Народы России — страница 4 из 4

ЧЕЧЕНСКИЕ ЛЕГЕНДЫ[200]

ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛАГОДАТИ[201]

Некто проснулся утром, вышел во двор и увидел, что по свежему снегу следы ведут из его дома. Но во дворе следов не было. Стал он думать: «Что это могло значить, кто же ушел из дому?» Решив это разузнать, он отправился по следу, который привел его к пещере. Человек вошел в нее и крикнул:

— В мой дом следов нет, а только из дома. Что это означает? Кто ушел от меня?

Голос ему ответил:

— Я, благодать, которая рассердилась на тебя и покинула твой дом. Зря ты трудился и пришел за мной.

Тогда человек стал умолять благодать вернуться, говоря, что он без благодати пропадет.

Благодать ответила:

— За то, что ты потрудился и пришел ко мне, я дам тебе что–нибудь одно. Хочешь — проси золото или большое хозяйство, хочешь — проси здоровье или что–нибудь другое, но не проси меня вернуться к тебе.

Подумал человек и сказал:

— У меня ума мало. Если ты позволишь, я посоветуюсь дома.

Благодать согласилась. Он вернулся домой и обо всем рассказал своим. Ему стали советовать: кто попросить золото, кто — зерно. Жена же сказала:

— Попроси для нашей семьи согласие. Там, где оно есть, ничего другого не надо.

Согласился он с ней; пошел в пещеру п попросил дать его семье согласие. И тогда благодать сказала:

— Перехитрили вы меня. Даю вам согласие. А там, где согласие, должна быть и я. Поэтому возвращаюсь к вам, Благодати не бывает там, где нет согласия.

МЯЛХИСТИНЦЫ[202] И У–НАНА[203]

До проникновения ислама мялхистинцы поклонялись Тушоли[204] и Цуву[205]. У Тушоли раз в год собирались люди, от каждого двора резали барана и клали два абаза (это были тогда большие деньги), веселились, молили о хорошем урожае.

Поклонялись Цуву, приносили дорогие вещи: пулю, порох, кольца, серьги, пояса.

На моей памяти эти вещи лежали в чаше перед Цувом; люди не дотрагивались до них. Эти вещи приносили, желая удачи при отправлении в дорогу. Укравший эти вещи сходил с ума, занимался самоистязанием.

Села Сата — дочь Дялы[206].

У–Нана распространяла болезни. Мялхистинцы молились в местечке Доге[207]. Там собирались для молитвы люди из пяти сел.

Однажды люди собрались, приготовили много еды–питья и молились о дожде. Когда они сидели за трапезой, к ним подошла одна высокая женщина с сумкой, перекинутой через плечо. Люди не знали, кто она такая. Поставили перед ней жирное мясо.

— Мясо слишком жирное, я не могу его есть, — сказала пришелица.

Поставили перед ней тощее мясо.

— Это мясо тощее и кажется испорченным, я не могу его есть.

Смешали жирное с тощим и поставили перед ней. Она начала с аппетитом есть и после еды произнесла три молитвы. Трижды пошел дождь. Затем она стала в середине Доге. Это была У–Нана. Опустила руку в сумку, взяла пригоршни болезней и бросила. Все люди в Доге, там, куда упали болезни, умерли. На моей памяти село Доге стало безлюдным, пустовало. У–Нана решила, что молящиеся не очень хорошо ее приняли, и потому наслала на них болезни.

КАМЕНЬ–КРЕСТ

Если идти из Нихалоя[208] в Итум–Кале[209], справа от дороги стоит каменный крест. Появился, говорят, он давно.

Одна девушка каждый день стирала у реки шерсть. Она любила одного молодого человека, который ухаживал за ней и любезничал, когда она стирала шерсть.

После проливных дождей река Аргун сильно вздувалась. Однажды в такое время молодой человек переходил реку, и она понесла его. Девушка сидела у реки и возилась с шерстью. Вдруг она услышала крик любимого, взывавшего о помощи. Девушка не вынесла этого крика и взмолилась:

— Да превращусь я в холодный камень!

Тут же девушка превратилась в камень. Она стояла с распростертыми руками и стала камнем, который похож на крест.

СКЛОН МАЖКИ[210]

Дудур из Гелдагана[211] пошел однажды в Бердыкель[212] повидать свою возлюбленную Мажку. Очутился он на вечеринке, где находилась Мажка. На этой вечеринке за Мажкой ухаживал ее аульчанин. Остановил он дробь барабана и сказал:

— Есть ли здесь кант, который отважится пойти со мной в лес убить сармака?

Никто не ответил ему.

Второй раз остановил аульчанин дробь барабана и снова крикнул:

— Неужели здесь нет канта, который отважится пойти со мной в лес убить сармака?

Никто не ответил ему.

Третий раз спросил об этом же аульчанин Мажки, и опять никто не ответил.

После вечеринки Дудур подошел к аульчанину Мажки и спросил:

— Ты и вправду отважился бы пойти убить сармака?

— Отважился бы, — ответил тот.

— Тогда никому не говори, приходи ко мне завтра, — сказал Дудур.

На второй день чуть свет аульчанин Мажки прошел по всему аулу, громко объявляя:

— Я и Дудур из Гелдагана идем убить сармака.

А Дудур из Гелдагана у своего друга готовил оружие для убийства сармака. Утром, когда Дудур и аульчанин Мажки шли по аулу, все жители села шли следом за ними, зная, что они идут убить сармака.

— Сармак, наверно, находится здесь, — сказал аульчанин через некоторое время. — Дудур, если нам не удастся одолеть сармака, лучше остаться с людьми.

— Я просил тебя, чтобы ты об этом никому не говорил, — сказал Дудур. — Теперь же мы оба должны или умереть, или убить сармака.

После этого Дудур сделал из липы рог и закричал в него, как сармак.

Из–за серебряного тополя, находившегося неподалеку, высоко подпрыгнул сармак и ответил криком. Увидел аульчанин Мажки сармака, подскочившего над тополем, и испуганно сказал Дудуру:

— Побежали с тобой к людям.

Но, не добежав до них, он умер от разрыва сердца.

Кинулся Дудур на сармака и ударом шашки отрубил ему хвост размером в человеческий рост. Сармак ударился о землю обрубленным концом и приготовился к прыжку на Дудура.

Дудур уклонился от прыжка сармака и отрубил ему еще кусок хвоста. Второй раз ударился сармак о землю и прыгнул на Дудура. Дудур опять отскочил в сторону и отрубил еще кусок. Сармак стал величиной с человека. В последний раз кинулся сармак на Дудура. Дудур воткнул ему в рот шашку и крепко сжал его голову. Жители Бердыкеля бросились на сармака и добили его.

После этого долго лежал Дудур у Мажки, лечился от тяжких ран молоком и сывороткой. Через год он выздоровел, и Мажка вышла за него замуж.

С тех пор жители Бердыкеля называют это место Склоном Мажки.

