Когда Ирэн распахнула передо мной дверь, которая массивностью и количеством замков не уступала дверям банковских хранилищ, мне стало ясно, что мечты идиота о замке (в нашем рафинированном представлении) сбылись. Белый мрамор, золото, зеркала… В этом рассаднике ампира, добытого средствами евроремонта, я ощутил себя приблудной собачонкой, которая неизвестно чем приглянулась хозяйке, и которую теперь срочно нужно отмыть, подстричь и вообще привести в божеский вид, дабы соответствовала.
Надо же, никогда бы не подумал, что Ирина проживает в Версале. Что же в таком случае она позабыла возле развороченных железнодорожных достижений периода развитого социализма? Кой черт понес ее туда одну, да еще ночью? Но все это может подождать.
– Извините, у вас не найдется чем запить таблетки… – как бы между прочим поинтересовался я, и, поймав ее странный взгляд поспешил добавить, – от головной боли?
– Да, да, конечно, – засуетилась она, и, проведя меня на шикарную кухню, наполнила минералкой широкий низкий стакан, – пейте на здоровье. А я пока вам полотенце достану, и, пожалуй, бритвенный станок, если не возражаете…. Дверь в ванную вторая слева.
И удалилась в неизвестном направлении. Сколько же здесь комнат? Но меня сейчас и в самом деле больше всего интересует ванная. Оказывается реплика Павла, по поводу свалки и канализации, запала в голову не только Ирине. Быстренько проглотив таблетки и проследовав к указанной двери, я нос к носу столкнулся с хозяйкой.
– Вот, возьмите, – она протянула мне полотенце, мужской махровый халат и «Жиллет». – Пена для бритья там, на столике.
– Спасибо, – пробормотал я, и, уже взявшись за ручку двери, решился, – Скажите, а вы случайно не умеете бинтовать?
– Что бинтовать? – не сразу поняла Ирэн.
– Ну, раны… бинтовать… боюсь, что одному мне не управиться, – я совсем смутился.
– Так они вас ранили?!
– Нет-нет. Это еще раньше… Вот, – я продемонстрировал ей перевязанную руку.
– Можете считать, что вам повезло. Еще совсем недавно я работала медсестрой, так что как-нибудь справлюсь. Только не снимайте бинта, когда будете мыться. Мы рану потом обработаем чем положено, – в ней уже взыграло профессиональное.
– Спасибо. А бинт в кармане моей куртки.
– У меня и свой найдется. Мойтесь спокойно. Легкого вам пара…
– Фенькью, – решил я блеснуть знанием иностранных языков.
– Доодзо, – улыбнулась она в ответ, и, глядя на мою недоумевающую физиономию, рассмеялась, – Это по-японски «пожалуйста».
Вот и поговорили.
Ванна полностью соответствовала прочей обстановке. Зеркала и мрамор. Только на этот раз для разнообразия – черный. На его фоне мое извлекаемое из одежд тело выделялось контрастным пятном. Вооружившись станком, я подошел к зеркалу и… Нет, все-таки шок – это действительно по нашему, а я-то думал, что на сегодня сюрпризы закончились!
Первым бросился в глаза тонкий шрам, ровной розовой ниткой пересекающий горло. Везет мне, оказывается, на знакомство с режущими предметами. Но стоило моему взгляду переместиться чуть ниже… Сначала, мне показалось, что меня украшает своеобразная татуировка, – через всю грудь тянулись некие угловатые письмена. Что это значит? Я – последователь какой-то секты? На фига мне понадобилось вытатуировать на своей груди двенадцать скандинавских рун? Кстати, а откуда я знаю, что это руны? Вот эта первая – Ас, за ней, кажется, Яра… И почему я выбрал такой отвратительный розовый колер, под цвет шрама, что ли? И тут до меня дошло… Наверное сознание не смогло смириться с информацией, поступающей от глаз, и потому выбрало самое простое объяснение, но против фактов не попрешь. Это вовсе не татуировка, – руны на моей груди были кем-то аккуратно вырезаны, и если я хоть сколько-нибудь разбираюсь в шрамах, не больше года назад. Па-ба-ба-бам.
Кто же я, черт возьми, такой? Ничего не понимаю! Ни одной сколько-нибудь логичной версии… Придется устроить своему телу обстоятельный осмотр, вдруг оно приготовило для меня еще парочку сюрпризов? Сказано – сделано. Я битых пять минут вертелся перед зеркалом, но ничего необъяснимого больше не обнаружил. Только еще один шрам – на этот раз на правом бедре. Так вот почему мне казалось, что я слегка хромаю… Ну, ладно, хватит нарцисизма, пора вернуть себе человеческий облик. В душ!
Когда я выполз из ванной комнаты, распаренный и обессилевший, до глаз завернувшийся в неизвестно чей махровый халат (не хватало еще чтобы Ирэн ознакомилась с рунами), она уже нетерпеливо ожидала меня на кухне. Готовая во всеоружии. Перевязочный материал, перекись и йод терпеливо ждали своего звездного часа.
– Долго же вы, – попеняла сестра милосердия, четкими движениями освобождая меня от бинтов, – я чуть было не уснула, пришлось выпить две чашки кофе. Когда закончим, вас тоже, так и быть, угощу.
Вместо ответа мне пришлось с энтузиазмом кивнуть, – после принятия обезболивающих (я на всякий случай утроил дозу) язык не слишком-то хорошо слушался хозяина.
