И вот уже верный Санчо летит, свистя шашкой.
— Я с вами, мужики! Любо! Давай! — крутил шашку, «разгоняя» ее, как положено в кавалерийском бою. У нас с Пекой даже слезы потекли… впрочем, они давно уже льются, давно — какой-то едкий дым. Видимо, будущих сражений? Кинжалы, однако, спрятали джигиты… в виде исключения обычай нарушили.
— Вот так вот! Своих не бросаем! — разгоряченный Санчо шашку в ножны заткнул. Глянул на Пекин ремень — как-то они узнают друг друга по бляхам. — Кореш! В сто пятой?
— В сто четвертой специальной.
— А я в сто пятой. Сам откуда?
— С Пьяной Горы.
— Так ты казак?
Да, он заполярный казак. Они жарко обнялись. Вот и товарищи! Только я одинок.
— Ладно, давай потаскаем, поможем мужику, — предложил Пека.
— Ты, Антон, опять здесь! — осуждающе сказал Санчо однорукому, который, достав из лохмотьев бутылку, жадно пил, потом сел, уронив голову.
— Ладно, какой вопрос! — миролюбиво произнес Пека и, с грохотом выдернув из загородки сразу три лежака, взвалил на спину. Санчо, неодобрительно покачав головой, однако, присоединился. И мне пришлось.
И здесь Гуня явился, верный друг. Но, ясное дело, не грузить.
— Джемал! Джамшуд! — рявкнул Гуня. — Опять вы волыните, не носите топчаны.
— Мы ему заплатили! Хорошо заплатили! — Джемал указал на уснувшего Антона. — А он работать не хочет.
— Ладно, зайди ко мне! — в этот раз Гуня мне уже рявкнул. Набирает обороты! Что-то наперекосяк? Шел я, во всяком случае, не спеша… Не нанял!
Санчо чуть сзади, в обнимку с Пекой шел, вспоминая сладкие ужасы боев. И тут, у самых дверей, Санчо вдруг вспомнил про свои обязанности.
— Стой! — спецзахватом Пеку ухватил. — Куда?
— Мы делегаты, — уже неуверенно произнес я.
— Брось! Какие вы делегаты? Я уж навидался их! Те другой крови. Ладно, ты иди, — разрешил вдруг мне. — А ты стой! Куда-а?
Казачьим подкатом Пеку перебросил в «бересклет въедливый» и сам кинулся туда. Бересклет, кстати, бурно пружинил: не поймешь, на чьей стороне. «Нет добросовестнее этого Санчо!»
В это время вглубь помещения прошли стройными колоннами донцы, кубанцы, гребенские, уральские. Можно им! Славяне с гуслями в шелковых рубахах, хасиды в цилиндрах и с пейсами, завитыми как пружины, препятствий не встретили. Адмиралы в полной парадной форме. Вызывающе одетые люди неопределенного пола… Нудисты прошли — абсолютно голые, но надменные. Весь маскарад. Можно абсолютно всем! Но не Пеке. Чутье охранника Санчо не подвело.
— Ты ж нормальный мужик! Я же вижу. На хер тебе туда? Какие вы делегаты? Нормальные парни! Вечером поддадим! — Санчо, пластая Пеку, чуть не рыдал!
Да, Пекин «диагноз» бесспорен. Не замаскируешь. «Несмываемое пятно труда»! И с топчанами мы прокололись. Делегаты лежаки не будут таскать.
— И то! — Пека, все же аккуратно уложив Санчо в «бересклет въедливый», вылез. — Ладно, пошли. Ты, Санчо, не журись. Боевой опыт придет.
— Пека, ты! — вдруг Гуня явился. И словно впервые старого друга увидал, горячо впился смачным поцелуем в него. — Друг ты или кто? У меня к тебе огромная просьба… Мама приехала.
Она не только мама, я бы сказал…
— Умоляет, просит черешни! Она ж из Крыма сама. Только ты!
