— Я больше не буду...
— Знаем, как это не будешь. А губы в чем?
— Одну вишенку попробовала...
— Ну, вот и сиди, значит, дома.
Оля начала всхлипывать.
— Ну, ладно, не хнычь только, возьмем, — сказала мать.
Но в это время в дверь постучались.
— Можно, что ли? — спросил густой бас.
— А, Андрей Петрович! Здорово.
— Фу, жарища, прямо нету возможности, особливо при моей комплекции...
— На этот стул не садись, не выдержит.
— Я вот лучше на подоконнике. Жена и то дразнит, что для меня нужно железную мебель делать. Слыхали?
— Слыхали.
— Пойдете?
— Непременно.
— Ведь это то самое, из-за чего мы тогда в канаве сидели.
— Ну, да же, вот я только-что Марусе рассказывал.
— С завтрашнего дня начинается.
Алексеевск — маленький городок, и там все отлично знают друг друга. Каждая новость мигом облетает весь город.
Забежит ли к кому на двор бешеная собака, поймают ли мальчишек, собравшихся ночью «потрусить» абрикосовые деревья, укусит ли кого тарантул — сразу все об этом узнают и долго обсуждают происшествие.
А что было, когда агроном Бельчук поставил у себя радио. Весь город перебывал у него, слушая харьковские концерты и речи.
В Алексеевске был и театр, скорее похожий на большой сарай, окруженный садом. В саду этом по вечерам играл оркестр музыки, а за столиками можно было пить чай и прохладительные напитки. Был кегельбан, из которого доносилось глухое громыханье катаемых шаров и сухой стук падающих кегель.
Спектакли устраивались редко, и обычно каждая пьеса шла всегда один раз. На второй спектакль уже ходить было некому.
Теперь на воротах сада красовалась громадная афиша:
Антрепренер правильно рассчитал, решив показать в Алексеевске эту фильму. Все билеты сразу были распроданы.
В восемь часов вечера объявлено было начало.
— Эх, кабы Митя был тут, — сказала Марья Петровна, — вот бы, небось, доволен был. Так он всему всегда радовался.
— Ну, вспомнила. Небось он там живет себе где-нибудь в Америке и в ус себе не дует.
— Хорошо, если жив... Ведь семь лет прошло с тех пор.
— Наверное жив.
— Кто его знает... тогда ведь что делалось-то...
— Ты ведь жива?
— Так я тебя повстречала...
Маруся вспомнила станцию, внезапно покинутую всеми.
Толпа оттеснила ее от поезда, на котором уехали ее дядя и брат. А тут же началась пальба... Какие-то бандиты налетели на хлебный склад. Началась перестрелка. Маруся побежала в станционный сад, что-то страшно толкнуло ее в плечо... а опомнилась она уже на телеге, медленно ехавшей по степи. Над степью сверкали звезды...
— Да, если бы я тебя тогда не подобрал, — сказал Носов — была бы тебе крышка... плечо все в крови... Тут самому надо было удирать... да я уж рискнул... и прямо к доктору Артемию Филипповичу. А на поверку-то вышло, рискнул не зря... И жену приобрел и дочку... Ну! готовы, что ли?
Они заперли дом и пошли на улицу.
— Ну, Полкан, смотри, сторожи... И ты, Мальчик, не подкачай.
Псы, высунув язык, с важностью проводили хозяев до калитки, а затем, вернувшись, разлеглись на крыльце.
Если бы важный директор «Геракла» увидал алексеевский кинематограф, он наверное изобразил бы на своем лице полное презрение.
Вместо обитых кожею кресел из красного дерева — скамейки, исписанные и изрезанные во время длинных антрактов соскучившимися зрителями. Вместо огромного стеклянного купола, — деревянные перекладины, перевитые иссохшими гирляндами. Вместо гладкого белоснежного экрана — сомнительной чистоты полотно. Вместо громадного негритянского оркестра — расстроенный рояль и надтреснутая скрипка.
Однако жители Алексеевска, никогда не имевшие чести и счастья побывать в «Геракле», были весьма довольны и с нетерпением ожидали начала сеанса. В особенности дети из себя выходили от любопытства.
Оля никогда еще не была в кинематографе. Она все никак не могла понять, где же будет происходить представление. Как же могут люди двигаться на этом полотне. Вот еще небылицы.
Наконец, в зале погасили свет, и аппарат затрещал.
Те зрители, которые бывали в Москве, радостно загудели.
— Кремль, Кремль! — кричали они.
— Оля, смотри, это Кремль, — говорила Маруся, — это — Москва-река. Жалко, что ты, Дмитрий, никогда в Москве не был.
— Не пришлось. Эх, красиво!
А потом начались знакомые картины.
Рояль и скрипка надрывались во-всю, отмахивая галопы и марш, а лихая конница мчалась по степи.
— Бачь, бачь, Терентьев Хутор... Вон Дарья белье развешивает...
— Ха-ха-ха... да это Перезвон за автомобилем помчался...
Но когда вдруг появилась алексеевская базарная площадь, тут уже все не выдержали.
— Вон я, вон я, — раздавались голоса.
— Вон Маруся... Маруся... Маруся... Марья Петровна. Носов, гляди.
