В период своего наивысшего расцвета наполеоновская империя походила на воображаемый воздушный шар, который пытались привязать покрепче к земле, нагромождая на него всевозможные структуры. Так, завоеванные Наполеоном территории никак не складывались в единый, цельный организм, что очень усложняло управление всей империей. Он и сам понимал, что такое искусственное образование может рухнуть от одного неосторожного движения: «От триумфа до падения — один шаг». С 1811 года, после совершенных Наполеоном военных просчетов и растущего недовольства буржуазии правящим режимом, начали проявлять недовольство народы оккупированных стран, и разрушительные процессы пошли быстрее. Империя покачнулась после событий в Испании[98], а в российских снегах разрушилась окончательно.
После уничтожения австрийской армии в Аустерлицком сражении в 1805 году, побед над Пруссией под Йеной в 1806 году и русской армией под Фридландом в 1807 году Наполеон заключил в Тильзите с российским императором мирное соглашение. Одним из основных его пунктов было образование королевства Вестфалия, специально созданного французским императором для его брата Жерома. В период между зимой 1807 года и летом 1812 года (нападение на Россию) он пытался навязать Европе свою гегемонию и начать континентальную блокаду против Англии. Самая большая его ошибка того времени — это развязывание в 1808 году испанской кампании.
Хотя ему и удалось в первые часы Ваграмского сражения выправить неудачно начавшееся наступление своей армии и прорвать австрийскую линию фронта, он понял, что вскоре ситуация может выйти из-под его контроля. Тем не менее в 1809 году он, казалось, добился желаемого: по всей Европе распространились идеи Французской революции, а также политические структуры, основанные на вассальной зависимости. В его империю, достигшую наивысшей точки расцвета, входили Франция, Бельгия, Голландия, часть Германии и Италия. В правовую основу наполеоновской системы был заложен Гражданский кодекс, а модель административно-территориального управления базировалась на преобразовании завоеванных территорий в департаменты.
Наполеона порой посещали суеверные мысли: «Какие-то высшие силы ведут меня к цели, о которой я ничего не знаю. Пока эта цель не достигнута, я неуязвим и непоколебим. Как только я перестану быть им нужен, достаточно будет мухи, чтобы свалить меня». 12 октября 1809 года во время военного парада перед австрийским замком в Шенбрунне немецкий студент Фридрих Штапс совершил покушение на французского императора, и его попытка едва не увенчалась успехом. Это происшествие чрезвычайно взволновало Наполеона. Он внезапно осознал не только хрупкость своей системы, но и силу национального пробуждения. Особенно его смутило то, что Штапс решительно отказался от помилования[99]. Чтобы избежать огласки этого происшествия, император приказал, чтобы немецкого студента расстреляли за шпионаж, а не за попытку убийства императора.
Возвратившись в Париж из Испании, Наполеон стал задумываться о том, кому после его смерти предстоит стать правителем империи, поскольку прямых наследников у него не было. Брак с Жозефиной оставался бездетным, но вскоре его любовница родила от него сына, уверив его таким образом, что причина бездетности не в нем. Тогда Наполеон решил жениться на женщине, которая сможет подарить ему ребенка, то есть «жениться на чреве». Для закрепления наладившихся отношений с Австрией Наполеон в 1810 году женился на Марии-Луизе, старшей дочери императора Франца. Бальзак писал, что Наполеон был Цезарем в 22 года и Кромвелем в 30 лет, а теперь готовится стать «примерным отцом и добрым мужем». В начале 1811 года Наполеон работал «только» по двенадцать часов в сутки, все оставшееся время посвящая своей новой супруге, которая вскоре должна была родить ему первого законного сына, будущего короля Рима. Вспоминая этот год на острове Святой Елены, когда впервые после его прихода к власти Франция жила в мире, Наполеон говорил: «Неужели мне не позволено пережить несколько счастливых мгновений?»
Наполеон поправился, стал «слишком толстым» и чувствовал, что силы убывают: «Вместо стакана лимонада мне теперь нужнее стакан кофе». Его физические, а также интеллектуальные силы были уже не те, что у генерала, выигравшего итальянскую кампанию, или у первого консула, или у молодого императора, зато появилась надменность человека, которому целое десятилетие удавалось все. Большое количество сложных и трудоемких дел, которые необходимо было выполнить, ему пришлось поручить своим доверенным лицам, указав им лишь направления для решения этих проблем. Чем старше он становился, тем нетерпимее относился к возражениям и несогласию с его мнением, даже если речь шла о простом одобрении какого-нибудь его выбора.
По мере старения и утраты хитрости и изворотливости ума великий Наполеон все более предавался различным навязчивым идеям, таким как, например, во что бы то ни стало победить Англию. Он понимал, что это причуда: «Когда мне что-нибудь взбредет в голову, избавиться от этого невозможно. В этом состояло несчастье моего положения и моих обстоятельств. Конечно, я часто мог ошибаться, но что делать? Многие ли поступали лучше меня?» Эти «навязчивые идеи», по словам Талейрана, отнимали у него много энергии, поскольку он интенсивно размышлял на эти случайные темы, вместо того чтобы сосредоточиться на приведении в надлежащее соответствие положительных и отрицательных сторон внутренней политики, а также угрозах и благоприятных возможностях, приходящих извне.
Император французов постепенно забывал о своем главном предназначении — осуществлять управление империей таким образом, чтобы оно приносило пользу его подданным. Теперь ему было трудно абстрагироваться от повседневности, чтобы сконцентрироваться на первоочередных задачах: выборе руководителей различных уровней и планировании границы своей империи. Итак, команда его постепенно состарилась, а сам он оказался не в состоянии обеспечить незыблемость территориальных границ. Все это привело к тому, что труд всей его жизни был уничтожен — лопнул, как воздушный шар.
Непоправимые ошибки
Наполеон часто говорил, что благодаря собственной прозорливости он может контролировать свое будущее: «Мой большой талант состоит в трезвом взгляде на все. Это в наибольшей степени отличает меня от других и даже отразилось на стиле моего красноречия — видеть суть вопроса со всех сторон». Но какими бы обширными ни были его познания, ему все равно приходилось что-то придумывать, о чем-то договариваться, лукавить, иногда даже менять свои взгляды в зависимости от «общественного мнения и обстоятельств». И тем не менее «в силу сложившихся обстоятельств» император допустил несколько крупных ошибок в развитии отношений со своими партнерами и противниками.
Пять основных факторов противодействия наполеоновской системе (по определению Майкла Портера)
Наполеон оказался жертвой собственной иллюзии, что он управляет своей судьбой, хотя он и считал, что в «политике существуют ситуации, из которых можно выбраться лишь случайно». Объединение враждебно настроенных военно-политических (рост националистических настроений и недоверия буржуазии) и военно-экономических (трудности в организации грузовых перевозок и проблемы погашения финансовой задолженности военным) сил настолько сбило императора с толку, что он совершил четыре непоправимые ошибки, которые повлекли за собой его свержение.
Во-первых, он неправильно оценил последствия своих действий для главного конкурента — Англии. Он не понял, что континентальная блокада, а затем предпринятый им поход на Испанию недостаточно ослабят позиции Великобритании.
Во-вторых, Наполеон недооценил силу народного сопротивления агрессии. Он полагал, что «испанское дело» лежит лишь в плоскости военных проблем, связанных с захватнической войной, и никак не затрагивает политические и финансовые вопросы.
Третья непоправимая ошибка — это неправильная оценка союзников. После Тильзитского мирного соглашения Наполеон решил, что можно полностью доверять русскому царю, а после женитьбы на Марии-Луизе — австрийскому императору.
И наконец, в-четвертых, он не учел препятствий, замедливших снабжение армии в России, а также трудных условий русской зимы.
Высокомерие
Возложив в 35 лет на себя корону, Наполеон поздно понял, что «слишком долгое пребывание у власти заканчивается тем, что развращает самого порядочного человека». В 1810 году Меттерних объяснял отсутствие у Наполеона чувства меры природой личности французского императора: «Стремление к безграничной власти заложено в самой его природе; оно может видоизменяться, утихать на время, но никогда не удастся победить его полностью». Ипполит Тэн[100] говорил: «Его амбициозность столь же ненасытна, сколь и ревнива. При одной только мысли о сопернике она встает на дыбы, при одной только мысли о самоограничении чувствует себя ущемленной; как бы огромна ни была достигнутая власть, ей все равно хотелось бы большей; выходя с самого обильного пира, она ощущает себя голодной».