СОЛСА[213]

В давние времена в ущелье реки Аргун жил князь Солса. Этот князь проводил первую ночь с невестой каждого подвластного ему человека. Только переночевав с ним, невеста могла пойти к своему мужу.

Однажды к князю пришел бедный человек и попросил князя не позорить его.

Солса обругал бедняка, прогнал его, а напоследок крикнул:

— Чем ты лучше других?

Тогда разгневанный бедняк пошел к сыну Солсы и попросил у него за золотой абаз шашку отца. Шашкой Солсы можно было обвить руку, словно нитку намотать на катушку. Стоило нажать ручку шашки, и она сразу же выпрямлялась.

За золотой абаз сын Солсы отдал бедняку шашку. Этой шашкой бедняк снес голову Солсы. Голова Солсы трижды перекатилась через Аргун и прокричала:

— Пусть власть князей перейдет к рабам, а власть рабов — к князьям.

И волны Аргуна унесли голову Солсы. А бедняк пришел с невестой к себе в дом и стал жить счастливо.

С тех пор князей в том краю не бывало.

ДВА КНЯЗЯ[214]

Выше Датыха[215], в ущелье Эг[216], между двумя склонами протекала река Фарта. На этих склонах стояли две башни — в них жили два князя. Они враждовали между собой.

Как–то один из князей отправился на охоту, а другой в это время захватил его жену, детей и заперся в своей башне.

Возвратился князь с охоты и, не обнаружив в башне жены и детей, узнал, что их украл князь — его недруг.

Сидит он у окна башни и горюет. А князь–похититель с издевкой кричит:

— Ты, кажется, грустишь по своей семье? Нужна ли она тебе?

Так повторялось много раз.

Тогда князь взял шерстяную пряжу, сделал из нее нитку и ночью измерил этой ниткой расстояние от своей башни до башни князя–похитителя.

Отправился он в лес, отмерил по нитке точное расстояние, установил мишень и до тех пор стрелял в цель из кремневого ружья, пока не стал попадать точно.

Пришел он домой, сел у окна, рядом поставил ружье.

Вечером крикнул князь с противоположного склона:

— Ты, кажется, грустишь по своей семье? Нужна ли она тебе?

В этот момент князь выстрелил из ружья, попал князю–похитителю прямо в рот и убил его. Забрал он свою жену и детей, и стали они жить счастливо.

ОКИ–АКИ[217]

Из Итум–Кале шли майистинцы[218] и увидели у родника княжескую дочь. Она им понравилась, и майистинцы сказали девушке:

— Тебе бы в мужья Оки–Аки, у которого ночью во лбу светит солнце, а днем между лопаток луна.

Дочь князя поспешила домой. Пришла она и сказала отцу:

— Пригласи к нам в дом прохожих путников.

Отец пригласил майистинцев к себе в дом. Испугались майистинцы и спросили:

— Почему ты нас остановил, что мы тебе сделали?

— Говорили ли вы о ком–нибудь кому–нибудь? — спросил князь.

Майистинцы рассказали, что видели у родника девушку и, пораженные ее красотой, пожелали ей стать женой Оки–Аки, у которого ночью во лбу светит солнце, а днем между лопаток луна.

Князь дал майистинцам слово, что отдаст им свою дочь, если они принесут ему три вещи: двух быков с санями, маслобойку и медный котел.

Майистинцы быстро исполнили желание князя, и он выдал дочь за Оки–Аки, у которого ночью во лбу светит солнце, а днем между лопаток луна.

Приехали майистинцы к себе, и невеста видит: дом без потолка и пола, а между голых стен сидит Оки–Аки. У него было несметное количество овец и больше ничего. Забеспокоилась княжеская дочь:

— Как мне здесь жить? Не останусь я, отправьте меня домой!

Тогда майистинцы, боясь, что она может убежать, связали девушку. Так, связанной, она стала матерью трех сыновей. Попросила она развязать ее и обещала спокойно жить с тремя сыновьями. Через некоторое время обратилась она к мужу с просьбой отпустить ее навестить родителей. Муж разрешил ей поехать с тремя сыновьями и наказал, чтобы у родителей она дала сыновьям неслыханные имена.

Пожив у отца, стала она собираться домой. Отец спрашивает ее:

— Чем тебя одарить?

Дочь ответила, что муж наказал ей дать трем сыновьям имена, которых нет на свете.

— Пусть отсохнет язык у тебя и у того, кто тебя этому научил, — сказал князь, дал дочери трех слуг и отправил ее к мужу.

Сыновей этого Оки–Аки прозвали: Жархо, Кошатхо, Саханхо»[219].

КАК ЧЕЧЕНЦЫ ПРИСОЕДИНИЛИСЬ К РОССИИ[220]

Еще до Шамиля во Владикавказ прибыл русский падчах со своими солдатами. Недалеко от станции Беслан[221] падчах и его приближенные разбили на равнине шатры. Здесь они веселились, прогуливались по лесу и стреляли дичь. Русский падчах не знал чеченцев, но ему рассказывали, что они дикий народ, и поэтому он не считался с ними.

О прибытии падчаха узнали все кавказские народы.

Леча, сын Алха, из селения Гехи[222] пошел по селам и стал просить, чтобы каждое село выставило по снаряженному всаднику. Он обошел пятьдесят селений. Уважая его как гостя, эти села выставили по всаднику. И тогда сел Леча Алхапов на белого коня, сам оделся во все белое, а за ним выстроились пятьдесят всадников на гнедых конях, одетые в черное.

Леча договорился с ними, как надо себя вести. Десятерых он поставил рядом с собой, остальных по пяти выставил впереди и сзади себя. Они не приближались к падчаху, а строем ехали вдалеке, чтобы их было видно издали в подзорную трубу.

Падчах увидел в подзорную трубу одинаково одетых всадников. Ему они понравились, и он послал своего всадника узнать про них. Вместе с этим посланным Леча подъехал к падчаху и сказал:

— Мы — чеченцы.

Удивленный красотой и статностью всадников, падчах спросил:

— Я не знаю вашего народа, кто вы такие?

Тогда Леча Алханов сказал:

— Невезучий мы народ. Когда охотники устраивают засаду на зверей, одни их гонят с одной стороны, другие — стреляют в них с другой. Один зверь из всех, когда охотники уже уверены, что убили его, вдруг выскакивает из окружения и скрывается. Соберутся вечером охотники и начинают превозносить свои доблести: такого–то зверя убили, такого–то зверя изломали. Но ни один из них не говорит об убежавшем звере, ибо он оказался смышленее охотников. На него похож наш народ. У нас нет князей, и ни один не склоняет голову перед другим. Такой мы народ, и поэтому ты не знаешь о нас. Каждый из моих всадников одолеет любого твоего солдата.

Затем всадники и солдаты падчаха стали состязаться, и всадники во всем одолели солдат. Падчаху очень понравились всадники и их одежда. Он попросил для своей свиты двенадцать всадников и присоединил чеченцев к России.

С тех пор, говорят, при дворе падчаха стали носить черкесскую форму.

