И как ни удивительно, этих нескольких минут оказалось достаточно, чтобы изменить всю судьбу Неизвестной. Передачу услышали ее родители, и через несколько часов пришла от них телеграмма из Феодосии: «Нелли наша дочь. Семья Ферштер».
Все же нужно было подтверждение, и я тут же послала в Феодосию фотографию маленькой Нелли, которую она вложила в одно из своих писем. И когда неделю спустя пришла вторая телеграмма: «Я в Феодосии, у родных», — все сомнения отпали.
Позднее я узнала, как Нелли потерялась. Со станции, под страшной бомбежкой, отправлялся последний железнодорожный состав с эвакуированными. Мать с грудным ребенком и двумя мальчиками, — одного из них действительно звали Роман, — еле втиснувшись в вагон, вдруг увидела, что нет ее дочки. Остаться искать ее значило рисковать остальными тремя детьми: фашисты были уже на окраине города.
И вот через двадцать три года Нелли узнала, что ее фамилия Ферштер, что маму зовут Ада, а не Надя, и даже Нелли зовут не Нелли, а Мэри. Значит, и то немногое, что Нелли знала о себе, было неверным. Единственно, что было точным, — ее детское воспоминание о страшной ночи.
Еще недавно мне казалось: ну как найти ребенка, если имя и фамилия его изменены?! Невозможно!., Теперь, после случая с Нелли, мне уже стало легче решать задачи со многими неизвестными. А их и в самом деле было много: Неизвестные, Бесфамильные, Непомнящие…
Судьба Нелли обнадежила их, и они стали присылать свои воспоминания.
Студентка Нина Неизвестная тоже ничего о себе не знала. Имя, отчество, фамилию ей дали в детском доме. В ее памяти остались, по ее словам, только мелочи.
… Вот маленькая Нина фотографируется возле деревянного дома, а около дома лежат дрова. Потом вспоминается ей землянка, мать кормит Нину сухарями и холодным молоком… Однажды бабушка пекла пряники, а Нина с мамой пошли за водой. Возвратившись, увидели пожар…
И после передачи Дарья Григорьевна Смирнова, та самая бабушка, которая пекла пряники, немедленно шлет Нине решительную телеграмму: «Ты моя внучка».
Так я еще больше поверила в силу детских воспоминаний. До того поверила, что в одной из передач объявила розыск родных Непомнящей, которая и впрямь ничего о себе не помнила. Она даже имени своего в письме не сообщила, зная, что оно не настоящее. Ничтожно мало могла я рассказать о ней радиослушателям:
«Жили мы где-то недалеко от леса. Часто с матерью ходили за грибами. Потом мать тяжело болела, лежала в сенях… После очутилась я с какой-то женщиной на вокзале. И детский дом… Вот и все. Когда нас спрашивали, у кого как звали отца, я сказала — Григорий. И так стала Григорьевна».
Когда передача была уже записана, я чуть было не решила вырезать из пленки розыск Непомнящей, хотела заменить его другим. Еще раз прослушала запись, и что-то меня удержало. Нет, не только интуиция, ведь были все же некоторые конкретные данные: жили около леса… отца звали Григорий, мать, тяжело больная, лежала в сенях… Я не тронула запись, и как потом была рада! Прошло немного времени, и я получила письмо с Украины, от Полины Григорьевны Шпак, такое славное и самобытное по стилю, что мне хочется привести его полностью:
«Дорогая Агния Львовна!.. Здравствуйте… Вы 13 февраля вечером передевали по радиовещанию за Непомнящую — Григорьевну. Какая она: темно-русая или блондинка? Должна быть темно-русая. Беспокоит меня эта Григорьевна, чувствуется мне, что это наша Григорьевна. Да, мы также жили возле леса. И в детский дом я ее сдавала. Неужели мне с братьями посчастливилось найти нашу долгожданную сестричку? Хочется скорей увидаться, какая у нас будет радость, после такой долгой разлуки встретиться! Все же я надеюсь на вас, что вы окажете нам скорую весточку, по всему это наша Григорьевна».
Действительно, это оказалась «наша Григорьевна».
Снова удачу принесла детская память. Теперь я окончательно убедилась, что на подлинность детских воспоминаний надо полагаться, им можно верить. Только нужно всякий раз выбрать самое личное для того, чтобы близкие люди могли узнать друг друга по этим подробностям, всегда в чем-то неповторимым.
КАК ВСЕ НАЧАЛОСЬ
Из старых записных книжек.
В эвакопункте. В одной из комнат у стола очередь. Здесь дети, только малыши. Маленькая девочка говорит мальчику с перевязанной рукой:
— Мама с нами не приехала. Они вместе с папой потом приедут. Скоро.
А в руках у девочки справка: «Выдана колхозом «Новый путь» Лидии Петровне Олениной, пяти лет, в том, что отец ее убит, мать зверски замучена немцами, дом и все имущество сгорело».
Речь детей пестрит военными терминами, сравнениями. Ничего не поделаешь — собственный опыт.
В детский дом пришел доктор. Маленькая девочка долго и внимательно смотрела на него: у доктора круглые очки, крупный нос.
— Ты знаешь, на что твое лицо похоже? — неожиданно спрашивает девочка.
— На что? — заинтересовался доктор.
— На противогаз.
Когда семилетняя Наташа плачет, она упрямо твердит, что это из-за иголки.