Конечно, она все поняла, взглянув на мои запястья, но сделала вид, что ничего особенного в этом для нее нет. За что я был ей премного благодарен. В конце концов Ирэн – медсестра и повидала, наверное, всякое … Но не такое. Вместо ожидаемых ровных разрезов, пред нами предстали две жутковатые рваные раны. Зубами я себе вены перегрызал что ли?
Надо отдать должное Ире, она сразу же взяла себя в руки и принялась колдовать с перекисью и йодом – раны были сильно воспалены и не носили даже следов медицинского вмешательства. Много времени на это не потребовалось и, когда мои многострадальные запястья обхватили мягкие белые браслеты, Ирэн осторожно начала разматывать забинтованную кисть. Я уже не ждал от жизни ничего хорошего и оказался таки кругом прав. Когда повязка похудела примерно наполовину, в глаза мне бросилась какая-то диспропорция, которая росла по мере освобождения руки от бинта. Н-да. Не оттопыривать мне мизинец, созывая верных собутыльников… Потому что оттопыривать теперь нечего.
– Это серьезная травма и заниматься ею должен специалист, – в голосе Ирины зазвучал металл, – Почему вы ничего мне не сказали?
– Потому что не знал…
Тут я не выдержал и раскололся.
Тик-так, тик-так, тик-тик-тик, так-так-так… Я блуждаю по глухим коридорам, а вокруг в живописном беспорядке и огромном количестве тикают часы. Самые разные. С кукушками и без, с маятниками, электронные, кварцевые, механические, даже, наверное, сверхточные атомные… Скоро полночь… или полдень. Минутная стрелка наползает на цифру «один». Я не успею, не успею… Но должен. Просто обязан найти выход до того, как прозвучит последний двенадцатый удар, иначе моя раскалывающаяся от боли голова превратиться в тыкву. Нет, тыква, кажется, из другой оперы. Я мечусь, путаясь в поворотах, попадая в тупики и возвращаясь в места, где побывал уже не одну сотню раз. А эти чертовы часы, издеваясь надо мной, упрямо показывают снова одно и то же время – без одной минуты двенадцать. Я должен успеть… Успеть что? Неожиданно вырываюсь из замкнутого круга, и передо мной появляется длинный черный тоннель, в конце которого меня нетерпеливо ждет выход. Но и часы не дремлют, – вырвав себя из ловушки, я включил пусковой механизм и последняя минута пошла. Я бегу, задыхаясь и путаясь в собственных ногах, словно пьяная сороконожка. И не успеваю. Не успеваю. Не… Секундная стрелка скакнула на предпоследнее деление. И я кричу от отчаяния и ужаса.
И просыпаюсь от своего крика.
Еще темно. Сколько же я спал? Не важно. «Важно, что Ирина, спящая в соседней комнате, не проснулась, – вон по углам до сих пор мечется эхо моего вопля», – подумал я. И ошибся.
– Тихо, тихо. Это сон, всего лишь сон, – ее руки легли мне на виски, потом стали успокаивающе гладить покрытый испариной лоб, – Сон уже ушел, – я его, противного, прогнала. Да ты весь дрожишь… Тебе холодно? Хочешь, я согрею тебя?
Нет, это был не секс. Это было… лечение. Настоящая сексотерапия. Погрузившись в завораживающий ритм движений, я исцелялся, и, хочется верить, исцелял Ирэн. Ее тоже было от чего исцелять… А потом мы уснули, прижавшись друг к другу, как испуганные темнотой дети. И больше не видели никаких снов.
Шкварчание масла на раскаленной сковороде способно поднять с постели даже самого вымотанного мужика. А если к этому прибавить обалденный запах жарящейся яичницы, да еще, – мама дорогая – с ветчиной… Я подпрыгнул как пингвин, вылетающий из воды на льдину. Поискал глазами свою одежду, не нашел, и был вынужден облачиться в давешний махровый халат. Интересно все-таки чей?
Шлепая босыми ногами по имитации мраморного пола, я, совсем немного проплутав в пяти комнатах, выбрался в коридор и, ведомый аппетитным ароматом очутился на кухне. Ира стояла у плиты, и, что-то удовлетворенно мурлыча, ворожила над яичницей. Весьма привлекательное зрелище. И Ирина, и яичница. Но начать я решил все же с Ирины, для чего на цыпочках подошел к ней сзади и осторожно обнял за талию. Как выяснилось, осторожничал я не напрасно и едва успел увернуться от затрещины. Па-ба-ба-бам…
– Что, обстановочке не соответствую?! В темноте не так заметно было?! – выплеснулась из меня злая горечь. Кажется, я весьма некстати заимел опасную привычку говорить то, что думаю. Опасную, потому что опять еле увернулся. На это раз от пощечины. А утро так прекрасно начиналось…
Мы стояли друг напротив друга, и я видел по глазам Ирэн, что она лихорадочно прикидывает, чем бы тяжелым в меня запустить, не нанося слишком большого ущерба. Да не мне! – кухне… Пришлось скомандовать временное отступление.
– Извините… пожалуйста, Ирина Геннадьевна Лукина, она же Ирэн. Знаешь, давай, я выйду и снова войду. Как будто только что проснулся от чудного запаха жарящейся яичницы и …
– Блин! – возопила Ирэн, бросаясь от меня к плите, – Сгорела!! Фак ю!!! Все из-за тебя…
– По-моему, ничего страшного, – поспешил заверить я разбушевавшуюся стряпуху, вглядываясь поверх ее плеча в подвергшуюся кремации яичницу, – Не сгорела, а поджарилась. Я как раз такую люблю. С дымком…