Общаясь со своими пациентами и понимая нужды клиники, Райх пытается, следуя фрейдовскому наказу, направить анализ «на сопротивление» и на его устранение. И действительно, у троих своих пациентов он обнаруживает, что устранение их сопротивления путем анализа сопровождается снятием вытеснения и излечением. Снятие вытеснения позволяет зафиксированному либидо найти сексуальную разрядку – так восстанавливается функция оргазма. Минуя путь долгого и дорогостоящего разоблачения бессознательного, то есть исследования, которое, впрочем, не всегда обещает благоприятный исход, клиника показывает возможность намного более быстрой терапии, на основе генитального либидо. Чтобы дать этим наблюдениям теоретическое объяснение, Райх подхватывает понятие актуального невроза, выдвинутое Фрейдом, от которого последний никогда не отрекался. В противоположность классическому психоневрозу, актуальный невроз не анализировался в теории, поскольку его источник обнаруживается в недавнем – то есть «актуальном» – расстройстве сексуальной жизни. Он представлялся прямым результатом вытесненной сексуальности, не имеющим, таким образом, психической этиологии. Таким образом, по Фрейду, к нему может применяться простое лечение: достаточно устранить «вредные»[112] сексуальные практики, и невроз исчезнет. Однако Фрейд никогда не исключал того, что внутри всякого психоневроза может скрываться актуальный невроз, то есть актуальная сексуальная проблема, в которой он черпает свою энергию. Тогда как, согласно предположению Райха, анализ может в равной мере открыть и то, что надстройкой для всякого актуального невроза является психоневроз, то есть детский психический конфликт. Общая мысль исследований Райха состояла в объединении теории неврозов и в доказательстве решающей роли экономического аспекта невроза в работе с переносом и в лечении [113]. Эти взгляды, хотя они были вполне обоснованными и не вступали в противоречие с подходом Фрейда, являясь, напротив, его развитием, официальными членами ассоциации были встречены в штыки – с «полярной стужей», как отметил сам Райх.
Райх учит молодых аналитиков, которые ждут от него помощи и содействия в анализе. У них он пользуется немалой популярностью. Практически все аналитики третьего поколения поучаствуют в его семинаре, включая Анну Фрейд, дочь мэтра. Эти молодые аналитики, только начинающие работать и не имеющие частных клиентов, часто сталкиваются с теми же проблемами и теми же вопросами, что и Райх в его повседневной практике лечения пациентов в поликлинике. Он предпочитает проводить свои исследования в рамках семинара, но старшее поколение с трудом мирится со свободой, которую он себе на нем позволяет.
Отзвук этого поколенческого конфликта, возникшего в берлинской поликлинике, можно расслышать и в деятельности другой важной фигуры ангажированного психоаналитического движения, Отто Фенихеля. Он начал проводить за пределами поликлиники семинар, получивший название «детского семинара», поскольку на нем собирались молодые аналитики. Но если поводом для этого берлинского семинара стало открытое политическое разногласие [114], то семинар Райха добился успеха – и стал предметом нападок – по причинам, связанным исключительно с психоанализом, его клиникой и техникой. Возможно, этот факт не был ранее отмечен в должной мере, но именно в этом плавильном котле клиники и размышлений о технике анализа и сложится социально-политическое сознание Райха. Другими словами, и в этом весь парадокс, политическая ангажированность Райха – в которой позже его будут упрекать и за которую он поплатится исключением из Международной психоаналитической ассоциации – формировалась с самых первых лет его деятельности в центре ортодоксального аналитического движения Вены, в повседневной аналитической практике, проводившейся в поликлинике.