СКАЗАНИЯ И МИФЫ ИНГУШЕЙ[223]

КАК ВОЗНИКЛИ СОЛНЦЕ, МЕСЯЦ И ЗВЕЗДЫ[224]

Все это неправда, но в старину рассказывали следующее.

Жил молодой человек неописуемой красоты. Он был искусным кузнецом. От искр его кузни, казалось, молнии сверкали.

В это же время жила одна девушка. Она безвыходно сидела в высокой башне без окон и дверей. От ее красоты исходило сияние, которое было видно издали.

— Я женюсь на ней, — решил молодой человек и послал сватов.

Девушка была его сестрой; он не знал об этом, а девушка знала.

— От огня и золы его кузни исчезнет мое лучезарное сияние — я не пойду за него замуж, — придумала причину девушка, чтобы отказать юноше.

Она не смела признаться в том, что она его сестра.

Отказ девушки очень огорчил молодого человека. Темной ночью он взял золотую головешку, которая неделю калилась в его кузне, и отправился к девушке.

Увидев его, девушка бросилась бежать, он — за ней. Долго–долго бежал он за ней, до тех пор пока оба не погибли.

Искры от золотой головешки превратились в звезды. От девушки осталось лучезарное сияние, от молодого человека — головешка. Они превратились в солнце и луну. До сего времени солнце не может догнать луну.

СПОР О СОЛНЦЕ И ЛУНЕ[225]

Жили два брата. Однажды они повздорили между собой.

— Солнце мое, а луна — твоя, — говорил один.

— Нет, твоя луна, а солнце — мое, — говорил другой.

Долго они спорили, но к согласию не пришли и пошли по свету разрешить этот спор.

Долго они шли и сильно устали. Сели отдохнуть в тени чинары. С чинары упала большая змея, обвилась вокруг старшего и стала сдавливать его горло.

Тогда младший брат взял змею за голову и потянул. Змея оставила старшего брата и обвила младшего. Старший ударом шашки убил ее и случайно перерезал горло младшему. Младший брат испустил дух. С горя старший брат размотал с тела младшего змею и бросил ее в трясину. Змея сразу ожила.

Старший брат понял, в чем дело. Отрубил он мизинец левой руки и ткнул палец в трясину. Палец тут же прирос обратно. Взял он из трясины воду и побрызгал ею брата. Тот сразу ожил. Поняли братья, что это за трясина.

— Мы можем из этой трясины добыть много золота, — сказал младший брат.

— Что нам надо делать? — спросил старший брат.

— Ты будешь врачевать. Я распущу слух, что ты оживляешь мертвых.

Младший брат приносил из трясины воду, а старший оживлял ею мертвых и врачевал больных.

Прошло пять лет. Сильно разбогатели братья. С каждым днем младшему брату становилось все труднее, так как вода в трясине стала кончаться.

Однажды, когда он пошел за водой, из трясины поднялся сармак и сказал:

— Ты хочешь лишить меня покоя? Что ты делаешь с водой? Как много ты ее уносишь!

Испугался младший брат и бросился бежать.

— Остановись! — крикнул сармак. — Если ты сделаешь еще шаг, я убью тебя. Подойди и отвечай на мои вопросы.

Подошел младший брат и все рассказал: как упала с чинары змея, как старший брат убил ее, как она ожила, как брат оживил его, как они излечивали людей…

— В этой трясине вода кончилась не потому, что ты ее уносил. Когда люди на земле не умирают — вода в трясине уменьшается. Если вода в трясине кончится, весь мир погибнет. Поклянись своим отцом, что придешь сюда со своим старшим братом.

— Я не могу дать тебе такую клятву, потому что, поклявшись за него (а он может и не прийти), я могу стать клятвопреступником. Я передам ему твои слова. Сам же, клянусь отцом, завтра приду к тебе.

— Ты прав. Иди, а завтра придешь вместе с братом.

И сармак скрылся под водой.

Понурый пришел младший брат домой, передал старшему весь разговор с сармаком и добавил:

— Завтра мы должны пойти к нему.

— Я не такой глупец, как ты, чтобы встречаться с сармаком. Если хочешь, сам иди к нему.

На второй день младший брат пошел к сармаку.

— Ну, где твой брат? — спросил сармак.

— Он не захотел прийти, — ответил младший.

— Если бы он пришел, я бы отпустил вас невредимыми и освободил бы вас от врачевания. Вы вышли из дому со спором о луне и солнце. Этот спор разрешу я. Ты человек честный, и солнце твое. Ты будешь славным соколом с зорким взглядом и будешь летать днем. Твой брат бесчестный человек — луна его. С этого дня он будет лупоглазой совой и будет летать только ночью.

Только сармак произнес молитву, как младший брат превратился в славного сокола, а старший — в лупоглазую сову.

Увидит сокол днем сову и бросается на нее. Это младший брат недоволен старшим, а старший, вспоминая, как лишился солнца, прячется от дневного света.

СЫН МЕСЯЦА[226]

В далекие времена жили муж с женой. У них было семеро сыновей. Они молили бога, чтобы он даровал им девочку. Через некоторое время родилась девочка — все ее любили и лелеяли. Не исполнилось ей и нескольких месяцев, как у этих людей стали пропадать с яблонь яблоки. Стали они сторожить, и выстрелом из ружья ранили одного вора в палец. Но вор убежал. Тогда собрали всех жителей села, чтобы опознать вора. У всех пальцы были целы.

— Остался ли кто–нибудь в селе непроверенным? — спросили.

— Остался один ребенок в люльке, — ответили.

Осмотрели ребенка, и у него действительно не хватало мизинца. Это была недавно родившаяся девочка.

— Эта девочка станет ведьмой, — сказали люди и решили, что ее надо убить.

Но мать упросила людей не убивать девочку, и они оставили ее в живых. На ее смерти настаивал младший брат:

— Если вы ее не убьете, я покину дом.

И через некоторое время он уехал. После этого прошло много лет, и он решил проведать своих отца–мать и братьев. Возвратился он в село и не увидел ни одного живого человека. Подъехал к своему дому, спешился, но никого в доме не обнаружил.

Сидит он в комнате, а из–под пола выскочила мышка, из–за двери вышла кошка, из–под подоконника выполз муравей.

— Кто ты и откуда? — спросили они.

Тогда младший брат рассказал им, почему он ушел из дому, и о своем решении повидать родителей и братьев.

— Хорошо, что ты ушел отсюда, потому что твоя сестра, как только начала ходить, сразу съела мать, отца, потом братьев, всех односельчан и все живое. Только мы трое от нее спаслись. Сейчас она придет. Она предложит тебе есть, но ты скажи, что сыт, и попроси ее, чтобы она принесла тебе в решете воды. Так ты сможешь от нее спастись. — И мышка, кошка и муравей быстро спрятались.

В это время вернулась сестра–ведьма.

— С добрым приходом, гость из нашего края! Как долго ты не возвращался к своей сестре, — сказала она.

— Пусть долго ты не проживешь! — сказал брат.

