Розалинда не ожидала увидеть Рени такой. Она припомнила, когда они последний раз виделись — прошло всего несколько месяцев. Рени успела исхудать, щеки ввалились, скулы выступили, а подглазья заполнили темные тени. Такое не происходит за одну ночь.
— Все будет хорошо, поедем домой. — Она заметила, что Рени не поняла, что значит «домой», и пояснила: — В Калифорнию.
Наверное, не лучшая идея везти ее в тот самый дом, где все началось. Но ведь это и место утешения, по крайней мере было им когда-то.
— Хочу в бабушкину хижину.
Розалинду всегда раздражало, что именно Берил Фишер удалось справиться с новорожденной Рени.
— О, Рени. Я ненавижу пустыню. Ты же знаешь.
— Тебе вовсе не обязательно туда ехать.
— Там нет электричества, и даже с привозной водой проблемы. Сотовой связи нет. Не стоит тебе туда сейчас ехать. Давай для начала доберемся до дома там и поговорим. Ладно?
Рени кивнула.
Розалинда помогла ей одеться. Медсестра вручила Розалинде пакет с лекарствами и назначениями. До квартиры Рени они добрались на такси. Пока Рени оцепенело сидела в кресле, Розалинда побросала в чемодан одежду и туалетные принадлежности. И тут она заметила собачьи миски на кухне. Проклятье. Совсем забыла о собаке.
— Где Сэм?
— У соседа.
Это вам не карманная собачка. Здоровенный лабрадор. Придется менять планы, ехать на машине через всю страну. Розалинда понимала, что, даже напичканная лекарствами, Рени не согласится отправить собаку отдельно. Розалинде и самой эта идея была не по душе.
— А моя рыбка? — Рени показала на аквариум, где плавала красно-лиловая бойцовая рыбка.
К счастью, сосед жил в том же здании. Розалинда обменяла рыбку на пса, вручив аквариум и корм мужчине в спортивном костюме.
— Дочка как раз хотела рыбку, — сказал он.
— Вот и отлично.
Они упаковали вещи для переезда и пять дней спустя уже были в Калифорнии, где Рени отправилась в свою прежнюю комнату, а Сэм улегся рядом с ней на кровати.
ГЛАВА 5
Наши дни
Возвращаться в дом, откуда полиция вывела в наручниках ее отца, всегда было трудно. Рени всеми силами избегала появляться в этих знакомых стенах. Ей очень хотелось рассказать матери о сделке, которую пытался заключить Бенджамин, по телефону. Так было бы проще. Но в конце концов решила, что мать, которая последнее время так много ей помогала, заслуживает услышать все при личной встрече.
И вот, положив одну руку на руль и сняв ногу с педали газа — четырехполосная трасса идет под уклон, — за час она спустилась из горной пустыни к Палм-Спрингс, наблюдая, как с каждой милей растет температура. Внизу иногда бывало на двадцать градусов жарче.
После появления Дэниела Эллиса у ее хижины прошло три дня. С тех пор она успела побывать на ярмарке, где продала достаточно керамики, чтобы продержаться весь следующий месяц. Она сомневалась, что когда-нибудь вернется в ФБР, а отпускные давно кончились, и приходилось обходиться лишь самым необходимым; только благодаря керамике удавалось сводить концы с концами и платить небольшую ипотеку. Ее вполне это устраивало, даже нравилась постоянная угроза мгновенного крушения. В любой день все могло кончиться. Или нет.
Мать предлагала помочь ей деньгами, но Рени отказалась по целому ряду причин. Розалинда Фишер любила держать все под контролем, и Рени не хотела отдаваться на ее милость. Между ними наконец установились более-менее приличные отношения, не особенно близкие, но лучше, чем раньше. Не хотелось рисковать их испортить.
Она пересекла городскую черту и въехала в туристический район.
Палм-Спрингс на первый взгляд напоминал прибрежный калифорнийский город, но располагался в сотне миль от пляжей, на краю Внутренней Империи. Туристы вечно шутили, что ждали, что через улицу или сразу за поворотом откроется океан. Ничего подобного. Еще ехать и ехать.
Здесь она родилась и выросла, и в детстве не слишком задумывалась о том, что ее окружает. Но прошли годы, и Рени поняла, что Палм-Спрингс напоминает раскрытый глянцевый журнал, забытый кем-то на солнце возле бассейна. Город в пустыне прославился как родина модерна середины двадцатого века, влияние которого бросалось в глаза повсюду, от кафе и отелей до частных домов. Расположенный в двух часах езды от Лос-Анджелеса, город привлекал звезд, и обсаженные пальмами улицы с названиями вроде Джин-Отри-трейл и Фрэнк-Синатра-драйв напоминали приезжим о старом Голливуде. В аэропорту один из залов носил имя Сонни Боно.
Когда температура в долине Коачелла поднимается слишком высоко, можно уехать от жары вторы Сан-Хасинто на канатной дороге или сесть в машину и помчаться по автостраде мимо полей знаменитых гигантских белых ветряков, лениво взбивающих насыщенный озоном воздух, плывущий по долине от самого Лос-Анджелеса. Озон обычно сопровождался предупреждениями о качестве воздуха и как минимум головной болью. Если это недостаточно впечатляет, то всего в нескольких милях от города, где-то глубоко в недрах, таятся разломы Сан-Андреас и Уокер-Лэйн. В прошлом тут случались довольно сильные землетрясения, но все ждали, когда тряхнет по-настоящему.