Райх принимает в поликлинике любого «человека с улицы», что соответствует самой цели ее создания. Страдания, о которых свидетельствуют его пациенты, тесно связаны с их ужасными социальными условиями. В отличие от поликлиники в Берлине, откуда, как подчеркивает ее председатель и главный спонсор Макс Эйтингтон, «по-настоящему пролетарские элементы полностью исчезли», больные в Вене – это представители рабочего класса. Райх отмечает: «В приемные часы яблоку негде было упасть. Приходили рабочие промышленных предприятий, мелкие служащие, надомники, студенты и крестьяне»[115]. Именно им Райх через какое-то время начнет посвящать свои основные исследования и на них тратить большую часть времени. Его практика «рождает множество соображений и наблюдений за неврозами малоимущих», которые станут предметом его первой книги Импульсивный характер (1925). Райх описывает тех, кто может, согнувшись под бременем нищеты, докатиться и до преступности: «Вследствие материальной нужды моральные препятствия были сломаны настолько, что импульсы преступлений и извращений толкали к соответствующим поступкам»[116]. Критикуя науку своего времени, Райх собирался показать, что больные, которых тогдашняя психиатрия числила «психопатами» или «асоциальными дегенератами», жертвами «морального нездоровья», единственной причиной которого является наследственность, в действительности имели все социальные и психологические причины быть теми, кем они были. Несколькими годами ранее Райх написал первую монографию об этих «трудных» пациентах, которые не были известны в среде частной практики. С метапсихологической точки зрения, недостаток торможения, от которого они страдали, в действительности свидетельствует о специфическом положении их я в его отношении к инстанции, призванной им управлять, то есть к сверх-я. Он представил эту монографию Фрейду, который ответил письмом, говорившем о его полном одобрении. Исследование наблюдавшихся Райхом случаев, в которых, казалось, проявляются «дефекты» структуры я, по мнению Фрейда, не могло не иметь громадного значения для психоаналитического исследования в целом. Представлялось вполне возможным, что «мне удалось доказать существование тех же механизмов связи между „Я“ и „сверх-Я“, которые прежде были доказаны в применении к „Я“ и „Оно“»[117].
Райх собирался именно что подробно изучить и уточнить эти механизмы. Формирование идеала я и возможность амбивалентности субъекта зависели от удовлетворения его влечений, каковое обусловливается установкой воспитателя, с которой он сталкивался в детстве. Пациенты Райха, представители обездоленных слоев общества, рассказывали о мучительном детстве и «воспитании». Они росли в нищете и промискуитете, росли так, как это у них получалось. Предоставленные самим себе и слишком часто становившиеся жертвами домогательств со стороны взрослых, эти дети не знали пользы запрета, который должен был защитить их от насилия. Однако рано или поздно запрет им всё же встречался – в форме социального или даже юридического подавления (например, в те времена бродяжничество каралось законом). И тогда этот запрет проявлялся в своей грубой форме: ребенок или подросток сталкивались с ним в лоб, но не понимали его. Как же тогда принять этот запрет и как усвоить закон? Иными словами, формирование импульсивного характера зависело от особой воспитательной среды: «С самого начала ясно, что среда, для которой характерно недостаточное торможение влечений, с одной стороны, производит у ребенка ущербные формы идеала я, а с другой – применяет отказ более жестокий, чем необходимо. Таким образом, мы приходим к обостренной, резко выраженной амбивалентности импульсивного характера, который мог бы с полным правом указать на то, что ничего другого он не выучил»[118]. С точки зрения Райха, психические болезни, поражавшие его пациентов, были безусловно связаны с их отчаянными социальными обстоятельствами, то есть одно неизменно смешивалось с другим. С одной стороны, психическая структура его пациентов, сформированная жесткими социальными ограничениями, познанными ими в детстве, неизменно заставляла их принимать импульсивные решения; с другой стороны, и в то же самое время, их плачевное социальное положение, которое они стали занимать, когда выросли, было пропитано подавлением, тождественным тому, что они познали в детстве, и оно снова обрекало их на те же решения. Такое положение связывало их по рукам и ногам, но ничего другого они никогда и не знали, оно было для них как нельзя более привычным. Оно подкрепляло элементы детской травмы, способствуя их воспроизводству. Петля замыкалась, превращаясь в порочный круг.
Тезис Райха продемонстрировал несколько моментов, ключевых не только для психоанализа как дисциплины, но и для психиатрии. Аргумент, утверждающий, что анализ таких случаев, которые ошибочно называли «нарциссическими», невозможен, развалился, более того, стало ясно, что клиника неотделима от политических и социальных задач. Как отмечает Райх, «ни у психиатров, ни среди психоаналитиков не было принято интересоваться социальной ситуацией, в которой находились больные. О существовании бедности и нужды знали, но это как бы не относилось к делу. В поликлинике с этим пришлось непрерывно сталкиваться»[119]. Райх собирался потребовать признания главенствующей роли материальных и социальных условий в болезнях его пациентов-бедняков. Расстройства импульсивного характера прежде всего и в основном объясняются, с его точки зрения, прошлым и актуальным положением этих людей. Именно это положение определяет «невозможную жизнь» тех, кого называли «маргиналами», чье поведение психиатрия считала относящимся к рубрике «морального нездоровья»