Когда на острове Святой Елены Лас-Каз вспомнил, как часто обвиняли Наполеона в том, что он «все заставил вращаться вокруг себя», бывший император ответил: «Обыватель не преминет обвинить во всех этих войнах мои амбиции. Но был ли у меня выбор? Разве причины этих войн были не в силе обстоятельств, не в том, что всегда идет борьба между прошлым и будущим, и не в той постоянной сплоченности наших врагов, которые просто заставляли нас воевать под угрозой, что побьют нас!»
О Наполеоне складывали прижизненные легенды. Избыток власти и головокружение от триумфов ввели его в искушение вседозволенностью. Греческий философ Платон считал, что душа человека похожа на телегу, в которую впряжена белая лошадь, везущая ее к умеренности и к правде, но ее сталкивает с дороги черная лошадь с серыми глазами, которая символизирует человеческие страсти, высокомерие и тщеславие. Отсутствие меры, нескромность могут свидетельствовать о слабости характера. Его непомерное эго было причиной циничного отношения императора к своим подчиненным. По словам Меттерниха, Наполеон «обращал внимание на людей ровно столько, сколько его обращает владелец предприятия на своих рабочих. Одним из тех, к кому он проявлял наибольшее внимание, был Дюрок. „Он любит меня, как собака любит своего хозяина“. Эту фразу он всегда повторял, говоря о Дюроке». К простому народу он относился с еще большим презрением: «Народы Италии достаточно хорошо знают меня, чтобы не забывать, что мой мизинец умнее, чем все их головы, вместе взятые».
Император считал, что «люди не бывают ни совсем плохими, ни совсем хорошими, но все хорошее и плохое на земле — их рук дело». Меттерних с ним соглашался: «Часто обсуждался вопрос, был ли Наполеон по натуре своей добрым или злым. Мне всегда казалось, что эти эпитеты, взятые в общеупотребительном их значении, нельзя применять к определению характера этого человека. Постоянно одержимый лишь одной идеей, дни и ночи не выпуская из рук бразды правления быстрорастущей империей, чьи интересы в конце концов стали помехой интересам большей части Европы, он никогда не отступал перед перспективой обречь на страдания огромное количество людей, к чему неизбежно приводило осуществление его планов. Он думал только о продвижении вперед и продвигался, сметая все на своем пути. Он не замечал и не сочувствовал тем, кто не смог уберечься, бывало, он даже обвинял этих несчастных в глупости. Ко всему, что находилось в стороне от его магистрального пути, независимо, было ли то добро или зло, он проявлял полное безучастие. Он мог проявить сочувствие к несчастьям буржуазии; к политическим неприятностям он оставался равнодушным».
Убежденный, что «с верным союзником Франция покорит весь мир», он в конце концов недооценил силы противников: «Если какая-нибудь армия войдет в Англию, Лондон не сможет сопротивляться даже одного часа». Его одержимость достижением успеха любой ценой объясняет, почему его прогнозы перестали быть выводами глубоких размышлений, а стали результатами самовнушения, и эти исступленные фантазии он принимал за руководство к действию. Его больше тревожила обыденность бездействия, чем риск потерпеть неудачу. Поэтому он силился объединить свои амбиции и интересы нации: «Надо быть более великим, несмотря ни на что». Эта жажда величия проявлялась прежде всего в некотором высокомерии: «Скромность — это добродетель слабых». А вот высказывание совсем необдуманное: «Невозможность — это прикрытие трусов». Наполеон, не заботясь о том впечатлении, которое производят его слова, насмехался над своими недоброжелателями: «Наш национальный недостаток состоит только в том, что самый злой враг наших успехов и нашей славе есть мы сами». Все время неудовлетворенный, всегда настороженный, он преисполнился самодовольства до такой степени, что взвалил на себя ответственность за судьбу всего человечества: «Нужно спасать людей, независимо от их желания». На протяжении своего правления своими поступками Наполеон подтверждал собственные слова, произнесенные им в год его коронации: «Честолюбие — это самая сильная из страстей». Карикатурист Анри Монье даже утверждал, что «погубило Наполеона честолюбие. Если бы он оставался лейтенантом артиллерии, он до сих пор был бы на троне».
Несмотря на убеждение, что «война это лотерея, в которой государствам не следует делать высокие ставки», сам Наполеон не придерживался собственных советов, поскольку «не осмеливаться — значит не сделать ничего стоящего». Он также игнорировал неоднократные призывы к осторожности от своих советников. Бывший министр полиции Фуше в январе 1812 года, то есть за несколько месяцев до вторжения Наполеона в Россию, предостерегал его: «Сир, вы обладаете самой процветающей монархией на земле! Не хотите же вы расширять ее до бесконечности, чтобы потом оставить правящей руке, много слабее вашей, наследство из нескончаемых войн? Уроки истории убеждают нас отбросить всякую мысль о возможности всемирной монархии. Остерегайтесь, как бы излишняя уверенность в вашем военном гении не толкнула вас перейти границы, наложенные самой природой, и оттолкнуть от себя все призывы к разумности. Пришло время вам остановиться. Сир, вы достигли такой точки в вашей карьере, когда все приобретенное ранее становится более желанным, чем то, что можно получить ценой новых усилий. Любое расширение ваших владений, которые и так переходят все границы, связано с очевидной опасностью не только для Франции, уже, возможно, изнемогающей под гнетом ваших завоеваний, но также и для вашей всемирной славы и безопасности. Насколько ваши владения приумножатся в масштабах, настолько они станут уязвимы с точки зрения безопасности. Остановитесь, сейчас самое время! Пользуйтесь наконец своей судьбой, несомненно, самой блестящей из тех, о которых в наше время и при настоящем устройстве цивилизованного мира можно мечтать и обладать только самому смелому воображению».
Несмотря на то что испанская кампания не была завершена и убеждая свое окружение, что «все хотят мира, как будто мир может что-то принести; на самом деле все решают обстоятельства», Наполеон решил вступить в войну с Россией, так как та не выполнила своих обещаний по поддержке объявленной Англии блокады.
Французский император вновь готов был все поставить на карту. Он был уверен в своей победе просто потому, что никогда не проигрывал. Наполеон нашел еще одну причину для объявления войны России, помимо отказа русского царя от участия в континентальной блокаде Великобритании. Свое решение он аргументировал существованием русской угрозы. Начиная с 1812 года он говорит о себе как о защитнике цивилизованной Европы: «Поскребите русского, и вы обнаружите татарина». Запутавшись в паутине собственной риторики, являющей собой причудливую смесь высокомерия и мессианизма[101], он принялся мечтать о том, что после захвата Москвы сможет снарядить экспедицию в Индию и добраться, таким образом, до самого источника английского богатства. Невзирая на предостережения советников, Наполеон был уверен в том, что русская кампания окажется короткой. По его расчетам, российский император должен быстро капитулировать, устрашась огромной армии противника, а также угрозы крестьянских бунтов: «Все варварские народы суеверны, а мысли их очень просты. Мощный удар, нанесенный в самое сердце империи, по Москве, Москве Великой, Москве Святой, тут же и навсегда отдаст мне в руки эту слепую толпу». Он не получил ничего.
Как видно из приведенной ниже таблицы, Наполеону удалось без особого труда подняться до четвертого уровня менеджмента, но достичь высшей ступени ему помешала неспособность смириться с неблагоприятной для него действительностью.
Пять уровней классификации менеджера (по Джиму Колинзу)
Чтобы избежать соблазнов, жертвами которых стали многие руководители, Наполеон должен был постоянно контролировать себя, свои поступки. Но темперамент и сама судьба мешали этому. Умение управлять своими чувствами встречается довольно редко, однако главнокомандующий русской армией генерал Кутузов им обладал. Когда он узнал, что Наполеон принял решение оставить Москву и начать отступление, он написал своей жене следующие слова: «Я мог бы чувствовать небывалую гордость, поскольку был первым, кто обратил Наполеона в бегство, но Бог наказывает самоуверенность и высокомерие». Наполеон говорил, что «то, что характеризуется как безумие, есть диспропорция между целями и средствами», и было похоже, что оно завладело им на всем протяжении его пути до Парижа после сражения у реки Березины в 1812 году. Не принимая во внимание полное уничтожение Великой армии, Наполеон объяснял своему верному соратнику Коленкуру, что он не только вернет себе контроль над ситуацией, но и завершит реорганизацию Европы, которую он превратит в огромную и процветающую империю, состоящую из союзных государств, а управлять ею будет Разум, то есть он сам. Он забыл, что, если его честолюбивые планы и достойны уважения, они больше не интересуют ни его подчиненных, ни его врагов. В самом деле, если господин распоряжается мгновением, то его подданные распоряжаются временем, так как оно работает на них. Император, конечно, это знал, но принять не мог.
