По прошествии времени расовая теория национал-социализма понимается как прямое руководство к ненависти, убийствам и истреблению. Но миллионы немцев привлекло обращенное к ним обещание всеобщего равенства. Нацистская идеология подчеркивала различия для чужаков и нивелировала их внутри германского общества. Говоря словами Гитлера, «внутри германского народа – полное единство нации и возможность образования для всех и каждого, но снаружи – только господское поведение!»[56]. Для принадлежавших к большой расово однородной группе (а это было 95 % немцев) различия во внутренних отношениях разных слоев общества уменьшились. Для многих политически желательное нивелирование классовых различий ощущалось на занятой на государственной службе молодежи, в службе труда, крупных партийных ячейках, а постепенно – даже в вермахте. Столь же однобоко, как милитаризация, рассматривается сегодня и нацистская униформа. Если задуматься о школьной форме, которую до сих пор носят в некоторых странах, форме бойскаутов или футболках спортивных клубов, то одинаковая одежда также служит для стирания различий между обеспеченными и менее обеспеченными людьми.
Та же концепция применялась ко всему генеральному плану колонизации «Ост», который тщательно продумывался в 1939–1942 годах и должен был предложить немцам больше места, сырья и возможностей для личного развития. В своем окончательном варианте 1942 года план предусматривал изгнание 50 млн славян в Сибирь. На протяжении многих лет Германское научно-исследовательское общество продвигало технократически хорошо продуманное крупное преступление, целью которого было убийство многих миллионов людей, а средства на исследования по этому вопросу были включены даже в госбюджет 1945/46 года. С точки зрения внутренней политики план колонизации востока следует понимать как топливо для растущего классового движения в Германии. Гиммлер говорил о «социализме хорошей крови». Гитлер с энтузиазмом заявлял: «Мы можем вывезти [на восток], например, наши бедные рабочие семьи из Тюрингии и Рудных гор, чтобы предоставить им больше места». Таким образом, Германский трудовой фронт хотел видеть «ликвидацию по крайней мере 700 тыс. сельскохозяйственных мелких и проблемных хозяйств»[57]. Все научные исследования так называемых «поселенческих резервов» германского народа указывали на «резервную армию» Маркса. Другими словами, речь шла о тех слоях населения, которые 30 или 60 лет назад, движимые нищетой, иммигрировали бы в Америку.
В 1942 году немецкие дети играли в «Колонизатора Черноземья», солдатские невесты мечтали о сотнях тысяч поместий на Украине, и даже бравый солдат Генрих Бёлль (который, безусловно, не был послушным исполнителем) писал родителям 31 декабря 1943 года из военного госпиталя: «Я очень тоскую по Рейну, по Германии и все же часто задумываюсь о возможности колониального существования здесь, на востоке, после победы в войне»[58]. Авторы детских книг Теа Хаупт и Ильзе Мау придумали букварь «для самых маленьких». С его помощью предполагалось «приобщить малыша к идее колонизации, а кроме того, попытаться переделать детские игры в индейцев на игры в колонизаторов востока». Это привело к проектам вроде этого: «Давайте одолжим у Мальчика-с-пальчика семимильные сапоги, иначе нам так быстро не управиться, и вместе пролетим над дальними странами. <…> А сейчас мы очутились в плодородном Черноземье. <…> Рядом с пшеницей и рожью шелестит на ветру кукуруза»[59].
Все это планировалось не только в интересах аграриев или монополистов, а в виде конкретной утопии для всех и каждого.
Первая мировая война нанесла политическому эмоциональному багажу немцев три тяжелые травмы: голод в результате британской морской блокады, обесценивание денег и гражданскую войну.
Во время войны от голода умерло более 400 тыс. человек. Кроме того, были те, кто из-за дефицита еды и медикаментов заболевал неизлечимой формой туберкулеза или другими инфекционными заболеваниями и умирал раньше времени[60]. Одной из наводящих ужас картин того времени был стремительный рост цен. По сути, цены на продовольствие во время войны выросли на 100 %, а в некоторых местах страны – намного больше[61]. Взвинчивание цен, почти не контролировавшееся государством, переложило экономическую разруху на плечи простых людей, не имевших в то время в своем распоряжении никаких материальных резервов. Гиперинфляция 1923 года привела к фактическому исчезновению среднего класса, настроенного в патриотическом духе.