Видит брат: выскочила его сестра–ведьма и съела одну ногу у коня. Вбежала она в дом и спросила:

— На скольких ногах ты прибыл? Да умрет твоей матерью рожденная![227]

— На трех ногах прибыл, чтобы моей матерью рожденная умерла! — ответил брат.

Опять выскочила ведьма во двор и съела вторую ногу коня. Зашла и спрашивает:

— На скольких ногах ты прибыл?

— На двух ногах прибыл.

Съела еще одну ногу и спрашивает:

— На скольких ногах ты прибыл?

— На одной ноге приехал, да умрет моей матерью рожденная! — ответил брат.

Съела сестра–ведьма последнюю ногу коня и спрашивает:

— На чем ты приехал, моей матерью рожденный?

— Ползком на животе приехал.

Съела сестра–ведьма всего коня, оставила одни кости и спрашивает:

— А теперь ты на чем приехал, мой братик?

— Пришел пешком, — ответил брат.

— А что бы ты поел, братик?

— Я сыт, — ответил младший брат, — но хотел бы выпить водицы, принесенной в отцовском решете.

Схватила сестра–ведьма решето и бросилась за водой. В это время из–под пола появилась мышка, через дверь вошла кошка, из–под подоконника вылез муравей. Они сказали:

— Возьми с печки брусок и точило, потри ими кости своего коня и произнеси: «Стань прежним, мой конь», — и конь твой оживет. Потом возьми гребенку матери, купорос и уголь из очага. Как только почувствуешь за собой погоню, бросишь — они тебе помогут. — И они попрятались по своим местам.

Младший брат исполнил их советы и бросился бежать. Только он стал скрываться из глаз, сестра–ведьма бросила решето и пустилась за ним. К полудню она стала догонять брата. Брат бросил гребенку и пожелал, чтобы между ними оказался лес. И вырос лес, густой, как зубья этого гребешка. Брат дал отдохнуть коню и поскакал дальше.

Через некоторое время он услышал за собой погоню. Тогда он бросил купорос, и между ним и сестрой–ведьмой раскинулось большое купоросное поле.

Ведьма преодолела купоросное поле и стала его догонять. Бросил брат уголь, и между ними возник туман, черный как уголь.

Уже наступил вечер, потом ночь, и брат подумал, что спасся, но в это время он вновь услышал шум погони. Во всю прыть пустил он своего коня.

— Не убегай, все равно не спасешься! — услышал он за собой крики сестры–ведьмы.

Младший брат уже не знал, что ему делать, как спастись. Посмотрел на небо. Увидел в небе Месяц и обратился к нему с просьбой:

— Ва[228], Месяц, возьми меня к себе!

И Месяц стал поднимать его к себе. Ведьма бросилась вслед и успела оторвать одну ногу коню.

Старики говорят, что Месяц и брат будут находиться вместе до наступления абаде[229].

О ВОЗНИКНОВЕНИИ БЛАГОДАТИ ЗЕМНОЙ[230]

На всей земле, на которой мы сейчас живем, когда–то была засуха. На всей земле не было ни капли воды, ни растений.

Прилетела огромная белая птица и опустилась на землю. Своим телом птица покрыла всю землю — такой огромной она была. От помета этой птицы возникли вода и семена. От этих семян, говорят, выросли на земле лес, трава, сады, зерновые. А из воды разлились моря, озера, реки.

Вода уничтожила засуху, а семена удобрили землю. От воды и семян пошла благодать земная.

О ВЕРШИНЕ КАЗБЕКА[231]

На вершине Казбека жила Дарза–Наналг[232]. У нее было восемь сыновей. По какой–то причине один из них ушел на небо. Оставшиеся семь братьев отправились на его поиски. Сели они, выпили расплавленную медь и с вершины Казбека поднялись на небо. Когда сыновья ушли, Дарза–Наналг бросила на эту вершину свои шаровары.

Если сейчас взглянуть на вершину Казбека, то заметно место, куда она бросила свои шаровары, — там никогда не бывает снега и льда.

Семеро же братьев ходят по небу в поисках своего восьмого брата. Если они его найдут, во Вселенной произойдут большие перемены.

У–НАНА[233]

Недовольная всем на свете, носится У–Нана. Она ни разу в жизни не улыбнулась. У–Нана насылает заразу на всех, кто доставит ей хоть маленькую неприятность.

Как–то рассердилась она на ингушей и решила их всех уничтожить. Наслала она на них холеру и уничтожила всех, оставив только мальчика в одном доме и девочку — в другом.

От них и ведут свое происхождение современные ингуши.

ХИ–НАНА[234]

Хи–Нана живет в воде. До пояса она женщина, а ниже пояса — рыба. Днем и ночью она приводит в движение воды. За полчаса перед рассветом Хи–Нана на мгновение засыпает, а все остальное время занята делами. Когда Хи–Нана засыпает, вода перестает течь — на это время и вода засыпает.

На такую застывшую воду и наткнулись два брата. Видят они уснувшую воду и удивляются.

— Я хочу искупаться в этой воде, — сказал старший брат.

— Не надо, может случиться беда, — просит младший.

Но старший брат начал купаться, а младший сидел у берега. Сидит он и видит, что вода всколыхнулась.

«Не случилось бы с ним чего», — подумал младший брат. Только он так подумал, как старшего брата выбросило на берег, и из воды вышла Хи–Нана.

— Я не оставляю в покое человека, который входит в застывшую воду, а желания других людей я исполняю. Если бы ты не попросил за своего брата, плохо ему пришлось бы, — сказала Хи–Нана и исчезла под водой.

Братья отправились домой.

ВЫБОР ДЕВУШКИ[235]

В давние времена в Ассинском ущелье жила–была девушка изумительной красоты. Много молодых людей сватались к ней, но она всем отказывала.

Однажды к ней приехали двое молодых людей. Девушка пригласила их в саклю, а сама вышла приготовить угощение. Они были ровесники, оба красивые, происходили из хороших семей и ни в чем не уступали друг другу: ни в силе, ни в ловкости, ни в храбрости. Оставшись наедине, поведали они друг другу о цели своего приезда, и тут обнаружилось, что оба приехали сватать девушку.

Поговорили они и решили предоставить ей выбор.

Когда девушка вошла в саклю, они сообщили ей, зачем приехали. Девушка была в нерешительности и не знала, на ком остановить выбор: оба были красивы, стройны и мужественны. Кроме того, она не хотела обидеть отказом ни того ни другого.

Наконец после некоторого раздумья она предложила разрешить спор следующим образом: молодые люди должны были выкосить по полосе травы равной длины — выкосивший полосу первым получит ее руку.

На другой день все трое собрались в условленном месте. Это была долина, простиравшаяся от речки Богурали[236] до селения Галашки[237] по левую сторону реки Ассы. Девушка пришла первой, затем подошли и молодые люди с наточенными косами. Поставив их рядом, она встала в отдалении (где ныне находятся памятники) и подала знак начать косьбу.