Одиночество и переживаемые стрессы часто становятся причинами развития у руководителей психопатологического состояния, которое заключает в себе угрозу для их будущего. Так как Наполеону за время его правления приходилось много актерствовать, притворяться для того, чтобы манипулировать людьми, его в конце концов поразил недуг алекситимии[102]. Это заболевание психики проявляется в том, что человеку становится не под силу оценить и описать свои чувства и переживания. У людей, страдающих этим заболеванием, искажается представление о самом себе. В случае с Наполеоном, он видел себя полубогом, непобедимым и безжалостным. Кроме того, его психическое заболевание усугублялось еще одним — эпилепсией, которой страдали и Юлий Цезарь, и Александр Македонский. Эпизодическими припадками эпилепсии, вероятно, можно объяснить некоторую непоследовательность в его суждениях, когда природный дар рассуждать здраво и логически словно исчезает, несмотря на очевидный высокий интеллект[103].
Все эти кризисы, переживаемые Наполеоном, имели лишь временный характер, но они показывают, насколько уязвимой для физического и морального воздействия была его нервная система, как остро он реагировал на ежедневно переживаемые стрессы, вызванные необходимостью управлять империей. Страхи императора оказывали еще более разрушительное воздействие на него, поскольку имели разные источники возникновения. Он знал, например, что от его решений зависит будущее всех его начинаний, что его решений ждут буквально на всех уровнях созданной им административной системы. Также он очень ясно понимал, что у него никогда не будет достаточного количества времени для того, чтобы как следует оценить и обдумать проблемы, которые его беспокоят на данном этапе больше всего.
Рывок вперед
На протяжении всего своего правления Наполеон испытывал чувство глубокого внутреннего разлада, но признался он в этом только на острове Святой Елены: «Я ни в малейшей степени не был хозяином своих поступков, потому что у меня не возникало глупого желания подогнать события под мою систему. Совсем напротив, я приспосабливал систему к непредвиденным обстоятельствам, что часто создавало впечатление изменчивости и непоследовательности моих поступков».
И если Франция находилась в состоянии непрерывной войны начиная с 1789 года, то это не всегда было ее собственным выбором, поскольку после революции она была вынуждена бороться против нескольких европейских коалиций. На вопрос своей жены Жозефины о том, не пора ли прекратить войну, Наполеон ответил: «Ты считаешь, что это меня забавляет? Знаешь, я умею не только воевать, но я должен подчиниться необходимости, и не я управляю обстоятельствами — я им подчиняюсь». До вторжения в Испанию в 1808 году Наполеон, в самом деле, занимал объективно оборонительную позицию, кроме периода египетской кампании. У него были все основания опасаться европейских монархов, которые считали его воплощением революции: «Европа никогда не перестанет воевать с Францией из-за наших принципов». Поэтому он нападает на европейских правителей, чтобы защититься или предупредить возможность их вторжения на территорию Франции: «Они все назначили друг другу свидание на моей могиле». Наполеон был уверен, что он скорее жертва, нежели палач, поэтому его сильно раздражали замечания о том, что в республике, основанной Джорджем Вашингтоном, царит относительное спокойствие: «Пример Соединенных Штатов совершенно абсурден; если бы Соединенные Штаты находились в центре Европы, они не продержались бы и двух лет под давлением монархий».
Наполеон в самом деле попал в сети сложных обстоятельств, и ему пришлось немало потрудиться, чтобы сохранить свои завоевания, сделанные благодаря сопутствовавшей его экспедициям удаче: «Я никогда не завоевывал, я только приобретал, обороняясь». Поскольку Наполеон был убежден, что «война — это естественное состояние», потому что «ничего не было основано без оружия», он считал, что «победа сделала меня таким, каков я есть, только победа поддерживает меня». На самом же деле его «континентальная схема» была порождена сложившимися обстоятельствами, а не волей одного человека. Например, не он, а Конвент в 1795 году аннексировал Бельгию и превратил Голландию в придаток Франции. Тем не менее главными причинами некоторых наполеоновских военных кампаний являлись его категорические отказы вернуть прежним владельцам «приобретения» Франции. В марте 1803 года, за два месяца до разрыва Амьенского мирного соглашения, первый консул заявил английскому послу: «Франция не может уступить в чем-то одном, не уступая во всем остальном. Это противоречит понятию чести. Если мы согласимся принять этот пункт, они потребуют Дюнкерк». Такая позиция была несовместима с мнением английского премьер-министра Уильяма Питта, который начиная с 29 декабря 1796 года, выступая в парламенте, заявлял: «Англия никогда не пойдет на то, чтобы позволить присоединить Бельгию к Франции. Мы будем воевать до тех пор, пока Франция не вернется в свои границы 1789 года». Питт и его преемники выполнили обещание.
Во время военных действий Наполеон нередко проявлял великодушие к своим противникам. Делал он это отчасти по природной склонности, отчасти — из тактических соображений. Например, он несколько раз щадил императора Австрии, «эту тень Франца II», предлагая ему заключить мир после каждого решающего сражения: при Риволи, Маренго, Аустерлице и Ваграме. В первую итальянскую кампанию сразу после победы над армией австрийского эрцгерцога Наполеон писал поверженному противнику: «Разве не достаточно людей мы уничтожили, разве не достаточно зла причинили несчастному человечеству? Что касается меня, то, если предложение, которое я имею честь вам сделать, могло бы спасти жизнь хоть одного человека, я бы гордился этим много больше, чем печальной славой, которую могут принести военные успехи».
Наполеон хорошо понимал, что «война — очень жесткая игра, в которой может погибнуть и репутация, и страна», поэтому он часто предлагал заключать перемирия. Но европейские монархи отвергали его предложения: они никогда не согласились бы на упрочение его режима, возникновение которого стало возможным только после Французской революции.
В мае 1803 года Россия и Великобритания нарушили Амьенское мирное соглашение под предлогом несоблюдения условий, принятых на острове Мальта. Уверенный в том, что «Англия желает войны, но если англичане первыми вынут шпагу, я буду последним, кто вернет свою в ножны», Наполеон посчитал себя вынужденным возобновить наступление. После австрийской кампании, завершившейся триумфом под Аустерлицем, он предлагал, правда безуспешно, потерявшему в этом сражении свою армию русскому императору заключить мир: «Сердце мое истекает кровью! Пусть пролитые реки крови, пусть все беды, которым несть числа, обрушатся наконец на коварную Англию, которая была тому причиной».
Пруссия, создав четвертую коалицию, развязала войну 1806 года. 12 сентября Наполеон писал королю Пруссии: «Эта война будет войной святотатственной». И французская армия уничтожила прусскую, одновременно одержав победы в Йене и в Ауэрштедте: «Неизбежные войны всегда справедливы».
Как и Клаузевиц, Наполеон считал, что «война — это продолжение политики, только другими средствами», поэтому после подписания в 1806 году берлинского декрета, устанавливавшего континентальную блокаду, он предпринял рывок вперед, не имея возможностей обеспечить выполнение условий декрета. В самом деле, чтобы блокада принесла желаемый результат, ему надо было контролировать обстановку на всех морских путях, которыми пользовался британский флот для транспортировки своих товаров. Желанием установить этот контроль объясняются его вторжения в Италию, на Балтику и в Испанию.
В 1808 году он уже больше не вспоминал такое понятие, как необходимая оборона, и начал предупредительную или, вернее, преследующую одну-единственную цель войну в Испании: «Никто не усмотрел в войне с Испанией, что я собираюсь завладеть Средиземным морем». Наполеону не терпелось поскорее приступить к весьма рискованному процессу колониального администрирования. Но начал он с того, что разрушил единство собственного лагеря, продемонстрировав при этом тщету своих устремлений и жестокость кровавых репрессий. «Эта злосчастная война с Испанией» не только уничтожила миф о непобедимости Великой армии, но также «открыла школу для английских солдат», которые вполне освоили науку побеждать французов. Несмотря на то что такой поворот событий ослабил и дискредитировал созданную им военную систему, французский император сделал вывод, что ему не следует отступать от своей беспощадной милитаристской политики. Он продолжал расширять рамки и способы предупредительной войны, оставляя за собой право вмешиваться во все.