Давай посильнее.
Как всегда, с замиранием сердца, Рени свернула у знака «стоп» и покатила по широкой ровной улице к тупику, где стоял дом ее детства. Дом, построенный в пятидесятые годы, являл собой классический образец местной архитектуры: белые шлакобетонные блоки, двускатная крыша и гигантские пальмы вокруг. Прекрасный пример сочетания модернизма середины века с «пустынным модерном». В последние годы его даже включали в экскурсии по городским домам, чем мать очень гордилась. Рени подозревала, что людям просто интересно посмотреть на дом Убийцы Внутренней Империи.
Она не предупредила мать о своем приезде, и, стоило ей войти и бросить сумку на низкую кушетку, Розалинда Фишер начала свой очистительный ритуал, как они обе стали это называть.
Рени не сразу осознала, что в ее состоянии, которое в конце концов диагностировали как сложную травму, запахи играют роль триггеров. Запах дома всегда обрушивался на нее как удар, сколько бы она ни готовилась к этому и сколько бы ни прошло времени. Пусть стены давно перекрасили, пусть семейных фото нигде не осталось, пусть она прожила здесь еще несколько лет после ареста Бенджамина. Стоило ей уехать — неважно на сколько, — возвращение каждый раз вызывало нервную реакцию, так что руки сжимались в кулаки и ногти вдавливали кровавые полумесяцы в ладони.
Даже сейчас, после стольких лет, пока ее мать хлопотливо зажигала свечи и включала распылитель эфирных масел, Рени обоняла свое мрачное — как выяснилось потом — детство. Место, где в одно мгновение перевернулась жизнь, а реальность вывернулась наизнанку, невозможно скрыть, закрасить, замаскировать предметами искусства или приторным ароматом миллиона свечей. Свечи и картины просто сливались с прошлым в одно целое.
Мать в узких черных брюках и крахмальной белой блузке без рукавов с тщательно уложенным воротничком, нечто среднее между Одри Хепберн и Салли Филд, позвякивая золотым браслетом, выбежала из комнаты с баллончиком освежителя воздуха и принялась распылять его вокруг.
Это что-то новенькое.
Запахло чем-то вечнозеленым, и желудок Рени скрутило, но она успела справиться с дурнотой. Надо приучать себя сдерживать физические реакции — если удается затормозить их, унять, то угасает и эмоциональный всплеск.
Нет стоит говорить матери, что запах спрея ее раздражает. Рени скрывала свои переживания, а мать, с другой стороны, пыталась вытравить прошлое аэрозолями, маслами и свечками.
Всегда элегантная и ухоженная, с крашеными волосами без признаков седых корней, Розалинда Фишер занималась йогой и живописью, следила за питанием, занималась общественной и филантропической деятельностью, слыла покровительницей местных искусств и художников и принимала в своем доме женщин, нуждающихся в безопасности и ночлеге. Такова была ее мать.
— Что же ты не предупредила, что приезжаешь. — Она отставила аэрозоль и щелкнула термостатом, включая кондиционер, чтобы разогнать запах по всему дому. — Я бы проветрила дом как следует, зная твою чувствительность, эти твои головные боли.
Рени предпочитала объяснять свое состояние мигренью, а не воспоминаниями, вызываемыми запахами. Прошлое навсегда останется между ними, но по обоюдному молчаливому согласию они уже много лет не говорили об этом. Даже сейчас все казалось нереальным. Это всегда будет казаться нереальным. Но Рени предпочитала скрывать от матери свою душевную травму, отчасти потому, что Розалинда и сама достаточно пострадала, отчасти потому, что не хотела, чтобы та суетилась вокруг нее. Однако скорое свидание с отцом остро напоминало Рени о так и не заживших ранах.
В детстве весь ее мир вращался вокруг отца. Дома было безопасно, но временами довольно скучно. Однако даже у самых скучных людей бывают грязные тайны. Работая профайлером, она еще раз убедилась в этом. Серийные убийцы, как правило, ведут скучную неинтересную жизнь. Факт. Ее отец был уважаемым преподавателем психологии и параллельно занимался психотерапией, принимая пациентов на дому. Мать наслаждалась ролью дамы высшего общества Палм-Спрингс, принятой туда благодаря своему влиянию, несмотря на отсутствие богатства. Некоторые подозревали, что своей благотворительностью она пыталась компенсировать злодеяния мужа, но в действительности Розалинда занималась гуманитарной работой еще до того, как познакомилась с Бенджамином Фишером на лекциях по психологии в колледже. Как оказалось, Бенджамин испытывал патологическое желание причинять боль, Розалинда же, напротив, пыталась утолить ее.
— Нам нужно поговорить, — сказала Рени.
«Побыстрее бы покончить с этим». Она прошла в кухню, уютную, но, как и все комнаты в этом доме, будившую воспоминания: раздвижные стеклянные двери выходили на маленький бассейн. Здесь когда-то отец учил ее плавать и подбрасывал в воздух, а она визжала от восторга.