Вот так!
Пустят ли в общежитие? Вид такой у нас, словно нас самих только что вырыли из-под земли. Что комендантша? Признает ли? На кинематографистов мы мало похожи.
— Вас ждет приличный молодой человек.
— Не может быть! — мы радостно встрепенулись.
Ланской, во всем блеске!
— Если не трудно, уделите мне минуту…
— Могем.
— Я умею быть благодарным, — взволнованно Гуня произнес. — И не намерен оставаться в долгу за то, что вы сделали для нас с мамой. — Гуня сглотнул. — Поэтому, что я могу сделать? Могу предложить вам обоим работу в министерстве экономики.
— А почему не кинематографии? — я капризно спросил.
Гуня скромно развел руками: что могу.
— Должности, конечно, не слишком высокие, но возможен рост.
Душевный мужик! Или это Инна старается, сердешная, переживает за резкость свою?
Глянул на Пеку — как?
— Нет! — прохрипел Пека. — Меня мои зеки ждут.
Гуня перевел взгляд на меня.
— И меня ждут… его зеки, — прохрипел я.
Заскрипел пол.
— Ты чего?
— Да собираюсь тут.
Я окаменел.
— Один, похоже, остался аргумент, — произнес он с тяжелым вздохом. — Зато аргумент этот всегда с собой!
— Так ночь же, — пролепетал я.
— Самое время.
Грузно ступая, ушел. На тяжкий труд. Часа три я метался… правда, не вставал… Заскрипела дверка.
— Ну что, поговорили? — пролепетал я.
— Это вы только разговаривать мастера! — усмехнулся он.
Откуда, интересно, у него такая информация?
— Все! — под утро Пека произнес. — Как Кузьмин вернется — к нему пойдем!
О моей роли я, кажется, догадываюсь.
— Так ты женишься… все же?
Это «все же» я зря сказал — довольно злобно он на меня глянул.
— Я горняк!
Горняки, видимо, сразу женятся, чуть что! Жалко, что я не горняк и не имею столь твердых убеждений… упускаю шанс!
Мы долго маялись, пытались уснуть, и вдруг дверка распахнулась — и мы зажмурились от хлынувшего солнца.
— Сгинь! — скомандовала Инна, увидев меня.
Нарисовал!
— О-хо-хо! Тошнехонько…
Мы снова валялись у цистерны с хирсой.
— Велит натурщиком стать у нее в академии! — хрипел Пека. — Голым перед студентами стоять. С х… до земли!
Ей, конечно, виднее.
— Надо было министерство брать! — вырвалось у меня. — Поздно уже. Гуня обиделся.
И его можно понять. А наше место — вот тут. Вот таков наш рабочий ответ всем этим революционерам, балеринам, министрам-капиталистам!
Правда, Пека что-то сник. Еще выпил и валялся, как куль. Я схватил его за грудки: «Я из тебя вытрясу образ!»
Обиталище наше скоро на склад стеклотары стало походить. Конечно, это требовало расходов немалых.
— Колготки женские, — читал я.
— Вычеркиваем!
Читать список вожделенных товаров, переданный «ходоку в столицу» его земляками (надо понимать, вместе с деньгами), Пека поручал почему-то мне (видимо, чтобы я разделял с ним моральную ответственность).
— Телевизор цветной.
— Это оставляем пока. Пошукай что-нибудь помельче.
— Кольцо с топазом.
— Это давай! — Вынимал деньги, обернутые запиской…
Продолжали чтение на другой день. Хотя читать уже особенно было нечего — все повычеркнуто.
— Колготки детские.
Вычеркнули, обливаясь слезами. Все-таки Пека был человек добросовестный, вел строжайший баланс и учет: что именно пропито, какого числа. И главное — в какое время. Вот так!
— Ты поймешь, что там за люди у нас. Слова упрека не скажут! Вот увидишь. — Пека вглядывался в сияющую даль. Такой оптимистический взгляд на мир свойственен, вообще, начинающим алкоголикам: вот сейчас, еще один глоток, и все засияет!
— О-хо-хо!
Мы снова с ним валялись у цистерны с хирсой.
— Рада предлагает мне ее заместителем по производственной части пойти. Квартира, машина, — выдал страшную кладбищенскую тайну мой друг.
Я резко (или мне показалось, что резко) сел. Ах вот оно что! Прощальный ужин! Прощай, наш трудовой с Пекой подвиг, неродившийся наш сценарий!
— На Пьяную Гору, стало быть, не вернешься? — самым незаинтересованным тоном осведомился я.
— Не только я вернусь на Пьяную Гору — но и ты туда поедешь. Все!
Он решительно поднялся.
Мы приблизились к сказочному домику за оградой. Рядом сиял пожарный водоем. По его поверхности, искажая гладь, сновали всяческие водомерки и уховертки.
— Ты первый заходи, — вдруг смалодушничал Пека.
— Нет уж, ты!
Рада сидела за столом, в углу висели саван, коса. Все как положено.
— Скажи, чтобы он ушел! — Она ткнула в меня острым пальцем.
— Наоборот, это я ухожу! — смело Пека произнес.
— Недоволен? Ты сколько взял с этих фраеров? Мало тебе?
— Меня это уже не колышет.
— Ах так?
Вскочила с кресла — и в то же мгновение была уже в саване, с косой! Лезвие сверкнуло у Пеки над головой — еле пригнулся. Вторым ударом она разбила сервант: целила в меня, но я успел рухнуть на колени. Широко машет! Звенели стекла. Имущества не жалеет! Или казенное оно? Мысли скакали галопом, а сам я ласточкой вылетел в окно, скатился по склону, пробежал по воде, аки посуху, и вломился в кусты. Я слышал за собой треск и горячо надеялся, что это бежит мой друг.
— Темпо, темпо! — донеслось из кустов.
Пека на оставшиеся деньги вдруг шубу себе купил. Странно распорядился. Причем какую! Искусственный серый длинный ворс. И такую же шапку. Только с отчаяния можно такое купить. «Все! — окончательно понял я, глядя на него. — В столице нам ничего не светит!»
— Ну как? — гордо поворачивался.
— Э-э-э… Ну, мне кажется… на дальних широтах больше приняты натуральные меха. Что там у вас? Соболь? Песец?
— Не угадал! В наших широтах все только в искусственном ходят.
Почему? Но позже, увы, подтвердился этот парадокс. Не предполагал я лишь одного — что и мне тот наряд придется впору!
«Установочная сессия» для нас, студентов-заочников, тянулась незабываемые две недели и вот кончилась — пора расставаться. Ежов, истинный мастер, учил нас не только хорошо работать, но и красиво выпивать. Для этого и провел нас на премьеру в Дом кино… но вышло криво. В процессе набирающего откровенность разговора выяснилось вдруг, что у всех все хорошо — только у нас с Пекой все плохо.
— Эту тему, про рабочий класс, и преподаватели ненавидят, и даже начальство, которое заказывает ее. Так что частично это распространяется и на вас, — разоткровенничался, слегка выпив, мастер. Чего это он расклеился так?
Выяснилось, что уже можно писать всю правду о пограничниках, разведчиках. Даже о балеринах! А вот о рабочих почему-то нельзя.
Ежов, потея, промакивал промокшим платочком лоб.
— Хватит лгать! — вскричал Гуня, откинув шелковый локон, хотя я сильно сомневаюсь, чтоб он когда-нибудь лгал.
Потом начались пьянка и гвалт, про нас уже и забыли вроде. Да не совсем.
В уборной застал я Ежова — в неловкий, вроде, момент… неловкость была еще и в том, что он явно хотел что-то сказать мне, но не решался. Он долго стряхивал капли, а я стоял и покорно ждал.
— Да, — наконец он решился, — ты, похоже, опять умудрился вытянуть проигрышный билет. — И, резко задвинув молнию, ушел.
А я стоял, потрясенный. Забыл даже, зачем пришел. «Проигрышный билет!» И что значит «опять»? Что он — знает мою предыдущую жизнь и видит будущую? Да. Приговор!
Вернувшись, я сделал знак Пеке, и мы пошли. И никто из-за нашего ухода особенно не убивался. Так, несколько смешков… Раньше я, скорей, к насмешникам этим относился, но теперь к Пеке душою прикипел.
— Скажи… Ты сильно переживать будешь, если плюнем на все это, слюной?
— Пешки назад не ходят! — гордо Пека отвечал.
Комендантша в общежитии ревниво произнесла:
— Вас тут женщина спрашивала.
Обиженный взгляд комендантши можно понять — проволынили тут, наобещали — и не сделали ничего.
— Кого? — спросили мы хором.
— Обоих, — как-то мстительно проговорила она.
— Какая она?
— Ничего особенного. В саване, с косой. Ждала долго, но не выдержала. Сказала, что еще зайдет.
Пора в дорогу.
— Отчислены! — сладострастно Сысоева произнесла. Дождалась-таки своего часа!
— А Ежов где? — поинтересовался я.
— Сегодня рано утром улетел в Акапулько. А что вы, собственно, хотите от него? Вариант ваш не лезет ни в какие ворота — мнение единодушно. Вспомните содержание!
Бляшки. Гнилой конец. Да, сценарий о рабочем классе сложился нестандартный. Вышли. Пека хотя бы слово сказал!
— А ты вообще на хрена существуешь? Где Федор-то твой? Ты, кажется, что-то обещал ей!
— Федор тут бессилен.
Такого я уже из его уст не мог перенести. «Федор бессилен». Это уже полный конец!
— Пошли-ка назад!
Минут семь боролись с застенчивостью, потом вошли все-таки в заветный подъезд, снова в бурную атмосферу ВГИКа окунулись. Подошли к деканату.
— Заходи.
— Прямо сейчас?
— Не бойся. Я с тобой.
Зашли. Сысоева, мне показалось, обрадованно брови взметнула.
— Мы согласны.
— На что это, интересно? — улыбнулась она.
— Вот он скажет! — Я Пеку вперед вытолкнул.
— Да! — он произнес. Небогато. Но это сыграло, видимо, решающую роль! Глаза Сысоевой заиграли.
— Мы напишем! — уточнил я.
— Как это? — поинтересовалась она. — Насколько я знаю, вы разъезжаетесь?
— Нет… — проговорил я. — Мы вместе едем!
И удивился сам.
— Ну поглядим, — улыбнулась она и вернула студенческие.
Спасение свое бурно отметили… кому-то это обошлось в «телевизор цветной». Шли через пустырь, благоухавший полынью, пихаясь и хохоча, бутылки в наших руках сверкали! На кривом ящике за магазином сидела старушка и, сощуря свои васильковые глазки, смотрела на нас. Осуждает?
— Чего, бабушка? — мы ласково к ней подошли.
— Я б с вами пошла! — восхищенно тряся головкой, сказала она.
И это, может, и был самый счастливый миг нашей жизни.