Наполеон говорил, что «надо быть твердым, иметь каменное сердце, иначе не стоит ни вступать в войну, ни заниматься политикой», потому что для «основателя империи люди вовсе даже и не люди, а инструменты», так как «власть не различает отдельные личности; она видит только предметы, их вес и их значение». Ницше считал, что Наполеон, как и все великие политические деятели, был «щедр», то есть «опасен», так как действовал без учета цены человеческой жизни. Тем не менее немецкий философ допускал, что это происходило не из жестокости, а в силу необходимости. Впрочем, сам император заявил накануне Аустерлица: «Это лучший вечер в моей жизни, но я с грустью думаю о том, что завтра я потеряю большую часть этих отважных солдат. Я чувствую с великой болью в сердце, что это и впрямь мои дети. По правде говоря, я не раз упрекал себя за это чувство, опасаясь, как бы оно не привело к тому, что я стану не способен вести войну».
И если призыв к народным массам спасать отечество, которое находится в опасности, принадлежит не Наполеону, а революционерам 1792 года, то именно он придал ему совершенно новое значение, создав свою «великую „армию двадцати национальностей“». Войны империи за десять лет унесли от одного до двух с половиной миллиона жизней. Для сравнения, в Тридцатилетней войне (1618–1648 гг.) погибло около 10 миллионов человек. Между тем во Франции при Наполеоне I в период между 1800 и 1814 годами было мобилизовано лишь 7 % взрослого мужского населения, тогда как в Первую мировую войну — 20 %. Это отчасти объясняет, почему во Франции 1815 года численность населения была больше, чем в 1789 году.
Количество погибших в бою французских солдат (приблизительная оценка)[104]
Обратите внимание на эти цифры. Относительно небольшие потери убитыми непосредственно в сражениях (2 % от числа погибших при Аустерлице) возрастали во много раз из-за высокой смертности в госпиталях или просто при перемещении войск. С этой точки зрения польская кампания зимы 1806 года стала предвестником плачевного для французской армии отступления из России. Капитан Пион де Лош рассказывает об отчаянии, охватившем старых солдат: «Несмотря на проводников, армейский корпус был раздроблен, и солдаты сбились с дороги; мы по уши завязли в грязи; многие солдаты в ней погибли, некоторые, не сумев выбраться, кончали с собой. Артиллерия совсем увязла в грязи; солдаты обоза так и провели ночь на лошадях по брюхо в грязи, канониры спали на орудиях. Время было темное, никто не знал, где мы находимся, со всех сторон слышались крики и стоны. Ужасная ночь!»
Количество погибших, раненых и взятых в плен солдат (приблизительная оценка)
Наполеон считал, что «после победы уже нет врагов, остаются только люди», и по окончании сражения при Эйлау, прямо на поле битвы, в три часа ночи, он написал жене Жозефине такие слова: «Мой друг, вчера было грандиозное сражение; победа осталась за мной, но наши потери очень большие; а потери врагов, которые намного превосходят наши, меня не утешают». Беспокоясь о том, чтобы это «побоище при Эйлау» не подорвало моральный дух французов, он приказал опубликовать в Берлине и в Париже «Описание сражения при Эйлау, представленное очевидцем» в переводе с немецкого, снабдив сочинение следующим комментарием: «Это описание войдет в Историю».
С 1809 года сражения становятся еще более кровопролитными, так как Наполеон начал активнее использовать возможности артиллерии, сгруппировав ее в большие батареи. В сражении при Ваграме было выпущено из пушек около ста тысяч ядер. Теперь французы не всегда использовали стрелков для подготовки атаки, но и противники перенимали у них новую практику, усиливая огневую мощь своих батарей. Наполеон не раз говорил, что «бывают случаи, когда нехватка людей помогает избежать лишнего кровопролития», но он негодовал, когда неверно понимали и исполняли его приказы, из-за чего результат сражения сводился к нулю. Генерал Марбо писал в мае 1809 года: «Массена бросился в атаку, чтобы перейти уже перейденную реку; ему это удалось, но он потерял больше тысячи солдат убитыми и две тысячи ранеными! Император жестко отчитал его за это прискорбное пренебрежение человеческими жизнями». Через несколько дней после этого печального события от ран, полученных в сражении под Эсслингом, умер генерал Ланн, которому было 40 лет. Некоторое время спустя Наполеон писал Жозефине: «Потеря герцога де Монтебелло, скончавшегося сегодня утром, сильно огорчила меня. Вот так все кончается!» Генерал Ланн был очень разочарован ходом испанской кампании и, вернувшись, отказался принимать участие во всех войнах Наполеона. Лишь уступив настойчивости Наполеона, этот «Роланд армии», уже имеющий семь ранений, согласился принять на себя командование армейским корпусом в кампанию 1809 года. Изможденный, но сохранивший свою проницательность, накануне дня, когда он получил смертельное ранение, Ланн сказал: «Я боюсь войны, первый же звук, возвещающий о ее начале, заставляет меня вздрагивать. […] Выстрелы оглушают людей, чтобы поскорее привести их к смерти». Наполеон приказал устроить пышные национальные похороны своему генералу, на которых присутствовали сто тысяч человек.
Плохо управляемый рост
Искусство предпринимательства основывается на способности, используя любую возможность, извлечь максимум выгоды при минимуме затрат. Наполеон в этом смысле мог считаться великим предпринимателем. Он знал, что, «обладая отвагой, можно начать любое дело, но не все можно сделать». Чтобы исправно работали механизмы, преобразовывающие приказ руководителя в нужное действие, недостаточно только прозорливости руководителя. Самое главное — человеческие и финансовые ресурсы.
Свои неудачи Наполеон объяснял «ошибками в выборе средств, а не ложными принципами». Его ошибки в планировании необходимых ресурсов приводили к тяжелым последствиям, но они не были катастрофическими. Все его военные кампании, даже самые блестящие, совершались при остром дефиците финансовых ресурсов. Нехватка денег часто вынуждала его задерживать выплаты солдатам, небрежно относиться к их обмундированию, питанию и средствам перевозки. Хотя император в 1811 году заявил, что «люди, занимающиеся торговлей, не должны завоевывать богатство как трофеи в сражении; они должны добиваться его постепенно и непрерывно», сам он никак не мог обойтись без таких кредиторов, как, например, обладающий огромным состоянием финансист Уврар.
В эпоху империи, как правило, тыловые службы не вели никакой подготовки на случай продолжительной военной кампании. Поэтому Наполеон стремился к быстрой и полной победе. Так, в 1805 году после разрыва Амьенского мирного соглашения и накануне образования четвертой европейской коалиции, несмотря на весьма ограниченные финансовые средства, Наполеон счел за лучшее первым начать военные действия, нежели дожидаться, пока случится неизбежное и силы коалиции нападут на него. В течение нескольких месяцев Великая армия совершала переход в Булонь, откуда должен был начаться ее поход в Англию. В это время Наполеон писал своему министру государственной казны: «Мне совершенно необходимо четыре миллиона на приобретение шинелей, повозок, лошадей, упряжи, которые должны быть выплачены 20 числа сего месяца, так как любое промедление спутает все планы операций. Необходимо раздобыть семь или восемь миллионов из казны на срочные расходы. Я не хочу начинать кампанию, не имея средств обеспечить дисциплину в войсках, а не выплачивая солдатам жалованья, добиться ее невозможно». В это время в Париже паника, вызванная надвигающимся банкротством государства, достигла апогея, обстановка накалилась до такой степени, что полиции пришлось охранять кассы Банка Франции. Поползли слухи о том, что император увез в Булонь оставшуюся наличность банка, а один из членов генерального совета банка объявил о его неплатежеспособности. Так как «на войне всегда не хватает обуви», Наполеону удалось снабдить своих солдат более 300 000 парами башмаков. К счастью, победы в Ульме, а потом и в Аустерлице рассеяли эти проблемы, имеющие логистико-финансовый характер.