Молодые люди сильными взмахами кос начали косьбу. Было лето. Стоял ясный день. Солнце ярко светило. Жара усиливалась, а полосы были длинные, но молодые люди не чувствовали ни жары, ни усталости. Любовь к девушке вливала в них новые силы и бодрость.

Косы, сверкая на солнце, все чаще взлетали в воздух. Срезая сочную траву, молодые люди укладывали ее в ряд. К полудню, выбившись из сил, молодые люди, не отставая друг от друга, одновременно сделали косами последние взмахи и оба упали в изнеможении у ног девушки. Она протянула к обоим руки, и тут же все трое окаменели: девушка с распростертыми руками в виде креста, молодые люди — в виде каменных плит по ее сторонам[238].

КАК ОБРАЗОВАЛАСЬ РЕКА АССА[239]

Река Асса, говорят, появилась, чтобы разъединить людей, приготовившихся к смертельной схватке.

Произошло это так.

У одного молодого человека было много овец. Кроме них, у него ничего не было. Пас он овец в горах. Как только наступал вечер, его овцы исчезали. Грабители задумали во что бы то ни стало узнать, где он прячет своих овец. Они подослали к нему девушку с едой, которой хватило на один раз. Ничего не говоря, молодой человек съел еду и ушел.

Так продолжалось неделю, вторую, третью. Грабителям это надоело. Поручили они девушке приласкать молодого человека и заставить его заговорить. Девушка так и поступила. Молодой человек заговорил и назвал ей место, где прячет овец.

Среди ночи молодой человек решил проверить овец. Увидел он, как грабители гнали овец, и вступил с ними в схватку.

В это время с гор хлынула вода — черная, как туча, большая, как страна, холодная, как родник.

Молодой человек, девушка и половина овец остались по эту сторону реки, а грабители со второй половиной овец — по ту сторону. Когда схватка прекратилась, вода в реке стала чистой — был виден каждый камень на дне ее.

О ВОЗНИКНОВЕНИИ ОЗЕРА В ГАЛАН–ЧОЖЕ[240]

Раньше в Ялхарое[241], в местечке Алка, было озеро. Сохранились его следы: большое, широкое углубление с берегами вокруг. Мать и дочь из Алки пошли на озеро стирать грязные пеленки. Они превратились в два камня. Люди говорили, что эти камни стояли до недавнего времени. Озеро превратилось в быка. Он спустился вниз по ущелью, взошел на гору и потер об нее рога. Отсек скалу, прошел Ахкабасе и прибыл в Алку.

Там, в низине, пахали землю отец и два сына. Увидели они быка, и отец говорит сыновьям:

— Вспашите на быке землю.

Один из сыновей сказал, что этого нельзя делать, бык, мол, чужой. Но отец и другой сын пропахали все–таки две борозды. Когда стали пахать третью борозду, хлынула вода. Сына и отца она унесла, а того, кто не согласился пахать на быке, выбросило на берег.

Так возникло это озеро.

МЕСТО ПАДЕНИЯ БАЙТМАРА[242]

Вверху по ущелью, где протекает река Арамхи[243], за селением Олгеты, лежит маленький аул — домов в двадцать. Между этим селом и аулом Тарш[244] есть опасный обрыв. Голова кружится, если посмотреть с него вниз. Этот обрыв высотой триста–четыреста метров тянется вдоль реки Арамхи. Горцы считают этот обрыв «местом падения Байтмара».

По рассказам, это случилось очень давно, когда люди жили бедно, когда потомки враждовали из–за каждого клочка земли отцов, а между отцами и между братьями не было согласия.

Давным–давно в Шанском ущелье[245], близ Арамхи, на горном склоне два брата пасли овец. Одного звали Байтмар, другого — Гета. Они были из аула Шан. В полдень братья согнали овец на отдых, подоили их и решили вскипятить молоко.

Поблизости не было ничего, чем можно было разжечь костер. Братья бросили жребий, кому идти за дровами. Жребий пал на Байтмара, и он пошел на противоположный теневой склон, где рос лес. Набрал Байтмар большую охапку сухих дров и наподобие коромысла свесил их со своих плеч.

А тем временем Гета собрал кизяк, вскипятил молоко и все выпил.

Вернувшийся Байтмар увидел затухающий огонь и пустую посудину и понял в чем дело. Вместе с грузом он направился в сторону обрыва, чтобы сбросить ненужный груз. Он думал, что охапка дров легко упадет с его плеч, но от сильного взмаха вместе с дровами упал в пропасть и сам.

Погиб он, и ничего от него не осталось. Услышав крик брата, Гета от радости заплясал на месте и стал приговаривать: «С носка на пятку, с носка на пятку, все наследство мне досталось!»

Байтмар был единственным братом Геты, других братьев у него не было. Отсюда пошла пословица: «Лучше сидеть на вороне, чем иметь брата на спине».

СТРОИТЕЛИ БАШЕН[246]

Тысячи лет назад в горах по ущелью Терека жил маленький народ, который пас овец и коров. Соседние племена часто беспокоили этот народ. Пришельцы с востока уводили людей в плен, продавали в неволю. Поэтому этот народ стал строить башни из камней. Каждый род жил в отдельной башне. Они называли себя жителями башен, или галгаями[247].

Гордыми, смелыми, мужественными и искусными умельцами были жители башен. Они первыми начали строить башни из камней, поэтому их башни были выше и прочнее других.

Эти башни были двух типов: боевые и жилые. В боевых можно было надежно обороняться от врагов.

В период вражеских нашествий они отсиживались в башнях. Иногда они сами большими группами совершали набеги и привозили богатую добычу.

Эти набеги вызвали ярость врагов. Они решили наказать галгаев — разрушить их башни, а их самих всех до одного утопить в Тереке. Днем враги прятались в лесах, а ночью продвигались вперед. На рассвете враги напали на башню, стоявшую на склоне горы. Другие башни стояли вдали, и никто не пришел на помощь. Жители башни — мужчины и женщины — оказали упорное сопротивление, но все–таки потерпели поражение — слишком велики были силы врагов. Ручьем лилась кровь из башни. Враги хотели сбросить башню в пропасть. Но это им не удалось, так как они не могли поднять даже один камень. Поэтому они не стали продвигаться в глубь гор, зная, что галгаи не сдадутся живыми и готовы умереть в бою.

Через некоторое время соседи прослышали о нападении, прибыли на помощь и увидели страшную картину.

Враги истребили всех. Прибывшие на помощь заметили недалеко от башни женщину. В крови, которая из нее текла, лежал грудной ребенок. На другом краю откоса лежала убитая женщина, а рядом с ней тоже маленький мальчик. Галгаи очень обрадовались, что род, разгромленный в башне, не прервался. Сидевшего на склоне горы назвали Мялхи, а лежавшего в крови — Цечо[248].

От этих двух мальчиков и ведут свою родословную мялхистинцы и Цечоевы.

ХАНОЙ ХИНГ[249]

Ханой был искусным строителем боевых башен, Хинг перенял это искусство от своего отца.