— Да я гляжу.
— Ух!
Базар исчез, и какие-то люди в мохнатых шапках медленно стали пробираться с ружьями наперевес.
Но публика никак не могла успокоиться.
— Разве я такая нескладная? — ворчала какая-то полная торговка. — Какой меня коровой изобразили.
— А Марья Петровна-то, как живая.
— И картошка даже вышла на лотке.
— Интересно.
Выходили из театра, оживленно болтая и споря.
— Дома как-то непохожи получились.
— Ну, вот, сказал... Дома-то самые похожие.
— Как я увидала себя, так чуть сквозь землю не провалилась. Все смотрят... страшно.
— Чего ж страшного-то?
— Ну, как же, все-таки публика.
— Подумаешь, какая артистка.
Одним словом, картина имела в Алексеевске большой успех, может-быть, не такой как в Париже, но для Алексеевска вполне достаточный.
Оля была в полном восторге. Хоть она половины не поняла — было ей всего 6 лет, но все-таки картина произвела на нее сильное впечатление.
— Зря таких маленьких детей водите по театрам. Спать не будет девчонка.
— Оставить не с кем. Бабушка наша к старшей дочери уехала, через неделю только вернется.
В этот вечер все жители Алексеевска живо вспомнили страшные дни гражданской войны.
Вот тогда было не до театров. Власть сменялась то и дело, разбойничьи банды шатались по степи и делали налеты на город. Много было ужасов, много людей погибло, много людей сгорело.
Носов тогда служил в Красной армии, но выбыл из строя из-за полученной раны. Марусю он подобрал возле станции в разгар петлюровщины. Благодаря счастливой случайности ему удалось беспрепятственно проехать те десять верст, которые отделяли городок от железнодорожной станции.
Рана, полученная Марусей, оказалась неопасной, и она скоро поправилась. В бреду, еще во время болезни, она все вспоминала своего брата Митю, звала его и очень по нем тосковала. Носову она очень понравилась, и по ее выздоровлении он предложил ей стать его женой.
И ей тоже понравился Носов. Веселый, добрый и смелый, он пользовался всеобщей любовью в Алексеевске. Никаких родных у Маруси в России не осталось, дядя ее Колобов и Митя исчезли, может быть, погибли в дороге. А Носова к тому же еще и звали Митей. Маруся подумала и согласилась. Они поженились, а через год родилась у них дочка Оля.
Нужно теперь сказать, как случилось, что Маруся и Митя вздумали отправиться за границу в обществе своего дядюшки.
Яков Николаевич Колобов был суровый и необщительный человек. Был он очень хорошим бухгалтером, знал языки и служил в банке, пайщиком которого состоял.
Маруся и Митя были дети его сестры, вышедшей замуж за бедного музыканта, который вскоре после рождения Мити умер от чахотки. Вдова с детьми жила впроголодь, получая иногда от брата скудную поддержку, а главным образом промышляя шитьем белья.
Брат не мог простить ей, что она вышла за музыканта.
— Разве музыка — это приличное занятие? Трень-трень-трень... Все музыканты спокон века под заборами умирали. А теперь ты и мне обуза и детей воспитать не можешь.
Впрочем сестра недолго обременяла своего брата. Она умерла от брюшного тифа в больнице.
Маруся продолжала работу матери — шила белье. Но после Февральской революции заказы стали очень редки, а цены росли.
Дядюшка разворчался окончательно и почти перестал помогать племянникам, хотя дела банка шли очень хорошо.
Общая неразбериха была на руку банкирам. Вздувая цены, они откладывали себе солидные проценты. Но так продолжалось только до октября.
В октябре все частные банки были национализированы, а их владельцы постарались возможно скорее перебраться за границу, захватив все, что было возможно.
— Годочек переждем, а потом вернемся, — рассуждали они.
Яков Николаевич сразу возненавидел большевиков.
— Негодяи, — говорил, — грабители... Украли у меня весь капитал...
У него впрочем было кое-что на руках — несколько тысяч долларов, и с этими деньгами он решил ехать за границу.
— И вас с собою возьму, не желаю, чтобы ты с большевиками оставалась. Еще замуж выйдешь за подлого грабителя.
Маруся была тогда сбита с толку всеми событиями. Поездка за границу казалась ей заманчивой: хотелось увидать те страны, о которых столько читала она в книжках. А Митю приводила в восторг уже одна мысль так долго ехать в поезде, да еще на пароходе. Впрочем, его и не спросили. Ему тогда было всего восемь лет.
Отъезд состоялся в самое тревожное время. Гражданская война была в разгаре. На станции Белгород, во время пересадки из вагона в вагон началась паника. Возле вокзала вдруг загремели выстрелы. Дело было ночью. Пассажиры бросились кто куда. Толпа оттеснила Марусю. Она слышала, как Митя плакал и звал ее. Но затем поезд тронулся. С тех пор она никогда уже не видела своего брата и не имела о нем никаких сведений. Были слухи, что поезд, на котором они ехали, потерпел крушение, и многие пассажиры погибли. Но проверить эти слухи не удалось. Тогда были испорчены все телефоны и телеграфы; даже о приходе неприятеля давали знать, зажигая на курганах костры.