Чтобы устранить финансовый дефицит, возникший вследствие его военных кампаний, Наполеон возложил на проигравшие стороны обязанности по возмещению его военных расходов, обязав их платить налоги. Начальник его штаба Бертье записал под диктовку императора: «Во время захватнических войн, которые ведет император, магазинов нет. Обеспечить солдат средствами к существованию в побежденных странах — это задача генералов». Местные жители относились к прохождению французской армии по их территории как к стихийному бедствию, да и сам Наполеон хорошо понимал, что «грабежи уничтожают все, даже армию, которая ими занимается». Поэтому он отдал своим офицерам приказ «щадить страны», потому что, разоряя их, «мы лишаемся их богатств». Тем не менее в 1800 году Бонапарт наложил тяжелый налог на Пьемонт, Италию и Парму. В 1802 году он вводит налоги на продажу напитков, табака, колониальных товаров и даже игральных карт. В 1805 году он принудил Австрию к выплате ему суммы в размере 75 миллионов франков, затем в 1809 году — еще 64 миллионов. Пруссии и ее союзникам в 1807 году пришлось выплатить ему около 400–500 миллионов франков. Этот рост аппетитов французского императора впечатляет, но эти суммы значительно меньше той, которую Франция обязана была выплатить союзникам после сражения под Ватерлоо в качестве возмещения ущерба, нанесенного войной. Оценили этот ущерб в 700 миллионов франков.
Историки считают, что наполеоновская администрация должна была экипировать, кормить и выплачивать денежное довольствие армии, численность которой составляла около двух миллионов солдат. И если в период между 1800 и 1805 годами Наполеон смог удерживать в равновесии государственный бюджет, не превышая ежегодного уровня расходов в 700 миллионов франков, то кампания 1805 года сильно подорвала финансовое положение империи. За один отчетный 1805/1806 год расходы на содержание сухопутных войск возросли на 390 миллионов франков, а флота — примерно на 100 миллионов. В сумме военные расходы составили за этот год 55 % бюджета всей империи. 5 марта 1805 года Наполеон постановил, что необходимо реорганизовать систему разрешения финансовых проблем, вследствие чего отныне все расходы военного времени не должны превышать 800 миллионов франков. Этой суммы, с переменным успехом, придерживались до 1810 года. Но войны в Испании, а затем в России снова потребовали значительного увеличения военных расходов.
Расходы французского правительства (в млн. франков)
Во время кампании 1807 года император столкнулся с серьезными финансовыми трудностями, поскольку его Великая армия сильно увеличилась. Он писал в Варшаву военному министру: «Жду вашего отчета о состоянии моих финансовых дел. Надеюсь, что вы предпримете все возможные меры, чтобы как можно скорее выслать мне денег. Мне срочно нужно по меньшей мере двенадцать миллионов. В эти зимние месяцы моей армии необходимо как-то восстанавливать силы. А для этого нужны деньги. Мне также нужно, чтобы мне прислали в Варшаву запас шинелей и обуви. Нельзя отправлять на фронт солдат пехоты или кавалеристов без должной экипировки». Три месяца спустя Наполеон писал генералу Дежану: «Такое сражение, как при Аустерлице [двумя годами раньше], требует самое меньшее 12 000 ружей; долгие переходы примерно столько же. Посчитайте, каков их расход за два года. Я не преувеличу, если скажу, что 60 000. Не считая венских и саксонских ружей, Франция должна была бы поставлять их куда больше».
Наполеон считал, что «заем — это гибель для аграрных стран и жизнь для стран промышленных», но, несмотря на это, иногда ему приходилось прибегать к такого рода финансовым операциям. 18 июня 1806 года он писал брату Жозефу: «Брат мой, должен признаться, что вряд ли смогу снабдить вас деньгами, о которых вы просите; но пошлите кого-нибудь из ваших доверенных лиц сделать заем хоть в Париж, хоть в Голландию. У голландцев большие капиталы. Я охотно поручусь за заем, который вы сделаете как король Неаполя. Я не сомневаюсь, что последовав моему совету, вы получите столько денег, сколько вам необходимо».
Кроме того, император требовал, чтобы местные администрации увеличили свою финансовую автономию, либо уменьшив расходы, либо найдя способ увеличить доходы. Доказательством тому послужила нота от 13 июля 1805 года: «Таможни должны быть организованы таким образом, чтобы предоставлять колониям, на территории которых они расположены, кроме прочих доходов все необходимое для жизни. Гарнизоны, призванные охранять их, должны содержаться также за их счет».
В представлении Наполеона финансирование военных действий всегда было неразрывно связано с войной финансовой, что подтверждает массовое изготовление фальшивых австрийских денег во время кампании 1809 года. После победы под Ваграмом Наполеон в доверительной беседе рассказал Меттерниху, что поражение австрийской армии в этом сражении помогло избежать неминуемого распространения на территории Австрии около 300 миллионов фальшивых флоринов! Большинство банкнот было уничтожено, но несколько купюр каким-то образом проникли в обращение, и Банк Австрии несколько раз выражал недовольство французам, пытавшимся расплатиться фальшивыми деньгами. Что касается производства фальшивых фунтов стерлингов, то французский министр полиции Савари лично следил за тем, чтобы матрицы для их печатания были достаточно прочными, дабы их можно было использовать неоднократно в течение нескольких лет на территории всей Европы.
Наполеон был убежден, что Англия «всегда будет завидовать нашему процветанию, всегда будет враждебно настроена к нашим пожеланиям, всегда будет выступать против мира», поэтому в 1800 году он говорил: «Англия все еще дышит войной и унижением Франции. Другие державы, чтобы определить свою линию поведения, выжидают, каким будет наше отношение к ним и каковы наши ресурсы». По этому поводу в 1810 году Монталиве приводит шутку Наполеона: «Часто думают, что я одержим какой-то глубокой ненавистью к англичанам, что у меня к ним личная неприязнь, что это стало моей страстью. Никакой страсти, кроме сильного желания видеть их своими подданными, я не испытываю, уверяю вас». На что один из министров заметил: «Но, сир, в таком случае они от этой страсти только выигрывают, а не наоборот». Наполеон был согласен с Клаузевицем, который говорил, что «война — это широкомасштабная дуэль, цель которой подчинить противника своей воле».
Потерпев поражение на море при Трафальгаре в 1805 году, вследствие которого рухнули все планы Наполеона на завоевание Англии, император решил препятствовать экспорту английских товаров. По оценке английского экономиста Оливера Уильямсона, Наполеон в данном случае действовал рационально. В самом деле, в ответ на блокирование французских портов английским флотом Наполеон в 1806 году разворачивает континентальную блокаду[105].
Не случайно указ, объявляющий Британские острова зоной экономической блокады, был подписан в Берлине 21 ноября 1806 года, то есть вскоре после разгрома прусской армии под Йеной. Отныне Французская империя контролировала все побережье и воды Северного моря. В то же время американский президент Джефферсон заявил о нейтралитете США во франко-английской войне. По соглашению между Францией и Россией, подписанному в Тильзите в 1807 году, к континентальной блокаде присоединилась и Россия. Британская торговля значительно уменьшилась со странами Балтики и испытывавала явный спад со странами Средиземноморья, а в Северном море прекратилась почти совсем. За первое полугодие 1808 года английский экспорт в среднем сократился на 60 %. Особенно тяжело кризис отразился на хлопкообрабатывающей промышленности. Безработица росла, вспыхивали народные волнения, но в рабочей среде не нашлось харизматического лидера, и рабочим ничего не оставалось, как смириться со своим положением. Финансовую систему Британии, сильно подорванную финансированием антифранцузских коалиций, казалось, ожидал полный крах.