Однажды при укладке башни Хинг сказал отцу:

— Этот камень следовало положить не так, а иначе. — И показал, как нужно положить.

— Ты начал и мне советовать? — сказал отец. — Неужели ты считаешь себя столь искусным?

И они поспорили.

— Хорошо, — сказал отец. — Жители аула Ляжг Хутиевы просят нас построить боевую башню. Они все приготовили и обещают уплатить за работу шестьдесят голов скота. Пойди возведи для них боевую башню, а я здесь, в Хани, возведу другую. После строительства этих башен узнаем, кто из нас искуснее.

Хинг отправился в Ляжг. Он решил возвести самую лучшую башню из всех виденных им. Он хорошо готовил известь. На краю речки была мельница, на которой дробили щебень и превращали его в песок. В раствор он иногда добавлял молоко, яйца, ослиный волос.

После приготовления раствора он брал его на лопату и, качая, переворачивал. Если раствор с лопаты не падал, он считал его готовым. Камни подносили одни люди, а укладывали другие.

С двойным потолочным сводом выстроил башню Хинг.

Когда Хинг положил на верх башни последний камень, отец пришел взглянуть на его работу. Посмотрел отец башню внутри и снаружи, поскреб раствор и крикнул сыну:

— Ты победил меня, нет мастера искуснее тебя!

От радости Хинг станцевал на острие камня, установленного на вершине башни.

ХАНОЙ ХИНГ И БОГ[250]

Богу нравился характер Ханой Хинга. Опустил бог золотую цепь и говорит:

— Взбирайся ко мне.

Поднялся Хинг и уселся на небесных сводах.

— Посмотри вокруг, — сказал бог. — Отсюда видно все, что происходит в мире.

Удивленно озирался Ханой Хинг по сторонам.

Посмотрел он в Ханн, хотел узнать, как поживает его семья, и видит, что жена его вместе с пастухом зашли в сарай.

— Дома может случиться плохое, отпусти меня, — стал просить бога Ханой Хинг.

— Иди, — сказал бог. — Как только опустишься на землю, ударом шашки отсеки для себя кусок золотой цепи от меня в подарок.

Опустился Ханой Хинг на землю и захотел отсечь от золотой цепи кусок побольше. Подпрыгнул Ханой Хинг и шашкой отсек большой кусок золотой цепи.

За жадность бог проклял его до седьмого колена:

— Пусть потомство твое будет малочисленным и пусть оно будет тщедушным!

Проклятие, говорят, сбылось. Каждое последующее поколение становится все хуже.

АБРЕК СУЛУМБЕК[251]

Жил, говорят, храбрый абрек Сулумбек Горовожев[252]. Рассказывают, что он был другом абрека Зелимхана из Харачоя.

Как–то брат Сулумбека решил украсть у бедного человека быков. Ночь была темная, но хозяин видел, что уводят быков, и выстрелил вслед похитителю. Пуля попала точно в цель, и брат Сулумбека был убит.

Сулумбек не раз устраивал засаду, чтобы отомстить за брата. Он потерял не одну ночь, чтобы расквитаться с кровником.

Однажды ночью Сулумбек поджидал его у моста близ села Сагопши. Среди ночи он услышал топот коня. Сулумбек приготовил оружие, вышел из–под моста и поехал вслед за кровником. Через некоторое время он окликнул его:

— Ты убил моего брата, я — Сулумбек Горовожев, приготовь свое оружие, я буду мстить за кровь брата.

Всадник продолжал путь, будто ничего не слышит. Сулумбек вновь прокричал то же самое. Молчание. И в третий раз крикнул ему Сулумбек. Тогда всадник спешился, бросил оземь оружие, пистолет, кинжал и сказал:

— Ты прав, Сулумбек, это я убил твоего брата. Но знай же, здесь нет никакой моей вины. Я не убил его подло, из корысти. Выслушай меня. — Кровник рассказал все, как было, и добавил: — Теперь же объявляю тебя безвинным за мою кровь, совершай свою месть. Надоело мне скрываться от тебя, постоянно устраиваешь ты мне засады!

Сулумбек понял, что кровник не виновен.

Будучи настоящим мужчиной, он сказал:

— Объявляю тебя безвинным в крови моего брата. С сегодняшнего дня живи спокойно и ничего не бойся. Никто не посмеет тебя в чем–либо упрекнуть, так как ты ни в чем не виноват.

На второй день во двор Сулумбека пригнали много скота и коней. Это был откуп за кровь. Сулумбек созвал родственников и, объявив, что простил кровь брата, добавил:

— Человеческую кровь не продают за деньги и скот. Я простил кровь не для того, чтобы получить плату. Гоните обратно скот и коней!

Так он простил безвинного человека, и люди были ему благодарны за это.

Но однажды на сельском сходе один человек укорил Сулумбека:

— Ты не мужчина! На тебе лежит позор! Почему ты не мстишь за кровь своего брата?

Сулумбек сказал:

— Знал я, что хоть один человек да обвинит меня в моем поступке. Однако не думай, что твои слова разозлят меня и я пойду убивать невинного человека. Мое слово нерушимо!

Люди на сходе прокляли этого человека, а Сулумбек и позднее не изменял своему слову. Так же поступали и его родственники.

ОСЕТИНСКИЙ ЭПОС[253]

УАРХАГ И ЕГО СЫНОВЬЯ[254]

Рождение Ахсара и Ахсартага

К старости родились у нарта Уархага два сына–близнеца. В час, когда поют первые петухи, родился первый сын, и в ту же ночь, когда утренняя звезда Бонварнон еще не взошла на небо, в час, кода поют вторые петухи, родился второй сын. Заглянули лучи утреннего солнца в сердца Уархага и жены его Сайнагон, и почувствовали родители, как дороги им дети, порожденные ими. Чтобы счастье принес новорожденным день их рождения, Уархаг устроил пир, и, как водилось у нартов, только дичиной, добытой на охоте, потчевали на этом пиру.

Позвал Уархаг на пир небесного кузнеца Курдалагона, повелителя бездны морской Донбеттыра и тестя своего Сайнаг–алдара. Много почтенных нартов, и во главе их Бора и Алыбег, приглашены были на этот богатый пир. Курдалагон полюбил сыновей Уархага и дал им имена. Старшего назвал он Ахсар, младшего — Ахсартаг.

А почему названы они были Ахсар и Ахсартаг?

Про отважного говорят — ахсар. Таким был первый брат. И так его назвали. Но еще отважнее был второй брат, и назвали его Ахсартаг, что значит «отважнейший».

И в честь наречения новорожденных подарил Курдалагон Уархагу чудесную свирель, которую сам сковал из небесной стали фатыг в небесной своей кузнице. На стол положили нарты эту чудесную свирель, и она звонко и весело запела:

Возьми чашу ронга!

Подыми чашу ронга!

И выпей ее

На здоровье!

