— Молодец, урус! Урус джигит! — старейшина мне адресовал комплименты. — Выпейте вина.
Пека распрямился. Обвел взглядом всех… Лишь радостные улыбки! Дыша еще тяжело, мы выпили. Хорошо, когда горло есть.
— Вопросов больше нет? — осведомился Пека.
— Нет, дорогой.
Я оглядел напоследок подвал. Надеюсь, он так и останется аллегорией? Но, зная Пеку, не стал этого утверждать.
Он неторопливо к казачке подошел, вертя, правда, шеей, словно тесен воротничок.
— Ну, ты готова?
— Я всегда готова!
Ссыпала снетка в рюкзачок, на плечико накинула. Все же снеток не отчепился от нас, чувствую — будет фигурировать в деле!
— Где искать-то вас… если что?
Все оргмоменты на мне!
— Зачем? — величественно он произнес. Но она ответила проще:
— Та на сейсмостанции мы.
— Где?
— Та я ж работаю там.
Обмер я. Пека и сейсмостанция… Вернулись бы лучше в «Горняк», пиявок бы друг другу поставили… но их вдаль неудержимо влекло.
— Та я ж сегодня не в смену, — угадав, видимо, мои мысли, зарделась она. Не в смену! Но Пека-то всегда в смене! От него всегда надо рекордов ждать.
Проходя мимо ларька «1000 мелочей», он вдруг приобрел два карманных приемничка: один мне протянул.
— Если что будет — услышишь.
Такой, значит, масштаб! Второй приемничек взял себе. Самому тоже интересно.
— Не пропадай! — Сцепку снетков из ее торбы протянул мне. Ушли по солнечному лучу.
В арьергарде я. Прикрываю наступление. Первый час внимательно слушал радио, сидя на скамье. Смеркалось. В сон клонило. Пока, кроме переворота в Санта-Домингес, не было ничего. Ночь. Мирный стрекот цикад. Дремал.
Павлин опять завопил. Меня, может, и не разбудил — но совесть точно… Отпустил Пеку на произвол судьбы. И Гуню бросил. Попал средь двух огней! Не считая третьего, своего… Заснул?
И вдруг надо мной, как коршун над скалою, Гуня завис. Угрызения совести материализовались так быстро? Могли бы и подождать… или это сон?
— Ты как меня нашел? — задал хитрый вопрос. Если скажет, что через сон, — это будет понятно.
— Музычку слушаешь? — указал на приемник. Да, похоже, это не сон. — А работать кому? Реакция поднимает голову!
Я бормотал с надеждой, что, наверное, она ее еще долго будет поднимать…
— С тобой невозможно разговаривать.
— Нет, нет, я помню! Все озарю! Что надо?
— Так! — схватил у меня из горсти пару снетков. — И ты туда же?
Видать, эта сушеная золотая рыбка, полностью скомпрометированная, манила и его. Я на Гуню смотрел. Красивый был парень. Но погубила еда.
Похоже, друг мой на взводе уже, причем не только эмоциональном. На кого опираться? В руках у Гуни вдруг появилась бутыль. Откуда? Прежде не замечал. Гуню всегда за образец благоразумия держал… и таким он у меня и останется.
— С бутылкой поосторожнее, — предупредил я.
— Пошли!
Все время шли почему-то по склонам, осклизываясь: правая нога выше левой.
— Ты веришь в наше дело?! — вдруг остановившись, Гуня спросил.
В таком положении — одна нога вверх, другая вниз — на принципиальные вопросы трудно отвечать.
— Смотря в какое, — уклончиво сказал я. Все уж отвергать нельзя, надо что-то оставить.
— А по-моему, все негодяи! Думают лишь об одном! — Гуня вновь присосался к бутылке. На всякий случай не станем уточнять, о чем «об одном» все думают там у него, чтоб не всплыло что-то совсем неприглядное. Какой-то уровень все же надо держать.
— Давай поглядим друг другу в глаза, — снова поставил он трудную задачу…
Долго пытались это сделать, но не смогли.
— А ты знаешь, — новую жгучую тему он взял, — что я деньги Инне с Митькой отдал?
— Какие деньги?
— Партийные.
Лихо!
— Зачем?
— Чтобы Митька в Англии мог учиться.
— Зачем?
— А ты не понимаешь? — Гуня меня взглядом долбил. — Что здесь все уже рухнуло?
— Как? А что ж мы тут тогда делаем?
— То мы! — Гуня пренебрежительно махнул рукой… с чем я не согласен.
— А эти — знаешь, что творят? — продолжил он жгучую тему. — Они…
Минут двадцать он горячо говорил. Да, такого не ожидал! Из соображений боязливости все опускаем. «Горстка сатрапов!» — вот как он их называл. Пил вино справедливости, пьянея на глазах… Да, неудачно устраиваюсь.
— …А остальные деньги пропил! — Гуня сообщил.
К этой коррупции я, похоже, опоздал.
— Вот! Все! — Он вынул из кармана небольшой мячик денег. Да, радужные рисуются перспективы в моей карьере.
— Тебе что — это безразлично? — Гуня вдруг меня обвинил. — Зверя мне найди, — буркнул вдруг.
— Зверя?
Нет, это все-таки сон!
— Зачем?
— Надо! Для эмблемы. На флаг!
Слышал я, что неподалеку тут одичавший зоопарк. Директор распродает понемногу, для домашних нужд.
И тут павлин снова дико заорал! Видимо, там.
На скамейке у ворот поваленных дядька сидел — заросший, плотный, мелкими глазками зыркал.
— Вам чего?
— Нам бы зверя.
— На эмблему или как?
