– А если «ничё такого», почему нельзя было сразу объяснить? Могли бы и вместе куда-нибудь сходить. Вместе с твоей Кошкиной.
– Ты? С Машкой?
– А что, ты теперь стыдишься своих друзей?
– Нет, ну просто вы всё время как кошка с собакой.
– А я, видимо, собака, да? Да ничего, потерпел бы немного ради тебя.
Лёвка попытался улыбнуться.
– Ну, в следующий раз сходим вместе.
Я засмеялся.
– Ага. Ладно. Только ты у Машки разрешения спроси, а то вдруг она тебя не отпустит. И ещё… поросячий цвет тебе не идёт.
Мне хотелось наговорить кучу гадостей. Потому что я прав. Прав же? Но вдруг я понял, что мои слова провалились в пустоту, в невесомость внутри меня. Слова потеряли вес и значение.
Я пошёл дальше и больше не стал слушать оправданий своего лютого друга. На душе полегчало. Я почувствовал себя частью влажной земли, которой тоже, должно быть, свободнее дышится после дождя. Я слизнул с губ капли небесной воды и увидел… кошку. Самую обычную.
Маленькая пёстрая кошка сидела на люке, поджав под себя лапы, и смотрела на меня серьёзно и как-то осуждающе. Она была, кажется, насквозь мокрой, но даже не пыталась спрятаться. Назло дождю, она упрямо продолжала мокнуть, подставляя воде торчащие лопатки. Я подумал, что в этом мы с ней похожи. Я тоже могу мокнуть и мёрзнуть всем назло.
– Чего уставилась? – спросил я.
Кошка опустила глаза.
Я прошёл ещё несколько шагов, но кошка не давала мне покоя. Мне вдруг захотелось отнести её домой, высушить полотенцем и покормить. Что это со мной? Я же терпеть не могу кошек. Но эта настойчиво напоминала мне меня самого.
Прошло несколько дней. Я уже смирился с тем, что Лёвка дружит с Машкой. Мы иногда перекидывались парой слов. Но по вечерам мы больше не болтались по дворам, как раньше. Я всё чаще сидел дома, за компом. Мама появлялась в дверях моей комнаты, внимательно на меня смотрела и хотела что-то спросить. Но начинался очередной сериал, и мама уходила.
Следующий мой конфликт с Кошкиной произошёл, когда мы с одноклассниками решили устроить вечеринку у Степанова Котьки. Повод для вечеринки был веский – Степановы-старшие уехали за город закрывать дачный сезон.
Девчонки суетились, носились по маршруту: кухня – зал – кухня. С деловым видом что-то резали, накладывали, расставляли. Видимо, им тут пригодились уроки технологии, потому что они часто вспоминали свою учительницу и хихикали. Пышка нацепила на себя фартук, чтобы сыграть роль хозяйки. Говорю же, это невероятно, сколько у девчонок масок!
Иногда Пышка загадочно косилась на меня – ты же помнишь, что между нами было? А что было-то? Сидели рядом в кинозале. Причём оказалось, что у нас ничего общего, даже ведро с попкорном – и то Пышкино, она сама всё слопала.
Машка, не обращая внимания на хлопоты подружек, уселась возле искусственного камина и давай изображать светскую львицу. Тут мне показалось, что у Машки-то как раз не имелось лишних масок, она всегда такая была. Мальчишки воспользовались тем, что Машка сидит одна, то и дело подходили поболтать с ней, а кто-то даже принёс ей стакан сока.
– Машка, а ты что будешь делать? – с вызовом спросила Лиля.
– Я? – пожала плечами Машка. – Ничего.
– Как? – изумилась Лиля. – Ты что, не видишь: все чем-то заняты. И ты должна.
– Женщина должна быть красивой. Больше она никому ничего не должна! – процитировала чью-то фразу Кошкина. – Ну, если вы так хотите, я займусь чем-нибудь. Например, буду красить ногти.
Машка достала свой ненормально-зелёный лак. А мне как раз подвернулся повод прицепиться к Машке, я давно его искал.
– Так это женщина должна быть красивой, – усмехнулся я. – Кошкина, а ты что, женщина?
Машка подняла на меня помрачневшие глаза. Глаза у неё были почти синие и блестящие, как море под солнцем, но сейчас потемнели: начался шторм.
– А тебя это так сильно волнует, Болтнев?
Девчонки замерли. Пацаны заинтересовались. Назревал скандал. Пацанам нравилась Машка. Она украшала любое мероприятие своей внешностью и могла поддержать любой разговор. Девчонки относились к ней по-разному. Или пытались подружиться, чтобы погреться в лучах Машкиного успеха, или свирепо завидовали.
– Конечно, волнует, Кошкина. Ты же подруга моего друга.
Машка взяла себя в руки. Вернее, взяла в руки лак и стала спокойненько красить ногти. Я ждал, когда она докрасит.
– Ладно, я пошутил. Лови! – крикнул я и бросил в Машку яблоком. Она автоматически поймала, сцепив пальцы.
– Идиот! Я же маникюр испортила! – вскочила Машка и пролила каплю лака из пузырька себе на джинсы.
– На мозги себе маникюр сделай, – буркнул я себе под нос, но все услышали.
Не знаю, как это происходит, но если уж я начинаю говорить гадости, то не могу остановиться – продолжаю и продолжаю, будто себе назло.
Кошкина вскочила и кинулась в прихожую – собралась уходить.
– Не обращай на него внимания, – остановил её Лёвка. – Ты же видишь, он старается тебя разозлить.
