— Так… — купчина отёр внезапно взмокший лоб дрожащей рукой. — Утра ждать не будем. Сейчас пойдём.
— Сейчас?! Ночью?! — Голуб усиленно заморгал.
— Да! — взъерошился Иван Иваныч. — Прямо сейчас! Да какая это ночь, разуй глаза, Степан Савельич! Только что газету читать нельзя! Охчен, ты остаёшься с лошадьми.
— Моя тоже туда ходи! — возмутился тунгус. — Степа Савелыч пускай здеся сиди!
— Охчен… — почуяв угрозу бунта, Полежаев сменил тон на задушевный. — Ну ты сам посуди, Степан Савельич человек учёный, ежели что, нам без его науки и не разобраться, может стать. И лошадей так оставить нельзя, а ну как волки зажрут, чего делать будем?
— Моя тоже туда ходи! — отрезал Охчен. — Моя сё сказал!
…
— Уф… это же смертоубийство какое-то… дай… отдышаться…
Долговязый приказчик, отдуваясь, обессиленно сел на поваленный ствол. Не отвечая, Полежаев тяжело осел рядом. Илюшка тоже не заставил себя упрашивать.
Действительно, путь через поваленный лес оказался настоящей пыткой. Тысячу раз похвалил себя Полежаев, что не велел тащить через этот завал лошадей. Правда, ветви с лиственниц и сосен здорово пообломало взрывной волной, иначе бы путь оказался вовсе непроходим. Однако и торчащих комлей с растопыренными корнями хватало для того, чтобы жизнь не казалась сахаром. Тем не менее упорство и труд, как известно, что хошь перетрут. До небесной драгоценности оставалось уже не более полуверсты, так что переливчатое сияние меж поваленных древесных стволов буквально било в глаза. Купец представил себе, какую сумму запросит за диковину, и зажмурился. Никель… ха! Это вам не никель, ребята… Пусть даже сто тысяч пудов никеля — разве сравнятся они с этаким-то дивом?
Мысль, царапавшуюся на краю сознания, купчина старательно гнал обратно, в подвал. Потому как от такой мыслишки и ослабеть недолго. Бог Огды… а ну как прав тунгус?! Их шаманы отнюдь не такие тёмные дураки, какими представляют их в снобизме своём самоуверенные европейские учёные, затвердившие наизусть таблицу логарифмов и на этом основании возомнивших, что знают, как устроен мир. Ой, а вдруг не зря из поколения в поколение хранят ту легенду шаманы, насчёт Огды… Нет, не надо. Не сейчас. Драгоценный камень лежит там, в полуверсте отсюда. Громадный алмаз какой-нибудь, с необычными свойствами.
— Встаём. Пошли! — подавая пример, Полежаев первым поднялся с поваленного бревна.
И вновь маленький отряд пробирается через хаос переломанных ветвей и вывороченных корней. Вдобавок почва под ногами чавкала, пружинила как резиновая — где-то тут начиналось обширное болото.
— Ого!
Долговязый приказчик, присев на корточки, рассматривал небольшую вещицу, будто вплавившуюся в поваленный древесный ствол. Штуковина, размером с небольшой портсигар, выглядела необычно, будто какая-то деталь неведомого механизма, или прибора, оплывшая от жара в кузнечном горне. Не металл, и не камень вроде… чёрт его знает, что такое…
— Тёплый, однако, — Илюшка потрогал штуковину. Помедлив, достал нож и попробовал ковырнуть. Находка подалась неожиданно легко, и с первого взгляда стало ясно, отчего — древесина в выемке обуглилась дочерна, не держала.
— И в самом деле тёплая, — Голуб покатал штуковину на ладони. — Должна была уже давно остыть, по идее. А вот не остыла.
— Ты вот что, Степан Савельич, — тряхнул бородой купец, — спрячь эту штуку в свой «сидор» покуда. Вернёмся на факторию, разберём что к чему. А сейчас не время. Идём!
Сияние впереди обрело почти осязаемую силу. Шаг… ещё шаг… и ещё шаг… и ещё…
— Оооо!
Общий вздох вырвался из трёх измученных людей. В ямине, совсем неглубокой — на четверть аршина, не больше — лежала огромная продолговатая жемчужина, переливающаяся на все цвета радуги нестерпимо ярко, так, что было больно смотреть. Длина чуда была с аршин, в поперечнике и того меньше.
Первым от ступора отошёл долговязый приказчик. Осторожно шагнул ближе, и небесное диво, словно почувствовав, пригасило своё сияние. Помедлив, Голуб осторожно приложил руку к гладкому боку «жемчужины», сияние тотчас угасло вовсе, только по поверхности бежали огненные знаки, складываясь в строчки.
— Тёплая…
Степан Савельич попробовал качнуть находку. Раз, другой, сильнее и сильнее.
— Странно… лёгкая… лёгкая и тяжёлая одновременно… Как такое вообще может быть?!
— Вот это дааа… — купец сглотнул. — Вот это находка…
Он встрепенулся.
— Давайте-ка, ребятушки, большой мешок.
— Нельзя брать! — глаза тунгуса вновь засверкали. — Бог Огды потерял! Худо будет!
— Помолчи, Илюшка, — сморщился Полежаев. — Худо так худо, с богом не поспоришь. Коли потребует отдать — отдадим, куда денемся. Коли захочет покарать — покарает. Гляди, оно же в болотину уже наполовину ушло. Не вытащим сейчас, засосёт!
Уверенный тон хозяина сбил тунгуса с толку, он заморгал.
— А ну, помогай!