— Иголка тупая, тупая иголка, вышивать нельзя, — повторяет девочка, всхлипывая, — я из-за иголки плачу, а не по маме…
Дети! Они тоже хотят быть мужественными.
Заметила, что в детских домах, переполненных сиротами, слово «сирота» никогда не произносится. Это как бы неписаный закон. Даже праздник придумали новый, особенный—«семейный». Теперь ежемесячно будут праздновать день рождения тех ребят, кто в этом месяце родился. Можно себе представить их восторг. Еще бы! У них, как и у «домашних» детей, теперь тоже будет день рождения.
Рисунки мальчиков всегда были воинственными, но сейчас в них вложен новый смысл. Вся ненависть мальчишеского сердца в картинке, где самой черной краской нарисован разбитый на куски фашистский самолет. Танки, корабли, пушки фашистов всегда на детском рисунке изображены взорванными, изуродованными.
Рисунки девочек, на первый взгляд, носят по-прежнему мирный характер. Тот же домик в три окна, труба с кудрявым дымом, цветы величиной с дерево. Но вглядитесь внимательно, и вы непременно обнаружите над домом, рядом с трубой и дымом, флажок Красного Креста. Это значит, что здесь разместился госпиталь, в котором работает мама.
Собирают лекарственные травы…
Держа в руках цветок, Маринка осведомляется!
«Тетя Шура, сколько бойцов можно вылечить на эту ромашку?»
Записи эти были сделаны во время Великой Отечественной войны и вскоре после нее. Под впечатлением увиденного я написала небольшую поэму для детей «Звенигород». У этой книжки своя история. Случилось так, что в 1954 году библиотекарша Карагандинского дома инвалидов прочитала «Звенигород» уборщице, Софье Ульяновне Гудевой, у которой восьмилетняя дочка Нина так же, как дети в поэме, потерялась во время войны. Софья Ульяновна написала мне о своей беде. В письме не было никаких просьб, только надежда, что, может быть, Нина жива и выросла в хорошем детском доме.
Я решила попытаться помочь Гудевой. Оказалось, что в Москве существует Отдел розыска управления милиции. Там мне сказали, что по поводу пропавшей девочки надо обратиться к полковнику Кожахину. Я обратилась.
Из записной книжки 1954 года
.. Вот что значит условный рефлекс. Когда мне дома сказали, что меня ищет милиция, я стала мучительно припоминать, в чем же я провинилась? Потом догадалась: не звонил ли мне майор Петров или лейтенант Зеневич, которые вот уже восемь месяцев занимаются розыском Нины Гудевой.
Нина нашлась… Ей восемнадцать лет, она работает в городе Умань, на швейной фабрике.
Рассказывая мне об этом, майор Петров неожиданно предложил:
— Не хотите ли вы первой сообщить матери о том, что ее дочь найдена?
Меня тронуло такое предложение. Ведь управление милиции могло само сообщить все Гудевой «в официальном порядке».
Из письма Софьи Улъяновны Гудевой
«… Вы не можете себе представить мое счастье и радость, когда я читала в вашей телеграмме слова: «Горячо поздравляю, ваша дочь нашлась». Сколько лет я искала своего ребенка и сколько лет я проливала слезы! Моя дочь решила переехать ко мне, получила от нее телеграмму: «Встречай, выезжаю…»
Но история на этом не закончилась. В журнале «Огонек» появилась заметка, в которой М.Поляновский довольно подробно рассказал о том, как «Звенигород» соединил мать и дочь.
Заметку прочитал комсомолец Иосиф Котвицкий, служивший в армии, в Житомире. Его заинтересовала судьба Нины, и он спрятал номер журнала на дно своего чемодана. И как это ни удивительно, после демобилизации попал он со своим чемоданом как раз в тот самый город, где Нина жила. Приехал в Караганду по комсомольской путевке, разыскал Нину. Они познакомились, подружились, а потом и поженились.
Прошло еще несколько лет, и вот в 1964 году, когда переписка наша с Гудевыми постепенно стала сходить на нет, я попала в Караганду в дни декады русской литературы в Казахстане.
Из карагандинских записей
Чудеса да и только! Нину Гудеву десять лет назад искали по всей стране и нашли. А здесь, где она живет, ее найти не могут. Адресный стол дал справку: «Не проживает», так что разыскиваю Нину вторично.
… Утром дети водили меня по городу. Показывая на осенние кустики на площади, сказали с гордостью:
— Они уже совсем скоро деревьями будут! Глядя на новые высокие дома, объяснили:
— Таких домов у нас еще очень много будет.
В этом шахтерском городе, молодом и современном, где уже столько сделано, построено, слово «будет» очень часто звучит в устах и детей и взрослых.
Молоденькая подавальщица в столовой доверительно сообщила мне:
— У нас женщинам лучше жить, чем у вас: у нас мужчин больше, чем женщин. Еще много свадеб будет.
Помогли мне журналисты, которые всегда все знают. Они выяснили, что в Караганде два дома инвалидов, но ни в одном из них мать Нины уже не работает. Все же местные журналисты разузнали, что как-то на вечере самодеятельности ткацко-трикотажной фабрики выступала девушка по фамилии Гудева. И вот мы подъезжаем к одному из белых коттеджиков на Коммунистической улице… Вспоминаю слова Олечки, московской первоклассницы, которая рассказывала подругам: