И реакция слушателей не промедлила. Загремел засов. Ребята, видно, передохнули.
— Выходи!
Видимо, Пекины речи не остались неуслышанными. И слова его про фальшивые документы пришлись по душе — к прежним истязателям еще добавился человек в штатском. Да-а, корочки ВГИКа не повредили бы тут. В кутузку мы явно поторопились — надо было зайти в деканат, документами обзавестись… на худой конец хотя бы настоящими. Тогда все можно было бы списать на игру художественного воображения. А так… сурово получается. Пека буквально играл удалью! Даже мелькнула у меня мысль: «А нужна ли такая близость писателя и героя?»
— Смотри, какие интеллигентные лица! — шепнул я ему. Дежурный, смутясь, даже снял фуражку и пригладил волосы. Ай плохо это — делать хорошо? Такова моя доля: все озарять!
— Хоть одно человеческое лицо покажи! Не вижу! — Он был неумолим.
— Так о чем это вы там гутарили-то? — ласково спросил штатский.
— Понимаете, — забежал вперед я. — Вымысел. Сценарий. Из ВГИКа мы!
Напарник мой люто глянул на меня: «Это какой еще вымысел?» В тяжелых условиях приходится работать.
Ребята засучили рукава.
— Ладно, ты иди, — сжалился штатский, глянув на меня. Или хотел убрать лишнего свидетеля?
Я пошел. Пека даже не посмотрел на меня. Но он плохо меня знал!
Ежов, с еще более измученным лицом, чем прежде, в той же самой аудитории поздравлял принятых. Жалкая, в сущности, компания! Мы с Пекой, несомненно, украсили бы ее, однако мы блистали своим отсутствием. Но вот появился я! Ежов показал: «Садись». Я замотал головой: «Ни за что». В сонных глазках Ежова наконец-то появилось определенное выражение: ужас. «Что? — мелькнуло в его взгляде. — Уже?» Я сурово кивнул. Ежов тут же спустился с кафедры. Кто бы еще из преподавателей, да и вообще кто, поступил бы так? Вот потому он и гений! Сдернул со стула свой знаменитый грязно-белый пиджак, сверкнувший звездой Героя труда, и, взяв его в охапку (будет жарко), пошел, промакивая платком пот. Видимо, не ожидал, что так скоро придет проверка на прочность. Но держался нормально. Людей такой доблести я редко встречал. По дороге я только про Пеку и говорил — какое это бесценное дарование! О себе скромно молчал.
— Ну че, сявки? — куражилось «дарование». — Слабо — всем на одного?
— Напишите все как было. Садитесь! — уже устало обращался дежурный к Пеке, забыв, видимо, что окровавленный Пека уже повязан на стуле.
— Зоя, а давай стоя? — дерзко тот отвечал.
Дежурный увидал нас с Ежовым — и с облегчением вздохнул. Ежов, все увидев, не вздрогнул. «Наш человек!» — я подумал. Я и себя уже чувствовал в спецвойсках.
— Лейтенант, — Ежов, как в любое свое творение, всю душу вложил, — ты пойми! Вуз творческий у нас. — Он почему-то показал на изваяние Рабочего и Колхозницы за зарешеченным окном. — Ребятки в фильмах своих живут. Вживаются, так сказать, в роли.
— Так, стало быть, он тут туфту гнал? — дежурный презрительно глянул на Пеку.
Пека напрягся. Чревато! Сейчас начнет показывать. Если уж он за мои вирши кровь пролил… в том числе и мою, то за свое боевое прошлое жизни не пожалеет… в том числе и моей.
Но не зря у нас был такой мастер — Ежов! Композицию чувствовал.
— Ну, это я уже буду глядеть, — Ежов закрыл нас своей широкой грудью, — что они там в сценарии накалякают — туфту или правду! То мой вопрос.
— Ладно. Разбирайтесь, — проговорил дежурный. Видимо, рад был, что такую ношу скинул с плеч. — И не забудьте на премьеру пригласить.
Есть же такие культурные люди!
— Непременно, — буркнул Ежов и повернулся к нам. — Пошли.
— Спасибо, спасибо! Все было замечательно, — горячо благодарил я работников милиции. Я, как обычно, все чудно преобразил!
— Ну что, соколы? Залетели? — усмехнулся Ежов.
— А! — Пека был полон презрения. — Разве ж так ломают? Да им втроем мой … не согнуть! — явно страдал от художественной незавершенности.
— Ну ладно, ты… несгибаемый. Дуйте в деканат, пока чего больше не натворили — и сразу в общагу! — скомандовал мастер. — Да, кадр. — Это он сообщил мне свое отношение к Пеке. Пека опять хотел что-то вякнуть… но закрыл пасть. Понял, видимо, что и кроме него люди есть. Вот так! «Учиться, учиться и учиться!» Ежов, обмахивая пот, убыл. Пека мечтательно смотрел в сторону милиции… взгляд его потеплел.
— Нет… наши люди. Ломают нормально, — вдруг смягчился он.
— Я рад, что тебе понравилось. Пошли. У тебя вещи где?
— Все мои вещи — … да клещи!
Фольклор.
Из камеры хранения, к моему изумлению, он вышел с «сидором» за плечами и огромными связками книг в обеих руках. Вот уж не ожидал. Вот оно — то светлое, что спасет нас! Помогу донести. Друг я или портянка? Вот такой у нас теперь лексикон. Надменная Сысоева, что пыталась нас загубить, пренебрежительно оформила наши с Пекой документы, и мы вышли со студбилетами в руках.
— Но если через две недели не представите ничего вразумительного — отчислим! — свое слово все же сказала.