Семь дней и семь ночей пировали гости Уархага, а когда кончился пир, вскочил Курдалагон на гребень огненной бури и, словно крылатый Пакундза, умчался в небеса. Перламутровой огненной рыбой обернулся Донбеттыр и скрылся в морской бездне. Ушел и Сайнаг–алдар в свою крепость. Нарты же, как подобает тем, кто проводит всю свою жизнь в походах, отправились в опасный путь.

Не по дням, а по часам росли Ахсар и Ахсартаг. За день вырастали они на вершок, а за ночь — на целую пядь. Озорными мальчишками были Ахсар и Ахсартаг. Сделали они себе луки и стрелы, и не стало птицы, которая могла бы пролететь над ними: тотчас подбивали они ее, и камнем падала она на землю. Весь мир скоро узнал, что у нарта Уархага подросли отважные сыновья–близнецы — Ахсар и Ахсартаг.

Меч Ахсара

Выросли Ахсар и Ахсартаг, и настал день, когда решили они на один год отправиться в поход. Снарядились. Двинулись в путь. Дошли до места, где расходились три дороги, и условились так: «Пойдем по двум крайним дорогам, а средняя пусть будет местом нашей встречи. Пусть каждый из нас положит под этот придорожный камень стрелу, им самим выделанную. Кто первый вернется, пусть проверит, на месте ли стрела, положенная братом».

Разошлись Ахсар и Ахсартаг по разным дорогам. Прошел год, вернулся Ахсартаг в условленное место, поднял камень и увидел, что лежит там стрела Ахсара и что покрылась она темной плесенью. Испугался Ахсартаг за брата и пошел по его дороге. Долго он шел по лесам, полям и горам и к вечеру добрался до Черного ущелья. Там и заночевал и увидел во сне, что в плен попал брат его Ахсар.

Вскочил Ахсартаг и пошел дальше. Опять он шел целый день и к вечеру дошел до Белого ущелья. Опять отдохнул он в роще и только заснул, как увидел такой же беспокойный сон, как в первую ночь. И снова вскочил Ахсартаг и в тревоге пошел дальше. С утра до позднего вечера шел Ахсартаг, и вот перед ним Красное ущелье. Но как было ему не проголодаться в столь долгом пути?

Не мог он заснуть и обошел всю рощу, надеясь, что в этом ущелье ему попадется дичь. Вдруг увидел он озеро, а на берегу его шатер. В шатре время от времени то появляется, то снова исчезает какой–то непонятный свет.

«Неспроста поставлен этот шатер, — подумал Ахсартаг. — Может, я здесь узнаю о том, что случилось с братом?»

Подошел он поближе к шатру и стал его разглядывать. И вот видит Ахсартаг, что с одной стороны вделана в шатер железная дверь, сама собой то закрывается, то открывается, и каждый раз, когда она открывается, изнутри виден свет. Удивился Ахсартаг: что за чудо? И только дверь открылась, Ахсартаг пустил стрелу на свет. И тут же послышался пронзительный крик — такой, что деревья погнулись, забурлило озеро и волны хлынули на берег, а звери, заночевавшие в роще, испугались и, толкая друг друга, пустились бежать. Прошло некоторое время, и все стихло. Озеро снова вошло в свои берега, деревья выпрямились, и звери потихоньку вернулись в свои логовища.

Стало светать. И только совсем рассвело, Ахсартаг увидел, что из шатра выходит старуха. Она была крива на один глаз, а в другом, зрячем, застряла стрела Ахсартага. Стонет старуха. Ахсартаг подошел ближе и вдруг увидел в руках у старухи полотенце своего брата. И сразу спросил ее Ахсартаг:

— Кто ты такая? И откуда у тебя полотенце брата моего Ахсара?

— Эх, юноша, я не знаю, кто ты, но если ты назвал себя братом Ахсара, то ты и мне брат: я из нартов. Когда недавно посетил это место твой брат, я узнала, что и он из нартского рода. Отправляясь к подводным жителям быценагам, он оставил мне свое полотенце и завещал: «Следи за ним, сестра моя. Если выступит кровь на полотенце, значит, пришлось мне тяжко, а если крови нет, за меня не опасайся». И вот вижу я: выступила кровь на полотенце, значит, тяжко приходится брату Ахсару, попал он в плен к быценагам. А теперь, когда я совсем ослепла, не знаю, что мне делать.

— А разве нет средства, чтобы ты прозрела хотя бы на один глаз? — спросил Ахсартаг.

— Если бы кто собрал капли утренней росы, смешал бы с оленьим молоком и капнул на мою рану, тогда бы я стала видеть опять.

Побежал Ахсартаг в лес, изловил олениху, подоил ее, смешал молоко с каплями утренней росы и, вытащив стрелу из глаза старухи, влил туда приготовленное лекарство. Тут же прозрела старуха и обрадовалась, что видит Ахсартага.

— Как же мой брат попал к быценагам? — спросил ее Ахсартаг.

— Расскажу тебе с самого начала. Быценаги охотились, а тут вдруг на небе раскрылись ворота, и упал оттуда обломок небесной руды прямо на голову старшего из быценагов и пробил ее насквозь. Быценаги унесли этот обломок небесной руды к себе под воду. Ахсар узнал об этом и задумал отобрать у них этот обломок. Но тут они его окружили, связали и увели к себе. Как раз сегодня я собиралась напасть на них, но по твоей вине не смогла это сделать.

— А кем ты приходишься нартам и почему называешь себя нашей девушкой? Кому из нартов приходишься ты сестрой? И потом объясни: когда ночью смотрел я на шатер, то я видел, что в нем то появляется, то снова исчезает какой–то непонятный свет.

— Прихожусь я сестрой Уархагу, но уже издавна проживаю здесь. Мой муж был сотрапезником Солнца, и оно ему подарило бусину из белого камня. Эту бусину я каждый раз надевала себе на шею, и она освещала мне дорогу. То, что ты видел, и был свет, излучаемый бусиной.

— А куда делся твой муж?

Старуха указала на дверь, вделанную в шатер, и сказала:

— Эта дверь ведет в подземную пещеру, и вечером, под субботу, она открывается. Быценаги выходят оттуда, чтобы похитить хотя бы одного живущего на поверхности земли человека. Если они этого не сделают, один из них умрет. Вот и похитили они моего мужа. Но что с ним случилось, я не знаю, так же как и о брате нашем Ахсаре.

Дождались Ахсартаг и старуха вечера под субботу. Когда дверь в подземелье раскрылась, подпер Ахсартаг дверь плечом, не давая ей закрыться, вырвал ее вместе с петлями и отшвырнул в сторону. После этого они со старухой из рода нартов вошли в пещеру и в ужасе видят: лежит там мужчина, руки и ноги его растянуты во все стороны и привязаны, из бороды и усов его сплетена волосяная лестница, и тянется она до поверхности земли.

— Видишь, это мой муж, хозяин моей головы! — воскликнула старуха.