В шесть рук «жемчужину» вызволили из воронки, наполненной ржавой болотной водой, и кое-как запихнули в мешок. Степан Савельич не соврал — находка оказалась не только тёплой, но и тяжёлой, и лёгкой одновременно. То есть если держать на руках, пуда четыре, не больше. А если попробовать двигать — не меньше тонны. Вдобавок находка категорически сопротивлялась переворачиванию, словно поплавок на воде.
— Что думаешь, Степан Савельич?
— Несоответствие инертной массы и гравитационной… наука таких аналогов не знает…
Купец крякнул. Вот что значит учёный человек, всегда слова нужные найдёт. Сам Иван Иваныч мог сказать только разве что «охренеть»… ну и прочие такие подобные научные выражения. А вон Илюшка с Охченом так и вовсе — «ооооо!!!»
— Так… — купец оглянулся. — Жердину надо… Вот эта, что валяется, подойдёт. Охчен, Илюшка, рубите!
Очистить от веток тонкий стволик берёзки для умелых таёжников — дело пары минут, не больше.
— Готово, Вана Ваныч!
— Хорошо, хорошо… Вяжем находку. Ну как волка добытого, чего непонятно?
— Сё понятно!
— Погоди-ка… — Полежаев критически оглядел долговязого приказчика. — Сделаем так. Привязывай-ка её, ребята, поближе к комлю… да, вот здесь. Мы трое примерно одного роста, ну и возьмём на себя комель. А Степан Савельич, по росту его, за верхушку возьмётся, сзади замыкающим. Так-то груз на всех равномерно ляжет, и толкаться боками не придётся, и руки не оттянем.
Возражений толковому распоряжению, как и следовало ожидать, не последовало.
— А ну, взяли! Пошли, ребята. Ровно ступаем, находку не ронять!
— Пять вёрст назад топать… — приказчик отёр со лба пот.
— Да дойдём, дойдём! Как же иначе?
…
Лошади то и дело всхрапывали, косясь на мешок, притачанный к паре жердин, однако ношу свою тащили исправно. Животные успели отдохнуть за ночь, чего никак нельзя было сказать о людях. Волна лихорадочного возбуждения, связанного с невероятной тайной, понемногу улегалась, на смену приходила, наваливалась медведем адская усталость. Право, если бы не необходимость то и дело уклоняться от веток, норовящих стащить шляпу с накомарником, Иван Иванович, пожалуй, заснул бы на ходу да и вывалился из седла.
Кремнистые откосы сменила чавкающая болотистая марь — хребёт-чувал остался позади. Вообще-то тропа была проложена здесь не зря — ибо шла по водоразделу местных ручейков и речушек, то есть по самым сухим местам. По относительно сухим. Поскольку справа-слева болотина становилась вовсе непроходимой для верхоконного, по крайней мере, до середины июля. И то, если не зарядят дожди…
— Степан Савельич, ты чего всё время ёрзаешь?
— Да пёс его знает… — приказчик то и дело двигал плечами. — Спина зачесалась чего-то…
— Потница, должно. Упрели мы неслабо, чай.
— Может, и потница… — Голуб покосился на свой «сидор», притороченный сейчас к луке седла.
— Ничего, Степан Савельич, потерпи… Вот вернёмся, баньку натопим… самовар поставим, водочку разольём…
Во, гляди-ка, воспрял народишко, удовлетворённо подумал Иван Иваныч, наблюдая за спутниками. Ничто так не бодрит в походе, как близость его конца. Банька, да с самоваром, да с водочкой — тут и мёртвый запляшет…
Долгий летний день медленно, но верно клонился к закату. То тут, то там в ветвях пересвистывались пичуги, подавали свой голос бурундуки, где-то долбил дятел — вчерашний ужас понемногу отходил, забывался, и жизнь брала своё.
— Илюша, глянь-ка, ладно ли всё? — Полежаев кивнул на замотанную в мешковину находку.
Тунгус, поравнявшись с поклажей, осторожно отогнул край рогожи.
— Всё ладно.
Ой, да не всё тут ладно, подумал Полежаев. С утра как воды в рот набрали тунгусы. Ну Охчен, допустим, и так-то не шибко болтлив был, однако Илюшка… Ой, что-то замыслили азиаты, смятенно размышлял купец, исподволь разглядывая лица своих людей. Да разве поймёшь… глаза как щели, лица как сковороды… Иван Иваныч придержал коня.
— Езжай-ка вперёд, Илюшка. И ты, Охчен, за ним. Степан Савельич, ты третьим.
— Чего боисся, хозяин? — глаза в прищуренных смотровых щелях век блеснули.
— Боюсь, потеряете находку, на ходу заснув! — рыкнул купчина, — Езжай давай!
Помедлив, тунгус хлестнул лошадёнку, уходя вперёд. Полежаев вдруг осознал, что сжимает в потной ладони рукоять «маузера», упрятанного за пазухой. М-да-с… вот только такого нам ещё тут и не хватает, до кучи…
Где-то впереди призывно замычала корова, и лошади, почуяв близость жилья, прибавили прыти. Длинные жерди изгибались, пружинили на ходу, небесное чудо своей невесомой массой то и дело норовило сбить животных с размеренного шага, едва не опрокидывая на поворотах. Тучи гнуса, поднятые из болотины, назойливо лезли во все дырки, донимая животных. Однако, скорей бы уже дойти, что ли… это ж надо, как руки-то изъели, гнусь ненасытная, надо было перчатки захватить из дому, что ли… хорошо накомарник не прорвался нигде, а то бы и борода не помогла…
— Ох, как чешется, мочи нет! — долговязый приказчик, извернувшись на ходу, пытался почесать спину.
— Да сейчас, сейчас, потерпи уже, Степан Савельич. Уже пришли почитай!