплохо… Идите вперед, в мою комнату! Кто-то за это окажется в аду.
Он поднялся с ними и запер дверь. Какой-то клиент звонил в дверь кафе. Он обернулся к ним.
— Мне есть за что вас пристрелить. Рассказали им о моей заячьей губе. Почему вы не могли играть честно?
Он подошел к окну. Он знал, что оттуда легко спуститься. Поэтому он и выбрал эту комнату.
— Мне есть за что вас пристрелить. Рассказали о моей заячьей губе. Почему вы не могли играть честно?
Энн Кроудер ходила по маленькой комнате, завернувшись в тяжелое пальто. Она не хотела тратить шиллинг на газовый счетчик, потому что до утра ей не истратить газа на шиллинг. Она говорила себе: мне повезло, что я достала эту работу, я счастлива, что уезжаю работать. Но она не могла себя убедить. Было восемь. У них останется четыре часа до полуночи. Ей придется обмануть его и сказать, что она едет с утренним, девятичасовым, иначе он отошлет ее спать пораньше. Он такой. Никакой романтики. Она улыбнулась нежно и подышала на пальцы.
Зазвенел телефон на первом этаже. Она подумала, что это дверной звонок, и побежала к зеркалу. Стеклянный мутный шар светил тускло, и она не была уверена, что ее косметика хороша для сияния танцевального зала «Астория». Она начала краситься снова: если она будет бледной, он заставит ее раньше вернуться домой.
Хозяйка просунула голову в дверь и сказала:
— Это ваш джентльмен. Звонит по телефону.
— Звонит по телефону?
— Да, — сказала хозяйка, настраиваясь на долгий разговор. — Он так спешит. Я бы сказала, он просто в нетерпении. Чуть не облаял меня, когда я пожелала ему доброго вечера.
— О, — сказала она в отчаянии, — он всегда так. Не обращайте на это внимания.
— Я полагаю, он хочет отменить свидание, — продолжала хозяйка. — Так всегда бывает. Вам, девушкам, которым приходится много ездить, никогда не везет.
Она бросилась вниз по ступенькам. Ей было все равно, если кто-нибудь увидит, как она спешит.
— Это ты, дорогой? — спросила она. Всегда что-нибудь случалось с их телефоном. Она услышала его голос, рычащий в самое ухо, так, что с трудом поняла, что это он.
— Тысячу лет не подходила. Это телефон-автомат. Я потратил все пенсы. Послушай, Энн, я не смогу приехать. Извини. Это работа. Мы ищем того человека, который ограбил сейф, помнишь, я тебе о нем говорил? Я буду всю ночь занят. Мы проследили один из банкнотов, — его голос возбужденно бился в трубке.
— Ничего, ничего, дорогой, — ответила она, но не смогла сдержаться и добавила: — Джимми, я тебя долго теперь не увижу. Несколько недель.
— Плохо дело. Дай подумаю… Послушай. Не езди ты к раннему поезду, какой смысл? А девятичасового нет. Я смотрел расписание, — сказал он.
— Я знаю. Я сказала…
— Лучше поезжай на ночь. Тогда сможешь отдохнуть перед репетицией. В полночь с Юстона.
— Но я еще не собралась.
Он не обратил внимания на ее слова. Он больше всего любил планировать и принимать решения.
— Если я окажусь рядом с вокзалом, я постараюсь… — продолжал он.
— Ваши две минуты истекли.
— Черт возьми, кончилась мелочь. Дорогая, я тебя люблю, — сказал он.
Она поднялась по лестнице. Она не плакала, ей казалось, будто кто-то умер и оставил ее одну, испуганную, боящуюся новых лиц, новой работы, грубых провинциальных шуток, парней, таких молодых, боящихся самих себя, боящихся того, что они не могут вспомнить, как это хорошо — быть любимым.
Часы на вокзале показывали без трех минут полночь.
Контролер у загородки сказал:
— Свободные места впереди.
— Меня провожает друг, — объясняла Энн Кроудер. — Можно мне сесть с этого конца, а когда мы поедем, я перейду вперед.
— Они заперли двери.
Она в отчаянии оглянулась. Выключали свет в буфете: с этой платформы больше не будет поездов.
— Поторопитесь, мисс.
Заголовок в вечерней газете не давал ей покоя. Она подумала, что война может начаться раньше, чем они встретятся снова. «Он пойдет на войну, он всегда делал все как другие», — сказала она себе в раздражении, но тут же подумала, что любила в нем именно эту надежность. Она хотела, чтобы ее мужчина был обыкновенным, она хотела знать заранее, что он скажет.
Она бежала мимо вереницы освещенных фонарями лиц. Поезд был полон, настолько полон, что в вагонах первого класса можно было увидеть робких, странных людей, которые чувствовали себя неловко в глубоких креслах, которые опасались, что контролер выгонит их. Она отказалась от мысли найти вагон третьего класса, открыла дверь, бросила «Женщину и красоту» на единственное свободное место и пробилась к окну, переступая через ноги и высовывающиеся из-под сидений чемоданы. Паровоз разводил пары, дым несся над платформой, и трудно было разглядеть что-нибудь за барьером.
Кто-то потянул ее за рукав.
— Простите, — сказал толстый человек. — Я хотел бы купить шоколаду.
— Одну минутку, пожалуйста. Меня провожают, — попросила она.
— Его нет. Уже поздно. Вы не имеете права монополизировать окно. Я хочу купить шоколаду. — Он оттолкнул ее и помахал рукой с изумрудным кольцом. Она старалась увидеть барьер через его плечо, но он заслонил почти все окно.
— Мальчик! Мальчик! — кричал он, размахивая изумрудным кольцом. — Какой у тебя шоколад? Что-нибудь послаще.
Вдруг в щель она увидела Матера. Он уже миновал барьер и шел вдоль поезда, разыскивая ее, заглядывая в вагоны третьего класса, пробегая мимо первого класса. Она взмолилась:
— Пожалуйста, пропустите меня. Я вижу друга.
— Один момент. Один момент. А у вас есть «Нестл»? Дайте мне плитку на шиллинг.
— Пожалуйста, пустите меня.
— У вас нет денег помельче, — спросил мальчик, — чем десять шиллингов?
Матер прошел мимо. Она стучала в окно, но он не услышал среди свистков, стука колес тележек, провозивших последние чемоданы и тюки в багажный вагон. Двери захлопнулись, раздался свисток, и поезд тронулся.
— Пожалуйста, пожалуйста…
— Должен же я получить сдачу, — протестовал толстяк. А мальчик бежал рядом с вагоном, считая шиллинги на ладони. Когда она пробилась к окну и высунулась наружу, поезд уже проехал платформу, и она разглядела маленькую фигурку на конце асфальтовой дорожки.
Пожилая женщина сказала:
— Нельзя так высовываться. Это опасно.
Она возвращалась на свое место на цыпочках, чувствуя общее недоброжелательство. Каждый думал: «Ей не место в этом вагоне. Какой смысл нам платить за первый класс…» Нет, она не заплачет, она чувствовала, что избитые поговорки, которые пришли в голову, — о том, что, снявши голову, по волосам не плачут, о том, что слезами горю не поможешь, все обойдется — не помогают. Все-таки она заметила с неприязнью, что на ярлычке, свисавшем с чемодана толстяка, было написано название того же города, куда ехала и она, — Ноттвич. Толстяк сидел напротив с «Ивнинг ньюс», «Пассинг Шоу», «Файненшиал таймс» на коленях и жевал сладкий молочный шоколад.