«Вот пусть и сходит сама», — такого я ждал от Пеки… но от него всегда надо большего ждать.
— Смогем! — ощерился Пека. После затишья у него бурю жди!
— Денег дать?
— Обойдемся.
— Ты-то как раз мне нужен! — Гуня меня ухватил.
— Я не только тебе нужен! — вырвал руку. Пеку догнал. — Да, это не наш электорат.
— Наш электорат под землей! — произнес он грозно.
Как это понимать?
На рынок, однако, вышли. Мужественно миновали россыпи снетков. Подошли к черешне. Каждая как взрывное устройство!
— Ну что, берем? — опасливо произнес я.
— Не хочу тут брать. Одни абреки торгуют. Рóстят-то не они!
Не совсем это так… но с ним сейчас лучше не спорить.
— Диета мне прописана, — вздохнул он, оглядывая ряды. — Стол номер два. А я ем все, что не приколочено. Пошли!
— Тут где-то Казачий рынок есть, — я вспомнил спасительное. Хотя казаки с ним тоже обошлись… — Вон стрелка-указатель. Давай.
Долго патриотично шли с ним на Казачий рынок, согласно указателям, через долы и овраги, грязные слезы утирая. Дым уже вполне явственный! Потому и тело, наверное, чешется. А я думал: из-за пиявок.
— В горах лес горит, — хмуро пояснил Пека. — Возле винсовхоза бывшего. Виноградники жгут — ну и лес загорелся.
— Да, умно…
— Ну что? Хорошо тебе? — оскалился он.
— Хорошо, но душно.
— За Митьку переживаю я, — Пека говорил. — Больно горяч, наивен… Тонкая кожа! У меня-то кожа дубленая.
— Поздно уже кожу ему дубить… опоздал, — вырвалось у меня.
— Они еще небось из-за дыма в аэропорту сидят, — простонал Пека. — Да что изменишь-то?
На плоском холме нас встретило кладбище. Куда ж нам без него! Двое оборванцев, уйдя уже по пояс, рыли могилу. Третий — небритый, мордастый, видимо, бригадир — стоял, опираясь на лопату, и злобно высматривал кого-то. И Пеку сразу признал.
— Где же ты шляешься, собака?! — заорал. Сунул Пеке лопату… и тот покорно почти начал рыть. Пришлось вырвать силой лопату.
— Другой это, — бригадиру пояснил.
— Надо же, а как вылитый.
Этот везде свой… кроме палаты депутатов.
«МОРЯК ЗАПОЛЯРЬЯ» возник. Шли через его территорию.
— Прям сплошное Заполярье тут, — Пеке сказал. — Как бы не замерзнуть.
— В Заполярье не замерзнешь! — рявкнул он. Спорный тезис. Но для них это, видимо, постулат. Шли мимо столовой.
— Стоять! — Красномордый капитан в парадной форме нарисовался в окне. — Право руля!
Вошли в гулкое помещение. Слепят мундиры, нашивки и ордена. Желтеет коньяк.
— Товсь!
Приготовились.
— За день славного военно-морского флота… Залп!
— Спасибо, спасибо, — я пытался уйти. У нас же другие задачи…
— Товсь!
— Спасибо… но мы вроде не моряки…
— Сухая мандеж! — резко он возразил (для расшифровки надо бы глянуть в военно-морской словарь). — Кто не моряк? Пека не моряк? Да он все наши лодки кормит, без него бы от стенки не отошла ни одна! В отсеках у нас свой человек! За кормильца нашего… Залп!
Тут уж нельзя было отказать. Тем более что и я вспомнил вдруг, что по первому диплому своему инженер-акустик подводных лодок. Гордость пришла.
— Кормит нас, — хохотал красномордый. — Плохо одно — для лодок «еда» лучит сильно, так что у нашего Пеки теперь прибор только на полвосемнадцатого всегда!
Как почти моряк я, к сожалению, знал, что «полвосемнадцатого» означает «всегда вниз».
— Залп!