Как это ни парадоксально, но завоевание Испании Бонапартом буквально спасло Англию от экономической катастрофы, заставив переметнуться в английский лагерь латиноамериканские колонии. Последней каплей, завершившей компрометацию империи Наполеона в глазах всего мира, стал тот факт, что континентальная система благоприятствовала развитию французской индустрии в ущерб странам-вассалам или союзникам Франции. Уже в своей речи о состоянии империи, произнесенной в 1806 году, Наполеон утверждал: «Вы можете видеть в законе о таможнях заботу, которую мы проявили, чтобы защитить нашу торговлю, наши мануфактуры, и сделали все от нас зависящее, чтобы ограничить процветание мануфактур наших врагов». Уже находясь на острове Святой Елены, когда Наполеон говорил об объединении Европы, он думал о единой правовой базе, единой валюте и единой системе мер и весов, но не о единстве таможенной службы. Основной географической осью империи являлся Рейн, и все прилегающие к нему от истоков до устья страны находились под французским влиянием. Другие рынки сбыта также не остались без внимания. Так, в 1802 году первый консул писал: «Я хочу, чтобы коммерция Марселя не пренебрегала прекрасным источником своего процветания: устья реки По для нее открыты; суда могут подниматься до Феррары, встать под защиту 27-й дивизии и оттуда снабжать мылом и другими товарами, произведенными в Марселе, Швейцарию и часть Германии». Из-за дерзости контрабандистов таможенные границы были в конце концов закрыты. Французская администрация пошла на такие меры, потому что, будучи коррумпированной структурой, она по этой же причине не доверяла местным властям.
Континентальная блокада послужила поводом для серии аннексий, территориальных и династических преобразований, в результате которых больше половины Европы перешло под прямое владычество Наполеона. Тем не менее в 1810 году экономическое положение империи резко ухудшилось, и произошло это вследствие блокады, которая обернулась против ее инициатора. Контрабанда сыграла на руку англичанам и помогла им, не прилагая никаких усилий, овладеть французскими колониями. Рост цен на хлеб спровоцировал несколько восстаний в провинции, быстро подавленных властями. Эта блокада стала также одной из причин осложнений франко-русских отношений. Констатировав пагубное влияние политики поддержки антианглийской блокады на российскую экономику, Александр I официально объявил в декабре 1810 года об отказе от выполнения договоренностей, которые он подписал в Тильзите. Для Наполеона это был казус белли[106]. В декабре 1812 года, после отступления его армии из России, Наполеон признался Коленкуру: «Только ради самых насущных интересов Европы я сейчас сражаюсь и требую стольких жертв от Франции. Я обладаю прозорливостью мудрого политика, тогда как другие монархи ослеплены страхом. Такое впечатление, что они боятся только могущества Франции, тогда как лишь Франция может защитить экономическую свободу европейских стран… Если бы они мне помогли, у них было бы меньше причин бояться, и они быстрее достигли бы своих целей». Своим упрямством император добился того, что вся Европа объединилась против него.
Неправильное управление рисками
«Любое предприятие должно состоять на две трети из благоразумия и на одну треть из случая. Увеличьте первую составляющую, и вы станете робким и трусливым. Увеличьте вторую, вы станете рискованным и дерзким». Несмотря на это заявление, Наполеон не только самую большую часть оставлял на волю случая, но вдобавок ко всему был недостаточно благоразумен. В самом деле существует несколько стратегий управления возникающей рискованной ситуацией: принять ее, уступить во всем или на одну треть; аннулировать ее, приняв стратегию выхода; взять ее под контроль, предусмотрев возможность защиты операционного процесса или убедившись, что команда способна справиться с ситуацией. Наполеон же ни в испанскую кампанию, ни во время войны с Россией не избрал ни один из этих способов действия, предпочтя им рывок вперед. По свидетельству Шатобриана, «Наполеон на острове Святой Елены сам очень строго осудил свою политику, проводимую им в двух случаях: в войне с Испанией и с Россией». На самом деле эти два поражения, ставшие для него судьбоносными, являются показательными ошибками в его менеджменте.
Что касается Испании, то в 1812 году Наполеон признавался Коленкуру: «Испанские дела привели к целой веренице непредвиденных случайностей». На острове Святой Елены Наполеон наконец признает свою вину: «Самой роковой моей ошибкой был поход на Испанию. […] У меня сложилось ошибочное мнение, я считал, что Бурбоны[107]намного сильнее, чем впоследствии оказалось». Это классическая ошибка завоевателей: они берут в расчет только силы себе подобных (правителей вражеских государств) и забывают о неистовой силе, с которой простой народ борется против оккупантов. Наполеон ошибочно считал себя «освободителем Испании»: «Когда я принесу им на своем знамени слова — свобода, избавление от суеверий, свержение знати, — мне окажут такой же прием, как в Италии, и все подлинно национальные классы будут со мной».
Если принять за основу высказывание Наполеона о том, что «искусство побеждать состоит из способности быть то дерзким, то осторожным», то сам он подчас выбирал такую стратегию управления в рискованных ситуациях, которая вела прямиком к поражению. Из-за отсутствия естественного органичного роста империи Наполеон увеличивал ее пределы, завоевывая все новые территории и укореняя в сознании людей интернациональное мышление. Даже ближайшее окружение Наполеона долгое время было словно загипнотизировано этой механикой создания новых ценностей, которая оправдывала те сомнительные риски, на которые шел император.
После выявления возможных рисков их надо было классифицировать. А Наполеон не только игнорировал предостережения о непредвиденных рисках при вторжении в Россию, но не сумел вовремя и эффективно отреагировать на объективный факт наступления зимы. Насколько Наполеон сам умел иногда застать противника врасплох, настолько в данном случае он позволил застать врасплох самого себя, упустив время и не предприняв надлежащих мер.
Классификация рисков, в управлении которыми Наполеоном были допущены ошибки
Хотя Гегель часто ошибался в оценке Наполеона, но его определение войны в Испании — «бессилие победы» — было очень точным. Французский император задействовал в этой войне значительные силы (армия в 200 000 человек) под малоубедительным предлогом внедрения Просвещения в коррумпированное и пришедшее в упадок королевство. После того как он взял в заложники испанских Бурбонов и одержал победы в нескольких сражениях, Наполеон полагал, что и на этот раз он выиграет всю партию. Когда, казалось, ситуация стабилизировалась, ряд событий повлек за собой вспышку враждебных настроений и жестоких поступков коренного населения по отношению к французам. Так, 1 мая 1808 года Мюрат проводил в Мадриде смотр 30 000 солдат, среди которых находились и кавалеристы-мамелюки. Эти всадники неожиданно напомнили испанцам тяжелые времена оккупации их страны сарацинами несколько веков тому назад. 2 мая толпа жителей Мадрида, подстрекаемая священниками, поносившими французов-атеистов и их мусульманских союзников, напала на нескольких французских солдат, прогуливавшихся по городу. Французы были убиты, им нанесли множество ножевых ранений. На следующий день Мюрат отдал приказ о начале безжалостных репрессий против виновных. Через несколько лет эти события художник Гойя изобразил на полотне, названном «Бедствия войны». Эти кровавые дни унесли жизни более пятисот испанцев и сотни французских солдат. В конце концов, когда в городе воцарилось спокойствие, Мюрат решил, что ситуация стабилизировалась, не обращая внимания на предостережения испанских советников. Он ошибался, но не расстался со своими заблуждениями по поводу эффективности применения репрессий против партизанской войны на протяжении всей испанской кампании.
После всплеска жестокого противоборства обеих сторон в те майские дни сопротивление испанцев армии оккупантов стало принимать более определенную форму. Многие испанцы, которые сначала искренне верили, что французы принесут в их страну свободу и демократию, осознали свои заблуждения, увидев, что такое на самом деле военная оккупация. Начавшись с вдохновенного призыва к Просвещению, война в Испании все разрасталась, питаясь творимыми жестокостями и слепой ненавистью.
Испанский народ, подстрекаемый священниками-фундаменталистами, начал герилью, так называемую маленькую войну. Ее основные действия заключались во внезапных и нерегулярных нападениях отдельных партизанских отрядов, не ввязывавшихся в полноценный бой с противником. Партизанская война — это оружие слабых, по сути — одна из форм терроризма. Ее задачей было деморализовать и ослабить оккупационные войска. Скверное положение дел в Испании показало Наполеону, что военные конфликты не ограничиваются одними битвами армий, в которых имеет значение только военное и техническое превосходство. В своих «Воспоминаниях» маршал Сюше описывал многочисленные формы, которые принимала эта борьба против французской армии: «Дух предков воодушевил испанцев на борьбу, когда Наполеон, уязвив их гордость, предпринял попытку покорить этот народ силой. Всем известно, что решивший защитить свой очаг народ — это несокрушимая физическая и моральная сила, и без ее поддержки наскоро сформированные армии вряд ли смогут оказать достойное сопротивление захватчикам. Испанская молодежь, взяв в руки оружие и вступив в ополчение, постоянно вела национальную войну против французской армии и в открытых, и в партизанских сражениях. Но большая часть населения, независимо от возраста и пола, казалось, начала какое-то упорное соревнование друг с другом по поимке врагов. И это изматывало нас больше, чем обычные сражения, так как каждый кантон вел собственную герилью, защищая свою территорию, но при этом участвуя и в общей оборонительной борьбе. Крестьяне, промышленники, отцы семейств, священники и монахи без колебаний покидали свои дома, чтобы восполнить силы, которые наступали на нас».