В курсе уже. Предвидел расцвет многопартийной системы… Потом, правда, большинство зверей вернули ему.
В большом вольере стояла скала, выбеленная пометом. Когда-то тут много было птиц. Но теперь сидел только седой тощий орел. Прочли: «Сип белоголовый». Сип — это гордо звучит. Но белоголовый — это, скорей, символ старости.
— Вам крупного или как?! — рявкнул директор.
— Нам… так, — проговорили стыдливо.
— Тогда в конец идите. Мелкая шушера там.
Обидел. Но справедливо. Стыдливо пошли в конец. Мимо больших клеток прошли, даже не глядя. И не глядя друг другу в глаза. Разделил с Гуней вину. Такая работа.
Мишка бегал в клетке, шумно вздыхая… Не по карману, брат!
Более непонятные звери шли:
«Гиббон белорукий». Белоручки нам не нужны!
«Саймон обыкновенный». Хотя абсолютно ничего обыкновенного в нем нет! Чудовище редкое.
«Выпь». Звучит устрашающе, причем с неким приказным оттенком.
«Сурикетта». Другими словами про нее и невозможно что-либо сказать… сурикетта и есть!
«Барибал выносливый». Но тщедушный. Выборы он навряд ли переживет.
«Кондер разборчивый». Не оберешься хлопот.
«Даурскент мурзявый»…
…тут я откладываю перо.
— Плохо работаем! — Гуня этаким барином на скамейке сидел, нога на ногу. И хотя «работаем» сказал во множественном числе — себя не подразумевал явно. Тильки меня! Сперва он все пропивает, потом я что-то ищу… Но работать надо. Спасение тут.
— Я думаю, — заговорил я, — тотемом нашей партии мамонтенок Дима может стать. Сколько эр в земле пролежал — а практически не разложился! Символ стабильности, а также юности! Ну и согласия тоже… с самим собой!
— А сколько он стоит, ты знаешь?! — Гуня заорал. Будто это я взял партийную кассу… Ну ясно. «Мамонтенок Дима» теперь в Лондоне будет учиться. А не послать ли Гуню подальше — и всех, вместе с зоопарком? Или это будет неженственно с моей стороны?
— Все! Конец! Только ногу занес на высшую ступеньку! — Гуня рыдал.
— Хватит! — вырвал я бутылку. — Пошли.
«Выхухоль». Многовато «х». К тому же не пойми что: смесь оленя и крысы.
«Опоссум». Вид неплохой. Но звучание среднее. И пахнет. Написано, что вонь его распространяется на километры. Зачем?
«Бобер»… грызет хорошо. Но больно грубая аналогия.
Бобер и лиса!
«Енот-полоскун. Род хищных млекопитающих…» Хищных — и одновременно млекопитающих. Разносторонний товарищ. «…питается в основном мелкими ракообразными и рыбками…»
Как раз тем, чем я бы хотел питаться. Может, урву? Симпатичный. Глазки смышленые, черные. В то время как большинство зверей оголтело моталось по клетке в бессмысленной тоске, он, с черным мыском между глаз, похожим на челку, что-то трудолюбиво стирал в луже. Время от времени даже отдувался и вытирал лапкой пот со лба и словно бы поправлял челку — в общем, понравился мне. Большой хвост, полосатый, как палка регулировщика. Енот? Вай нот? Как символ трудолюбия может пойти. Могу и лозунг к нему предложить (но за отдельную плату): «Отстираем знамя!» Но навряд ли на енота у Гуни деньги остались, все же довольно крупный экземпляр… А честнее — жалко мне его стало: он не виноват!
Похождения Пеки меня тоже занимали. Где этот енот-потаскун?
И Гуня хорош! Уверенно имитировал запой — считая, видимо, что пьяному все простится.
— Нам бы вот таку-усенькую зверюшку! — пальчиками показал.
За крохотной землеройкой на четвереньках погнались, предлагая ей последние деньги, — но она не захотела нас выручить, скрылась в норе.
Остались микроскопические величины. Мутная банка. В ней торчит микроскоп.
«Амеба обыкновенная». Обыкновенная она все-таки не совсем!
«Инфузория-туфелька»… какая-то сексуальная игривость.
— Все! — Гуня гордо выпрямился. — Мы профессионально выполнили свой долг. Но зверя не нашли, — уронил голову. Ну не пиявку же вешать и не снетка — символизирующих, как известно, коррупцию!
— Погоди, — прохрипел я. — Еще погляжу.
Практически заменяю один целую идеологическую машину! Но вернулся пустой.
— Ну давай. За аскетизм! — предложил я любимый тост. Гуня поднял бутыль. Только собрались расслабиться — приемник заверещал. Голос стихий!
— Внимание, внимание! Всем выключить электроприборы и покинуть дома! Землетрясение силой семь баллов!
Ухватился за скамью… она еще не качалась…
— Вставай! — стал трясти Гуню, но он лишь мычал. Закрывая половину звездного неба, чернела гора. Вот сейчас она на нас и поедет!
Нарастал гул. И земля затряслась! Я зажмурился… А куда бежать? Снова открыл глаза. За горой поднималось какое-то зарево. Вулкан?.. Когда снова открыл глаза — по склонам горы, сияя и даже слепя, стекали две извилистые ленты… Лава! И прет прямо сюда! Земля прыгала! Я упал… Потом открыл все же глаз… Не лава. Два потока машин с горящими фарами съезжали с горы. Беженцы! А мне куда? Тут толчков, к счастью, не отмечалось. Все и ехали сюда. Тормозили у пляжа, вынимали одеяла, посуду. Вскоре уже слышался и смех. Пикник. Веселые у нас люди! И вскоре уже врубили в машинах муз