Анализируя последние два года Первой мировой войны, становится ясно, что ощущение упадка нации ассоциировалось у многих немцев с ненавистными образами трусливых выгодоприобретателей от их страданий. Согласно распространенному мнению, они ввергли верноподданнический народ в саморазрушительное недовольство. Только поэтому Германия после двух выгодных мирных договоров на востоке (Брест-Литовского от 3 марта 1918 года и Бухарестского от 7 мая 1918 года) упустила реальную победу на Западном фронте. Только после нарушения внутренней сплоченности отечество рухнуло в военном отношении и угодило прямиком в засаду кровожадного большевизма. Поэтому в пункте 12 партийной программы НСДАП говорилось: «Ввиду огромных имущественных и кровавых потерь, которых требует от народа любая война, личное обогащение посредством нее должно рассматриваться как преступление против народа. Исходя из этого, мы требуем полной конфискации всех военных прибылей».
Взаимодополняющие страхи перед военными спекулянтами и революционерами легко проецируются в пропагандистский фантом. Это «еврей-плутократ», который из жадности к наживе сыграл на руку столь же алчному «еврею-большевику». В то время как один якобы уничтожал средний класс и толкал крестьянские и пролетарские низы в кабалу больших денег, другому приписывалась коммуна – разрушение всего достигнутого, конец религии, обычаев, закона и праведно нажитого имущества и как итог «распад всякого порядка»[62].
На основе такой пропаганды присоединившиеся позднее участники антисемитской государственной политики всегда оправдывали свои меры против «евреев» защитой. Заключительная глава «Майн кампф» называется «Самооборона как право». Тот же посыл можно найти в названии закона «о восстановлении профессионального чиновничества», которым в апреле 1933 года рейхстаг снес краеугольный камень эмансипации евреев. Проект закона о частичной экспроприации собственности евреев, разработанный чиновниками рейхсминистерства финансов летом 1937 года, назывался «Законом о возмещении ущерба, причиненного евреями Германскому рейху»[63]. Чем дольше шла война, тем последовательнее она изображалась в германской пропаганде как «арийское сопротивление» наступающему «мировому еврейству», стремившемуся к мировому господству в «трех обличьях»: «во-первых, в виде просто еврея, во-вторых, в виде плутократа, связанного с евреями родством, и, в-третьих, в виде еврея-большевика»[64].
В эту модель легко вписывалась теория о высшей расе. Кроме общей претензии на превосходство, в нее входил и лелеемый учеными страх перед угрозой избранным, которым в случае необходимости приходилось прибегать к насилию для защиты себя от натиска низкосортных людишек. Социалистическое мировоззрение тоже содержало в себе такой элемент – учение об исторически победоносном пролетариате и никчемном, умирающем классе буржуазии. В каждом случае это облегчало переход от одного политически спасительного учения к другому, тем более что национал-социализм зарекомендовал себя как более открытая, прагматичная идеология и привлекал самые разные группы германского общества. После того как гражданская война и классовая борьба окончательно разрушили республику, национал-социалистическое движение соблазняло мечтой о третьем пути: его политики обещали справедливость для всех и борьбу против всякого рода «разложения», какой бы характер оно ни носило: либерального капитализма или доктринерского большевизма.
В 1914 году Германия иначе, чем в 1939 году, рассматривала итоги трех победоносных войн Бисмарка и более 40 лет мира, «эпохи грюндерства», подъема и процветания среднего класса. Амбары и подвалы частных хозяйств были заполнены доверху, в начале Первой мировой войны они оценивались примерно в 40 млрд марок. В 1940 году рейх мог рассчитывать лишь на запасы в 5 млрд рейхсмарок. При этом марка 1940 года демонстрировала значительно более низкую покупательную способность, чем в 1914 году. Накануне Первой мировой войны Рейхсбанк располагал размещенным в банках нейтральных стран золотым запасом в размере 1,4 млрд марок, еще 2,5 млрд марок составляла стоимость находящихся в обращении золотых монет. Для сравнения: документально подтвержденный и хранившийся тогда в секрете золотой запас Германии на 1 сентября 1939 года составлял около 0,5 млрд рейхсмарок[65].
В итоге Первая мировая война обошлась Германскому рейху в 160 млрд марок. Несмотря на гораздо лучшее исходное положение, она финансировалась гораздо хуже, чем во время Второй мировой войны. Если с сентября 1939 года по сентябрь 1944-го около 50 % расходов можно было покрыть за счет текущих доходов (и говорилось именно о золотом обеспечении), то в 1914–1918 годах доля покрытия составляла лишь 13,1 %; 24,8 % должны были покрываться «краткосрочными государственными обязательствами» (а именно путем печатания денег), остальные 62,1 % следовало привлечь посредством облигаций долгосрочных займов, на которые должна была подписаться германская буржуазия. Девять военных займов в период между 1914 и 1918 годами принесли 98,2 млрд марок. Для сравнения: Великобритания профинансировала по крайней мере около 28 % стоимости Первой мировой войны только за счет текущих налоговых доходов