Как ни парадоксально, но французская армия проиграла эту кампанию в сфере политики и психологии именно из-за своего военного превосходства и неоправданно жестоких мер подавления оппозиционно настроенных сил. Не существует «чистых» войн, но война в Испании стала самой грязной из всех наполеоновских кампаний. Когда противостояние враждебных сторон достигает наивысшей точки, а отношение к противнику в обоих лагерях граничит с бесчеловечностью, в этот момент первостепенное значение приобретает дисциплина и способность контролировать действия солдат, иначе наступает хаос. Чем дольше длится война, тем больше вероятность ее проиграть, поскольку возрастает количество неконтролируемых рискованных ситуаций, в которых невозможно придерживаться определенных правил поведения.
В окружении враждебно настроенного населения французские солдаты, не знающие языка этой страны, а потому целиком зависящие от переводчиков, с каждым днем совершали все больше промахов и оплошностей. Измученные и запуганные солдаты психологически находились в состоянии постоянного стресса, влекущего за собой кровавые репрессии. Их цель виделась в искоренении терроризма, но на самом деле расправы только провоцировали его рост. Капитан Николя Марсель свидетельствовал, что этому замкнутому кругу — жестокости оккупантов и не менее жестокой мести покоренного народа — не давали разорваться карательные экспедиции, закамуфлированные под военные действия. Одна из таких экспедиций, возглавляемая Дютуа, «очень храбрым офицером, прославившимся своей беспристрастностью», была следствием убийства шестидесяти спящих гусар: «Подойдя к городу, мы уже не сомневались в том, что все его население восстало против нас. Все жители и среди них несколько солдат маркиза де Ла Романа, вооруженные ружьями и косами, укрываясь в горах, поджидали нашего приближения. […] Наши солдаты перекрыли отступление большей части повстанцев и начали колоть штыками всех: женщин, детей, никому не было пощады». Французская армия одержала многочисленные тактические победы в неорганизованной партизанской войне, но эти победы были пирровыми, так как в стратегическом отношении французы потерпели полное поражение.
Несмотря на хитрость, подсказавшую генералу Сюше использовать против испанских герильос (партизан) их же собственное оружие, ему лишь в какой-то мере удалось сдержать партизанскую войну. Его призывы к командованию удвоить силы в военных операциях не были приняты во внимание. Один из адъютантов Сюше, размышляя о природе трудностей, вставших перед французской армией, столкнувшейся с партизанской войной, писал, что герилья «все время заставляла нас быть начеку против врага, который беспрестанно исчезал и тут же вновь появлялся и который, оставаясь невидимым, был везде». Сюше подтверждал его слова: «Готовые на любые жертвы, свободные от всякого рода слабостей, от всяких „предрассудков“ в виде военной формы, обслуживания и оружия, они формировались в нерегулярные части, сами выбирали себе командиров, действовали как бог на душу положит, атаковали повсюду, где им благоприятствовали численность и случай, не стыдясь, убегали, когда чувствовали наше превосходство, и несколько раз исчезали какими-то непонятными способами, так что не оставалось и следа». Французы, оказавшись в плену у своей паранойи и комплекса технического превосходства, так и не смогли понять психологии и культуры врага, ни отдельных людей, ни общества в целом. Также неведомым для них осталось политическое устройство общества. В этой войне без правил военное сражение за освобождение территории на самом деле было только одной из составляющих идеологической и религиозной борьбы.
Французы старались использовать экспансивный национальный испанский характер для сбора разведывательных данных, которые очень помогли в разработке целей и установлении очередности исполнения операций, направленных против партизан. Службы разведки прибегали и к доносам, и к запугиванию, и к пыткам. В конце концов работа разведки не принесла ожидаемых результатов, поскольку французы недостаточно знали испанскую культуру и общественное устройство, чтобы суметь выгодно использовать — тактически и стратегически — собранные сведения. В самом деле, чтобы сведения принесли пользу, мало их собрать, их еще необходимо рассмотреть и осмыслить с точки зрения противника.
Хотя Наполеон и считал, что «вызывать ненависть всегда опасно», сам он довольно долго относился к испанской герилье очень легкомысленно: «Восстания — удел любого побежденного народа». Хотя он понимал, что «поколения меняются, троны рушатся, церковь остается», но силу католицизма в испанском обществе он явно недооценивал, и ему не удалось снискать уважение испанских священнослужителей. «Во все времена легковерие и невежество большинства служили причиной гражданских войн». На этот раз Наполеон с его способностями в сфере национального строительства, которые он наглядно продемонстрировал в Италии, потерпел сокрушительное фиаско, которое можно объяснить только тем, что он оказался неспособен учесть местные особенности.
В 1809 году, завоевав полуостров с военной точки зрения, но так и не став там полноправным хозяином, Наполеон покинул Испанию. Когда у французов в руках были все нити, ведущие к победе, неожиданно возникли внутренние разногласия между Наполеоном, королем Жозефом и наполеоновскими маршалами… У всех этих представителей власти имелись свои собственные расчеты. Если бы Наполеон последовал разумным советам своего брата Жозефа, он должен был бы согласиться сменить оккупацию на другое логическое следствие этой же кампании — восстановление суверенитета Испании. Отказавшись обратить внимание на опасность ситуации, император допустил профессиональную небрежность, исключив для себя возможность найти достойный политический выход. Поскольку военное искусство заключается в «искусстве действовать», в нем большую роль играет фактор времени: действовать надо быстро, так как начинается соперничество разнонаправленных сил.
Эта отвратительная война оказалась страшной пучиной, в которой погибли около 300 000 французских солдат и еще больше испанцев. И все потому, что Наполеон так и не нашел правильного подхода к этому «испанскому осиному гнезду», которое сам император иначе как не заживающим «нарывом» и не называл. Однако французам, правда себе же в ущерб, удалось преобразовать понятие «нация», которое в Испании было синонимом королевства, в понятие «отечество», в смысловом значении которого улавливается отголосок идей Французской революции.
Вторжение французских войск в Испанию открыло для этой страны возможность обновления, которой не удалось воспользоваться. В политических силах Испании тем временем образовались новые течения среди либералов, аристократов и народных слоев населения. После ухода французов эти различные группировки, более привыкшие к воинственным стычкам, чем к демократическим дебатам, не сумели занять единую национальную позицию против общего врага. Король Фердинанд VII, в начале воспринятый как «спаситель», восстановил инквизицию, которая, прежде чем окончательно исчезнуть в 1820 году, провела жестокую чистку в среде либералов.
Забыв свое собственное правило — «на войне мораль и общественное мнение — половина реальности», Наполеон допустил ошибку, позволив дошедшему до отчаяния испанскому народу начать мстить своим врагам. Также неудачи в Испании дискредитировали его в глазах европейских монархов, которые перестали верить в миф о неуязвимости Наполеона. Когда французский император принял решение о переводе значительной части Великой армии в Испанию, австрийский посол Меттерних писал: «Война против Испании открыла нам большой секрет: у Наполеона есть только одна армия, его Великая армия». Итак, император стал жертвой синдрома правителя, которому все удается, но от которого все напряженно ждут первой же ошибки. В Испании на смену эйфории могущества и идеологической уверенности пришло опасение увязнуть в этой войне, сомнения в оправданности таких потерь человеческих жизней и денег, которых потребовала оккупация, а также убывающее доверие к тому, кто все это затеял.
Для такого руководителя, каким являлся Наполеон, управление инвестиционными рисками представляло стратегическую, важнейшую обязанность. Подобное управление основывается в первую очередь на развитии двойного подхода — финансового и технологического. Это делает возможным наблюдение за результатами каждой операции, включенной в процесс менеджмента, и позволяет быстро реагировать на любые изменения ситуации и принимать своевременные решения. Необходимо периодически отслеживать ситуацию и тенденции ее развития в сравнении с начальными уровнями рисков, чтобы достичь стратегических целей, намеченных инвестором. Однако, в случае подготовки испанской кампании, грубые ошибки были допущены не только в анализе соотношения критериев для вложения надлежащих ресурсов к существующим инвестиционным рискам, но также и в ходе процесса реализации этого проекта.
