Элеонора не знала ответа. Она занервничала и начала лепетать:
— Я... Я... Я не знаю... Я... Наверное, все боги. Я думаю, что все боги должны желать нам счастья.
— Все? — Корнелиус усмехнулся. — А может быть, Он — один? Вряд ли разные боги стали бы договариваться так, чтобы мы полюбили друг друга.
— Но римляне не верят в Единого Бога, — начала Элеонора.
И тут уже Корнелиус ласково прикрыл ей рот рукой:
— А мне кажется, что Бог — один. Вообще, у всех. На всей земле. Я не могу сказать об этом никому, кроме тебя. Тебе — могу. Ты ведь поймешь меня?
Элеонора улыбалась, не зная, что ответить. Корнелиус, впрочем, и не нуждался в ответе, — он продолжал:
— А если Бог — один, и я обидел Его Посланника, не смог помочь... Разве не очевидно, что я могу искупить эту вину только мученической смертью? Я умолял, чтобы меня распяли. Но командир сам не может принять такого решения, он должен посоветоваться с судом понтифов. Понтифы — люди опытные.
Элеонора бросилась к нему, обняла, начала шептать:
— Я не позволю тебе, нет... Это несправедливо, Корнелиус... Почему ты думаешь, что Бог простит тебя за мучения и не простит за любовь? Почему? Ну подумай сам, подумай: не может такого быть, чтобы он соединил нас для того, чтобы ты погиб. Да еще мученической смертью. Не делай так. Пойдем. Может быть, наша любовь послужит людям, и они поймут: Бог — один? Это Бог, соединяющий влюбленных. Другого Бога нет.
Корнелиус отстранил девушку:
— Помнишь, ты говорила мне, что ждешь Мессию?
— Все иудеи Его ждут.
— А откуда вы знаете, что Он придет?
Элеонора помолчала немного и ответила:
— Мы верим в это.
Это было любовное свидание. Странное, страшное, страстное любовное свидание. И хотя комиссар давно уже придумал, какие слова он должен сказать Элеоноре, чтобы возвратить свой комбинезон и умчаться наконец отсюда на Землю, в свое время, в свой век, — он не мог прервать это любовное свидание. Пусть молодые люди скажут друг другу все, что они хотят сказать. Что угодно можно прерывать, но поток любовных слов... Нет, это невозможно.
— Вот видишь, — Корнелиус обнял Элеонору. — Вы верите... Вот и я — просто верю. А вера — это куда больше, чем знания, правда? Знания могут обмануть, а вера — нет.
Корнелиус вскочил. Элеонора встала рядом. Двое влюбленных стояли, освещенные светом звезд.
«Хороший кадр из какого-нибудь будущего фильма», — подумал Гард.
— У тебя ведь есть нож? — спросил Корнелиус.
— Да, — обрадовалась Элеонора. — У нас есть два ножа, — как бы в подтверждение своих слов Элеонора достала ножи. В темноте сверкнули стальные молнии. — Бежим! Мы спасемся.
Корнелиус отошел от Элеоноры — недалеко, на полшага, и произнес тихо, но отчетливо:
— Убей меня.
— Что? — вскрикнула Элеонора.
— Спаси меня, убей, родная. Если честно, я ужасно боюсь распятия, ужасно... А они меня все равно распнут, я знаю: суд понтифов так решит. Спаси меня, убей! Смерть от руки любимой женщины — мучительна. Она непременно приведет меня к Богу. Умоляю тебя: убей!
Корнелиус взял руку Элеоноры — в руке был нож — и медленно подвел руку к своему животу.
«Пора!» — решил комиссар и вышел из укрытия. Он встал, подняв правую руку и сказал тихо, но веско:
—Не смей этого делать! Я здесь!
— Я так и думал, что ты не уйдешь далеко, — услышал комиссар чей-то знакомый голос.
Ночь мгновенно озарилась светом факелов.
В этом свете Гард увидел римский отряд — в полном облачении и при оружии, и командира — во главе.
— Красиво они говорили, правда? — усмехнулся командир, обращаясь к Гарду. — Я так и думал, что ты далеко не уйдешь, что ты вернешься. Либо — за кожей своей. Аибо парня этого спасать. Но вернешься. И я не ошибся. Я никогда не ошибаюсь. — И уже обращаясь к отряду: — Взять их всех!
— Стойте! — закричал Корнелиус.
В этом крике было столько решимости и боли, что римские воины остановились.
— Я рад, что ты пришел, — Корнелиус смотрел на Гарда глазами, полными слез. — Это знак. Это — хороший знак. И ты скажешь Ему, что я не испугался мученической смерти! Ты подтвердишь.
Корнелиус взялся за руку Элеоноры, он хотел принять смерть от нее.
И Элеонора от растерянности не сопротивлялась. Она даже не поняла, что случилось.
Ее рука безвольно держала нож. И этим ножом Корнелиус ударил себя в живот.
— Получилось, — прохрипел Корнелиус.
— Взять этих двоих! — закричал командир. Элеонора схватила за руку Гарда:
— Бежим! Там река. Бежим.
— Стой! — закричали римляне. — Стоять!
«Ну что ж это я все время бегаю, как заяц, — подумал комиссар. — Все бегаю и бегаю. Бегаю и бегаю».
Как они оказались у реки, Гард не помнил.
Элеонора бежала быстро, несмотря на то что комбинезон мешал ей. Комиссар еле поспевал за ней.
Это была горная речка — не широкая, но очень холодная, с быстрым течением.