— А цаца эта своего дождется: пол-Федора я ей засажу! — пообещал Пека, когда вышли.
Комендантша общежития прелестная оказалась женщина. Люблю «изможденок». Таких только и люблю! Холеная, но слегка подмученная, что придавало ей особую прелесть в моих глазах. Но только в моих. Пека не реагировал. Взгляд ее метнулся ко мне. «Мы с вами, интеллигентные люди, вынуждены переносить все это!» Да. Вынуждены переносить. «Все это» имело сейчас обличие Пеки, успевшего к узбекской хирсе добавить крымского «Аромата степи». Только и требовалось от нас в тот момент — оценить ее кинематографическое прошлое, узнать, горестно изумиться: «Вы — и здесь?» Разве это трудно? Узнать я ее, конечно, не узнал — вряд ли она играла крупные роли, но изобразил, как она хотела: «Вы — и здесь?» Разве трудно сделать приятное человеку? Легко понять, чего он больше всего жаждет, — и это дать. От тебя не убудет.
— Что я могу сделать для вас? — спросила она меня страстно. Вот такие коменданты у нас! Но Пека — «косая сажень в глазах» — разве мог ее оценить?
— Я с ним! — вздохнув, указал я на Пеку. Мое изделие мне дороже всего!
— Ну что же, — сухо проговорила она.
Теперь и эта замечательная женщина — наш враг, и, надо полагать, не последний. В результате мы получили ключ от темной клетушки без единого окна под деревянной скрипучей лестницей.
— Ну прям кабинетик мой, восьмисот метров под землей! — умилился Пека. — Нишка такая, столик, стулья… Как тут.
Всю дорогу мы попадаем в его кабинетики! Развел их!
— А вылазишь потом — не разогнуться.
Теперь не разогнуться будет нам двоим.
Прежде всего он заботливо книжки свои распаковал. Расставил их на просушку. Да-а, книги серьезные. Афанасий Коптелов — «Точка опоры». Вилис Лацис — «К новому берегу», «В бурю». Владимир Дягилев — «Солдаты без оружия». Владимир Попов — «Сталь и шлак». Иван Шемякин — «Сердце на ладони». Михаил Бубеннов — «Белая береза». Конечно, в пионерском детстве я их читал — куда денешься? Но сейчас, как все мои друзья, боготворил Набокова. Или не боготворил? Впервые такая мысль в голову пришла.
«Ну? На сегодня, может, хватит? — думал я. — День трудовой, мне кажется, удался?.. Нет! — Я сам по своей лени ударил кулаком. — Работаем!» У меня тоже трудовой энтузиазм.
— Давай!
— Об чем?
— Ладно… как отдыхаете давай.
Все же дал некую слабину. Надеялся — про отдых полегче будет.
— Ну… кино. Театры приезжают…
Тема отдыха у него туго шла.
— Дальше.
— Ну а если проблемы пола надо решить… — неожиданно выдал научный оборот.
— А разве они решаемы? — вырвалось у меня.
— Так а чего такого? Идешь на Гнилой Конец…
На это не всякий решится.
— Почему на Гнилой? В смысле — почему называется?
— Так за водоемом сброса! Дома от испарений гниют… Но бабы отличные! Условно освобожденные.
Освобожденные от условностей.
— Ходил там к одной…
— Ну? — проговорил я. Хотя все уже было ясно: идем не туда.
Пека вдруг надолго умолк. Да, если с такой скоростью ходил — не дождешься.
— А скорее нельзя?
— Скорее только гонорея.
Достойный ответ.
— Правда, предупреждали меня: к этой не ходи. Но гонор!
Но гонорара нам не видать.
— Обратно иду. Дай, думаю, искупаюсь!
— А месяц какой?
— Декабрь… Ну так пáрит все!
Пейзаж, видимо, напоминает Стикс. Я бы не поплыл.
— Отплываю так всего метров шестьсот. Устал после той…
Условно раскрепощенной.
— Вылажу на берег — шмоток нет.
— Отлично!
— В сторонке какой-то хмырь сидит, курит на отвале породы. А я без трусов — ну, в пару все! Подхожу, папиросу прошу. «Ты чего-то потерял?» — интересуется. «Да, — говорю. — Все». «Ай-ай-ай! И с чего это такое с тобой? Не догадываешься?» «На хрен мне догадываться?» «Тогда идем». Отошли с ним к шоссейке. Стоит пикап. Рука такая своеобразная торчит из окошка: три «перстня» нарисовано. Шерстяной! «Кто будешь?» — спрашивает. Хмырь подсказывает: «Бугор с «Полярной». Знаю его». Шерстяной подивился: «Так у него еще и желание по бабам гулять?» Все знают — на «Полярке» у нас полный набор: и газы, и радиация, и горение руд. Только самые «строгие» там — ну и мы, специалисты. «Хорошо устроился, — Шерстяной говорит. — Так чего надо тебе?» «Трусы! — четко докладываю. — Партбилет!» «Все?» «А чего еще?» — удивляюсь. «Правильно отвечаешь! Но учти — еще у той биксы появишься, найдут тебя вот тут, в отвале, но никто не узнает тебя».
Хороший сценарий вырисовывается о рабочем классе!
— Ну и что?
— Что — бросил к ней ходить. Себе дороже!
Романтики никакой. Понимаю, кажется, почему его во ВГИК не хотели брать.
— Ничего не получится! — произнес я в сердцах. — Вуз этот вряд ли поможет тебе.
— Ты поможешь! А то чем Родине гордиться? — нагло Пека сказал.
— …Освободился батя, стал дома бывать…
— Бывать?
— Ну да, партизанские привычки. В основном пребывал неизвестно где.
Спецзадание.