Ошибки в «проектировании» испанской кампании
Видимость контроля над событиями
«Начало конца» — так охарактеризовал Талейран, министр иностранных дел Франции, период с момента вторжения Наполеона на территорию России. Это было обусловлено тем, что император, сам того не подозревая, стал жертвой собственных иллюзий, будто он контролирует все происходящие события. Лев Толстой в романе «Война и мир» так объяснял некоторую растерянность Наполеона в русскую кампанию: «Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда-нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело проливать или не проливать кровь своих народов (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более, как теперь, не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны. […] Теперь нам ясно, что было в 1812 году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия…»[108]
Итак, в июне 1812 года Наполеон начал продвижение вглубь необъятной России со своей армией, насчитывающей более 500 000 солдат. Первые сражения этой кампании (Смоленск, Бородино) прошли относительно успешно, так как повлекли за собой немалые потери в лагере противника, русской армии. По мнению участвовавшего в сражениях на стороне русских Клаузевица, «русских заставили отступить отсутствие слаженности в действиях и страх их генералов». Русская армия прибегла к политике выжженной земли, стремясь нарушить логистическую цепочку (снабжение продовольствием и боеприпасами) французской армии, которая к тому же оказалась в невыгодном положении из-за российского климата (дожди, потом страшная жара). Тогда же Наполеон сделал для себя открытие, что «народ, живущий на больших территориях, поднимается со всех флангов». Впервые проницательность ему изменила. Коленкур так сказал об этом: «24 июля император впервые обратил внимание на то, что все мы наблюдали уже на протяжении двух дней: из деревень исчезли все обитатели, дома стояли совершенно пустые, и все указывало на то, что эти бегства были частью спланированной системы и что приказы отдавались совсем недавно».
14 сентября французы вошли в Москву, в которой из 250 000 жителей осталось не более 25 000. В самом деле в Москве остались в основном преступники, содержащиеся в тюрьмах, которым губернатор Растопчин по собственной инициативе пообещал освобождение, если они подожгут город. На следующий день пораженный император увидел небывалый по размеру пожар: «Это нечто невообразимое: это война на истребление, беспрецедентная в истории цивилизации тактика. […] Сжигать собственные города! […] Эти люди одержимы бесами. […] Варвары. […] Какой коварный умысел, какая отвага». Несколько дней спустя ему передали написанное по-французски послание, обнаруженное под обломками особняка градоначальника Москвы графа Растопчина: «Жители этой земли покидают ее при вашем приближении, я по собственной воле предаю огню свой дом, чтобы он не был осквернен вашим присутствием». По рассказам аббата Сюрюга, «из 9300 домов и 800 гостиниц и постоялых дворов едва осталось 2000 домов». Ту часть Москвы, которую не затронул пожар, разграбили солдаты Великой армии.
Но среди этого пожарища и ввиду приближающейся зимы Наполеон казался почти беззаботным. По свидетельству Коленкура, «ничто не могло убедить Наполеона в фатальном исходе. Вид его солдат, их энтузиазм при его появлении, донесения и рапорты, часто приукрашенные Мюратом и другими генералами, хмельным вином бросались ему в голову, и, не считая редких минут просветления […], опьянение все продолжалось».
Поскольку российский император в ответ на предложения заключить мир хранил презрительное молчание, Наполеон наконец забеспокоился: «Все это предсказывает большие несчастья». Слишком поздно он понял, что «Россия страна тем более удивительная, что она никогда не сдается». Утром 3 октября, после бессонной ночи, Наполеон созвал своих генералов и представил им новый план. В нем предлагалось собрать все оставшиеся войска, сжечь дотла Москву и двинуться на Санкт-Петербург. Так как маршалы не могли сказать ни слова от крайнего удивления, Наполеон продолжал их убеждать: «Какая слава ждет нас, и что скажет весь мир, узнав, что за три месяца мы покорили две великие северные столицы!» Генералы стали возражать, что эта новая кампания представляется невозможной накануне зимы и с «войсками Кутузова, наступающими на пятки». Один из них даже сказал: «Он хочет погубить нас всех до единого!» Разочарованный, Наполеон закончил совещание. Несмотря на всю свою гениальность, он, кажется, так и не понял, что его план был до того честолюбив, что стал абсурдным и нереальным.
26 октября 1812 года началось отступление французской армии из России. Солдаты Великой армии, неотступно преследуемые казаками, шли по жесточайшему морозу[109], не имея никакого продовольствия. Клаузевиц, который оказался свидетелем этой человеческой трагедии, писал своей жене: «Если бы душа моя не очерствела, мне кажется, я сошел бы с ума».
Спустя месяц после бегства из Москвы Наполеон еще пытается сохранить оптимизм в своем письме к Марии-Луизе: «Король Неаполя, вице-король, князь Невшательский, маршалы, моя обслуга, все чувствуют себя хорошо». Однако в тот же день он приказывает генералу Эбле соорудить несколько мостов через реку Березину. Понимая серьезность сложившейся ситуации, он пишет Коленкуру: «На этот раз спасутся только самые храбрые. Если мы перейдем Березину, я снова стану хозяином положения, так как двух свежих корпусов, которые я нашел [т. е. Виктора и Удино], и гвардии будет достаточно, чтобы победить русских. Если мы не сможем пройти, артиллерия откроет огонь. […] Нужно убедиться, в хорошем ли состоянии мои и ваши орудия, поскольку предстоит сражение». Вслед за этим он провозгласил: «Слишком долго я был императором. Пора мне вновь стать генералом!» Как раз подойдя к Березине, Наполеон вновь обретает инстинкт блестящего тактика, способного управлять кризисными ситуациями: он совершает диверсию, чтобы заставить на другом берегу Березины русские войска отступить.
Генерал Рапп рассказывал о растерянности, охватившей генералов: «Ней отозвал меня в сторону, мы вышли; он сказал по-немецки: „Наше положение крайне затруднительно; если Наполеон сегодня выпутается из этой передряги, он дьявол, а не человек“. Мы все были взволнованы, и было отчего. Неаполитанский король (Мюрат) подошел к нам: „Я предложил Наполеону, — сказал он, — спасти его. Для этого надо перейти реку в нескольких лье отсюда; у меня есть поляки, на которых я могу положиться, они переправили бы его в Вильно; но он отверг мое предложение, даже говорить об этом не захотел. Лично я не думаю, что нам посчастливится спастись“. Мы втроем были того же мнения; Мюрат продолжил: „Нам всем придется переправляться здесь; о том, чтобы сдаться, и речи быть не может“».
В это самое время понтонеры генерала Эбле работали в ледяной воде, не прерываясь ни на минуту. Когда им удалось закончить небольшой мост, пригодный для пешеходной переправы, все обнаружили, что хитрость Наполеона удалась и русские солдаты на том берегу ушли. Рапп вспоминал: «Я вошел к Наполеону, который беседовал с маршалом Удино: „Сир, неприятель покинул свои позиции“. Наполеон ответил: „Не может быть“. Появились король Неаполитанский, маршал Ней и подтвердили мои слова. Император вышел из палатки, оглядел противоположный берег и воскликнул: „Во мне спрятан адмирал; он настолько хитер, что отдал приказ к ложной атаке“. При этом его глаза блестели от радости и от нетерпения». Возведенные мосты несколько раз рушились, но благодаря популярности, которой пользовался Эбле у своих подчиненных, понтонеры вновь принимались за работу в замерзающей воде.
Через несколько дней Наполеон решил покинуть свою Великую армию, объяснив это тем, что «в подобном положении я смогу внушать уважение Европе только из замка Тюильри». 3 декабря 1812 года даже газетный листок Великой армии вынужден был признать разразившуюся катастрофу: «За короткий период погибло от холода 30 000 лошадей; наша кавалерия вынуждена идти пешком; артиллерия и подводы остались без тягловых сил; пришлось бросить или разрушить большую часть орудий, боеприпасов и провианта». Еще через два дня и Мюрат бежал от Великой армии, чтобы попытаться спасти свое Неаполитанское королевство. К середине декабря Великая армия потеряла 90 % личного состава (в том числе и из-за дезертирства); к этому времени оставшиеся в живых добрались до Польши.