Реку они переплыли стремительно, и уже через несколько минут карабкались на гору, а на ней — лес, в котором можно укрыться.
Гард первым выбрался на берег и, не оглядываясь, побежал вперед, разрывая кустарники и траву.
Элеонора спешила следом.
Они добежали до леса.
Погони слышно не было. Всё. Им удалось убежать. Ночь помогла. Отчаяние придало им силы. Бог помог... Комиссар упал лицом в траву.
— Такой бег вреден для людей моего возраста, — тяжело дыша, выговорил он.
Девушка не ответила.
Гард перевернулся, чтобы посмотреть, все ли с ней в порядке.
Девушка печально смотрела вниз, на реку. КОМБИНЕЗОНА НА НЕЙ НЕ БЫЛО.
— Где, где... — Гард заикался. — Где... Эта... Ну... Кожа Божьего Посланника?
— Я ее выкинула в реке. Бежать в ней еще можно, но плыть совершенно невыносимо, — Элеонора вздохнула. — Да и зачем она мне? Я ведь хотела, чтобы Корнелиус... Чтобы мои родители... Чтобы его...
Она не выдержала и разрыдалась. Гарду тоже хотелось плакать, но вместо этого пришлось успокаивать девушку:
— Не надо, не плачьте. Душа Корнелиуса сейчас стоит перед Богом.
— Откуда вы можете это знать? — Элеонора отодвинулась от комиссара. — А... Я поняла: вы и есть Божий Посланник? Да? Да? Кто вы?
Гард огляделся по сторонам и понял: вот он мир, который отныне станет его миром.
Комбинезона нет. Ни камеры, ни маячка. А значит, нет надежды вернуться домой.
Впрочем, нет, надежда еще осталась. Как всегда — на чудо. Больше надеяться уже точно было не на что.
Надо как-то жить в этом времени, в этой стране, где на него все охотятся и все грозят его убить.
— Кто вы? — повторила девушка.
— Я? — Комиссар задумался на мгновенье. — Кто я? Я — Гершен. — И он твердо повторил: — Гершен я.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ночью в лесу было ужасно холодно.
Вообще, Гард понял, что здешний климат — не для жизни: днем — удушающая жара, ночью — студеный холод.
Пока комиссар размышлял над тем, как бы прижаться к Элеоноре, чтобы согреться, она прижалась к нему сама и тут же уснула.
Гарду, несмотря на дикую усталость, не спалось.
Он лежал и думал о том, как неожиданно и нелепо закончилась его жизнь. А в том, что она закончилась, он не сомневался.
Комиссар посмотрел на Элеонору. Гард хорошо знал: истинную красоту женщины надо определять во время ее сна. Когда женщина бодрствует, ее оценивать очень трудно, уж очень многое отвлекает: ее слова, жесты, свет, струящийся из глаз. А спящую женщину можно изучать спокойно и внимательно.
Во сне Элеонора была еще прекрасней. Ее смуглое лицо, казалось, не имело никаких изъянов: ни точечки, ни родинки, ни прыщика — ровная гладкая кожа.
Но главное было даже не в этом. Комиссар знал: настоящая женщина должна спать спокойно и мирно, словно ребенок. Элеонора спала именно так.
Робкий ветер чуть шевелил ее черные, густые волосы, от чего девушка казалась еще более трогательной.
Шея высокая, но не худая, сильная — как раз такие и нравились комиссару. Гард посмотрел на руки Элеоноры. Пальцы длинные, ухоженные.
«Она ведь могла сама убежать, но взяла меня с собой, — размышлял Гард. — Это не может быть случайностью. И жизнью вместе со мной она же рисковала не просто так?»
Мысль о том, что он здесь не один, а вместе с такой прекрасной девушкой, успокоила.
«Что ж мы с ней тут будем делать? — подумал Гард. — Чем заниматься? Не идти же мне работать в местную полицию? Да и кто меня возьмет, даже, если, предположим, полиция у них есть».
Хрустнула ветка. Метнулась чья-то тень.
Элеонора во сне по-детски причмокивала губами, еще теснее прижимаясь к Гарду.
Комиссар приподнял голову и посмотрел в темноту.
Нет там никого. Только цикады щелкают. И никаких посторонних звуков. Показалось.
И — снова хрустнула ветка.
Нет никакой опасности, — уговаривал себя комиссар, чувствуя, как слипаются его глаза. — Был бы враг, уже бы проявился. А так... А так...
Мысли путались.
«Засыпаю», — подумал Гард.
И еще сильнее обнял Элеонору.
Незнакомец, встреченный комиссаром у реки, дождался, пока Гард уснет, и только после этого подошел к двум спящим обнявшимся людям.
Он наклонился к самуму уху комиссара и прошептал:
— Весть, Гершен. У людей — Весть. И у Бога. Их надо соединить, — помолчал и снова сказал: — Весть, Гершен. Если у человека есть миссия, он должен ее исполнить. Он один. Только он. И никто больше.
Незнакомец вздохнул и бесшумно исчез во тьме деревьев.
«Какой странный сон, — комиссар открыл глаза,— или не сон?»
Элеоноры рядом не было. Гард вскочил и крикнул:
— Элеонора! Элеонора, где ты?
Девушка не вышла, а словно проявилась из зелени деревьев.
— Не надо кричать, — недовольно сказала она. — Римляне всегда неподалеку. Еще тут зелоты ходят... Разбойники всякие... Да мало ли у иудеев врагов?
Девушка принесла орехи, какие-то плоды.
«Теперь еще надо будет думать о пропитании», — размышлял комиссар, обливаясь соком неизвестных ему фруктов.