– Ага, ты ещё ей педикюр сделай, – посоветовал я Лёвке. – Да, Кошкина, не обращай на меня внимания, бери пример со своего парня. Он умеет не обращать внимания на друзей.
Мы с Лёвкой смотрели друг на друга, как два дракона, из ноздрей у которых вот-вот повалит пар. Испепелить друг друга взглядами не получилось: встрял Котька Степанов.
– Эй, вы сюда повеселиться пришли или дуэли устраивать? Поляна накрыта. Все налетай!
Оставшийся вечер мы провели весело, как ни странно. Кажется, я даже танцевал, но не помню с кем. Вру, помню. С Пышкой. Лучше бы не помнил.
А Лёвка с Кошкиной всё-таки удрали.
Вечером мама решила пожертвовать своими сериалами ради разговора со мной.
– Что-то Лёва давно не приходит, – начала она. – Вы поссорились?
– Нет.
– А что?
Всё-таки у мам есть какая-то мамская интуиция. Я так растрогался, что сжал губы. Из-за этого слова получались жёсткими, обрывочными.
– К нему тётя приехала. Из Алапаевска…
– И что?
– И всё.
«Мама, не спрашивай меня ни о чём больше! И так плохо», – просил я про себя. Я боялся, что начну грубить, чтобы мама не заметила, как я расстроен. Меня спасли позывные очередного сериала. Мама не смогла устоять. Её притянуло к экрану телевизора.
Больше я не пытался разговаривать с Лёвкой. Но как раз тогда, когда я стал привыкать обходиться без своего друга, тот вдруг сам начал активно со мной общаться.
– Ты чего сегодня вечером делаешь? Может, в настолку сыграем? Или на теннис сходим?
– А что, Кошкина в теннис не играет, что ли? Так обучи. Заодно и в футбол. Кстати, у Кошкиной, наверное, тоже свои интересы. Пусть научит тебя браслетики плести.
– Да хорош подкалывать, – дружелюбно отмахнулся Лёвка.
– Что, синдром Кошкиной прошёл? – понял я.
Мы вышли из школы вместе с Лёвкой. Кошкина пошла вместе с Пышкиной. А что ей оставалось делать?
В этот вечер мы с Лёвкой до одури наигрались в «Сталкера» у меня дома. И на следующий день тоже. Всё стало как раньше, будто мы с другом и не ссорились. Только дожди не прекращались. Я вдруг задумался: как там Кошкина? Ведь она каждый день встречалась с моим другом. Что же она делает теперь? Может, скучает…
«Да какое мне дело до этой Кошкиной?» – рассердился я на свои мысли и прогнал их.
Как-то на уроке я засмотрелся в окно. Сквозь деревья за окном просвечивало солнце, и дождь казался позолоченным. Мокрые жёлтые листья, отяжелев, сыпались вниз золотыми маленькими парусами. Я увидел, что Кошкина тоже смотрит в окно. Взгляд у неё был грустный и мечтательный.
«А ведь Машка и в самом деле красивая, – с какой-то злостью подумал я. – Вот почему она такая красивая? Ещё и гордая. Терпеть её не могу!»
Кошкина задумчиво кусала карандаш и мечтательно улыбалась. Не знала, что я её терпеть не могу.
«Интересно, а Лёвка целовался с ней?» – подумал я некстати.
– О чём задумался, Болтнев? – раздалось у меня над ухом.
Я не стал рассказывать Марье Андреевне, что задумался о поцелуях.
– Я думаю… откуда взялось выражение «Тёплый дождь»?
Машка резко обернулась и удивлённо уставилась на меня. Пацаны заржали, ждали прикола.
– Интересные темы тебя волнуют, Болтнев. Думаю, лучше это обсудить на уроке литературы, а не биологии.
Вечером я пошёл к Лёвке. Плёлся нехотя. Может быть, я в последнее время привык быть один. Мне это даже начинало нравиться. Я чувствовал себя независимым.
Небо выглядело больным и плаксивым. Оно никак не могло сдержать себя, всё хлюпало и хлюпало носом. Не верилось, что недавно палило солнце, и мы не знали, как от него спастись. Ворчали на него. Вечно люди недовольны.
Не хотелось смотреть на небо, я смотрел на мокрую землю. Я даже не удивился, когда увидел её! Пёстрая кошка сидела на островке асфальта, среди луж. Увидев меня, она, кажется, слегка кивнула мне, как давнему знакомому.
– Пойдёшь ко мне жить? – спросил я её.
Кошка фыркнула – «ещё чего».
Наверное, поняла, что я вру. Не мог я её взять домой. Мог только позвать погостить на вечер.
– Дура, ты же вся промокла. И есть хочешь, наверное.
Я шагнул к ней, расставив руки. Кошка насторожилась и поднялась. В это время из подъезда выбежала Машка.
– Убери руки, я её первая увидела! – крикнула она.
– Ага, размечталась! Я давно собирался пригласить… эээ, забрать её домой.
– Так она к тебе и пошла! У меня ей будет лучше.
– Это с чего это? – возмутился я. Теперь я убедил себя, что смогу забрать домой кошку и уговорить родителей её оставить.
Кошка вертела головой, поворачиваясь то ко мне, то к Машке. Мы шаг за шагом приближались к ней.
Одновременно с Машкой мы сделали последний шаг и… поймали воздух. Кошка подпрыгнула над нашими руками и сиганула по лужам.
Мы смотрели друг на друга с ненавистью. Хотя я хотел бы прибить Кошкину презрительным взглядом. Всё-таки ненависть – это слишком сильное чувство, когда глаза горят и щёки пылают.
– Ты напугал её, идиот! – крикнула Машка, сдувая мокрую чёлку.