Вышли, качаясь. Это можно лишь с ним — за пять минут так напиться. Причем внезапно.
— Насчет «полвосемнадцатого» мы еще будем смотреть! — грозно Пека сказал.
И случай тут же оперативно представился. Вошли на Казачий рынок… но и там за прилавками только абреки! А где же казаки? Все на съезд подались?
Лишь какие-то алкаши под окрики хозяев таскали мешки с урюком от машины к прилавку. И наш Антон однорукий уже тут!
— Этот мешок сюда неси! Живээ давай! — покрикивал на них седой джигит. — А ты вали! — крикнул на Пеку, подсобившего Антону. — На вас не напасешься! Все, что гнилое останется, — дам!
Это Герою соцтруда!
Нас, впрочем, интересовала черешня. Или что? Не совсем ясно, по какому принципу Пека к статной красавице подошел, торговавшей, как ни странно, снетком — продуктом, уже изрядно себя скомпрометировавшим, этой сушеной «золотой рыбкой», поманившей и нас.
— Вот это лицо я буду мучить, — определенно Пека сказал. Потом все же пояснил: — Мою соседку мне напоминает, у которой я снетка брал.
Понятно: комплексы детства. Опять я его породил, вместо того чтобы убить!
— Мне кажется, это не черешня. — Я осторожно указал на прилавок. Но он, говоря по-казачьи, закусил удила. Чернобровая казачка. Подоила мне коня. Песня!
— Казачка?
— Да! — задорно ответила она.
— А где муж?
— Объелся груш!
Ноздри Пеки хищно раздулись… быть беде. Не успела жена его приземлиться в Лондоне… а точнее, не успела даже оторваться от земли… Меж тем кольцо абреков сужалось. Явно повышенный интерес.
— Отойды! — крикнул седой. — Она с нами работаит!
— А отдыхает со мной! — Пека повел на них мутным взглядом. Окосел без вина… если не считать, впрочем, пяти стаканов коньяка. — Что это у тебя снеток такой мелкий? — снова со всей страстью обратился к ней.
— А у тебя крупный? — Ее глаза тоже как-то заволоклись. Опьянели оба!
— Это для фильма нам нужно, — кинувшись к седому, забормотал я. — Кино будет. Понимаете?
Почему-то я слепо надеялся на авторитет важнейшего из искусств. Но в мысли торговцев урюком идеология как-то слабо проникла.
— Плохое это кино, плохо кончится! — сказал мудрый житель гор. И как в воду глядел.
— И ты, что ли, казак? — кокетничала красавица.
— А ты будто не видишь!
— А конь у тебя лихой?
— Так сядь на него!
На рожон лезет! И она на него ж! Я испуганно озирался. Торговцы урюком стягивались, но Пека словно того и ждал.
— Поговорить желаете? — резко обернулся.
— Хатым!
Повели Пеку — ну и меня, естественно, — по склизким ступенькам в мясной подвал, к своим соплеменникам. Ужас! Расчлененные туши, отрубленные головы. Вырезанные языки и глаза. На крюках висели всяческие кишки и трахеи. Толстяк в окровавленном фартуке на голой груди меланхолично рубил на широкой колоде кости и сухожилия. Аллегория сильная!
— Вино пей, — поставили, плеснув, перед Пекой мятую кружку. — И уходи!
— Зоя! А давай стоя? — дерзко Пека отвечал. Усы абреков задергались. Я кинулся к нему — мол, опомнись, зачем? И так еле жив… От тебя даже пиявки дохнут! Но то был уже другой человек. Если б пиявки попили крови его сейчас — превратились бы в удавов.
Распрямился гигант! И тут на него кинулись враги, повалили головой на колоду. Палач в окровавленном фартуке занес тесак… Все? Я протянул вперед руку. Руби! Палач, вдруг выйдя из сонного состояния, глянул на старейшину — чего? Но как раз за этот миг Пека и набрал силу, рванул — враги все посыпались с него, как осенние листья!