Ахсартаг выхватил меч, обрезал веревки, которыми связан был мужчина, и быстро обрил ему голову и лицо. Мужчина встал, поблагодарил Ахсартага. Тут пошли они вместе в глубь подземелья и вдруг увидели распятого на стене пещеры Ахсара. Пускают в него стрелы быценаги, бьют его мечами. И, увидев это, Ахсартаг набросился на них, стал их истреблять, а сестра Уархага и ее муж догоняли убегавших и убивали их.

Так Ахсартаг освободил Ахсара.

— Вы с мужем возвращайтесь к себе домой, а мы с Ахсартагом тоже скоро придем к вам, — сказал Ахсар.

Жена с мужем ушли к себе домой, братья же Ахсар и Ахсартаг разыскали ту кладовую, где быценаги хранили свою руду. Нашли они обломок небесной руды, спрятанный быценагом, и отнесли небесному кузнецу Курдалагону. Из этого обломка сделал себе Ахсар обоюдоострый меч — такой, что от удара его любой камень, любой металл пополам распадались, а сам меч не тупился.

Когда Ахсар и Ахсартаг спустились на землю из кузницы Курдалагона, их поджидал предводитель быценагов Карамаг. Ахсар и Ахсартаг вступили тут в бой с Карамагом. Но Карамаг сумел так ловко ударить Ахсартага, что тот упал замертво, и меч выпал из его рук. Но тут вдруг неведомо откуда появился один из донбеттыров и шепнул Ахсару:

— Смажь лезвие своего меча авадз–мазью — и сразу осилишь врага.

Ахсар мгновенно смазал лезвие своего меча авадзмазью. И когда Карамаг занес над ним свой меч, Ахсар отбил удар, и меч Карамага разлетелся на мельчайшие, мельче гвоздика, осколки.

И тут Ахсар перебил всех быценагов. А тот из донбеттыров, который дал совет Ахсару, унес Ахсартага к мелочному озеру, искупал его в волнах, и Ахсартаг сразу ожил.

Молва о мече Ахсара разнеслась среди нартов. Все они собирались подивиться на этот грозный меч. И с тех пор, когда у нартов наступало тяжелое время, Ахсар со своим мечом шел впереди на врага. За непобедимую твердость меч Ахсара получил имя: его и по сей день называют ахсаргард, что значит «меч Ахсара».

После смерти Ахсара меч его унаследовал старший сын. С тех пор так и повелось у нартов: старший сын наследует меч, младший — коня.

Яблоко нартов

Яблоня росла в саду нартов. Небесной лазурью сияли ее цветы, но за день только по одному яблоку созревало на ней. Золотое было то яблоко, и, подобно огню, сверкало оно. Живительной силой обладало яблоко, исцеляло людей от всяких болезней и залечивало любые раны. Только от смерти не спасало оно. Целый день зрело яблоко, сверкая на верхушке дерева, но ночью кто–то его похищал. Нарты по очереди стерегли свое яблоко, но никто из них ни разу не видел вора, а яблоко каждую ночь исчезало.

Пришел черед сторожить сад Уархагу. Призвал он своих сыновей Ахсара и Ахсартага и сказал им:

— Идите, солнышки мои, постерегите золотое яблоко. Вся надежда моя на вас. Если не устережете, то знайте — все три нартских рода соберутся сюда. По одному человеку от каждого дома пришлют они; одному из вас отрубят голову, другому отсекут руку и, на позор мне, наденут на колья голову одного и руку другого. Один останусь я на старости лет, без защитников и кормильцев.

— Не бойся, отец наш, уж мы–то устережем это яблоко, и вор не уйдет от нас, — ответили ему сыновья.

— Пойти вы пойдете. Знаю я, что вы ничего не страшитесь, но сам я страшусь за вас. Ведь если не устережете яблока, тогда не вернуться вам ко мне, — сказал отец.

Забором из оленьих рогов огорожен был сад нартов, и так высока была эта ограда, что даже птица не могла перелететь через нее. Сели братья под чудесной яблоней, поужинали, и младший, Ахсартаг, сказал старшему, Ахсару:

— Будем стеречь по очереди. Ты ложись сейчас и спи до полуночи. А с полуночи до утра будет твой черед.

Согласился Ахсар, лег и заснул. Проснулся он в полночь и говорит брату:

— Пусть бог простит мне, Ахсартаг. Я, кажется, проспал…

— Пока нет полуночи, поспи еще, — ответил ему Ахсартаг.

Ахсар со сна и не разобрал, сколько времени, лег и снова уснул.

Не спит Ахсартаг, сидит под яблоней, держит наготове лук и стрелу. И в час, когда ночь сменяется днем, словно птица какая–то прилетела в сад.

Осветилась внезапно яблоня, и увидел Ахсартаг голубку возле чудесного яблока. И только сорвала она яблоко, как пустил стрелу Ахсартаг, и половина крыла голубки упала на землю, сама она, обливаясь кровью, неровно и низко пролетела над землей, а яблоко упало на землю. Тогда Ахсартаг разбудил Ахсара.

— Видишь капли крови? — сказал он брату. — Это я на яблоне нашей подстрелил голубку. Она улетела, но вот половина ее крыла. Низко, над самой землей летела она, оставляя кровавый след. Я должен пойти по этому следу — или поймаю ее, или погибну. Иначе я не могу поступить.

Бережно завернул Ахсартаг в шелковый платок половину крыла голубки. Платок сунул за пояс, яблоко — за пазуху и, когда совсем рассвело, сказал Ахсару:

— Я ухожу искать эту погибельную птицу. Что ты мне скажешь?

— Я тоже пойду туда, куда ты, — ответил Ахсар.

Пошли братья по кровавому следу, привел он их к берегу моря.

— Он под воду ведет, — сказал Ахсар.

Ахсартаг сказал Ахсару:

— Я иду на дно морское. Жди меня здесь. Если волны вынесут на берег кровавую пену — значит, нет меня больше в живых, и ты возвращайся домой. Если вынесут волны на берег белую пену, то жди меня здесь ровно год.

— Хорошо, — ответил Ахсар и остался на берегу.

Запахнул тогда одежду Ахсартаг, туго подтянул ее, ступил на дно моря и скрылся под водой.

Красавица Дзерасса

Стены дома — из перламутра, полы — из голубого хрусталя, и утренняя звезда светит с потолка.

Переступил Ахсартаг порог дома и увидел: сидят там семеро братьев и с ними две сестры, одна красивее другой.

Словно золото, переливаются волосы девушек.

— Добрый день! Да будет счастье в вашем доме! — сказал Ахсартаг.

— Пусть добро будет долей твоей, — ответили ему.

Встали тут семеро братьев и две сестры и усадили Ах–сартага. Трое, что постарше его, сели по одну сторону, четверо, что моложе его, сели по другую. Посмотрели они на Ахсартага и сказали:

— Подобного тебе гостя не было в нашем доме и никогда не будет. И надо бы нам радоваться твоему приходу и с честью встретить тебя, да не можем мы этого сделать, потому что в печали мы.

— Пусть бог избавит вас от печали! Что за печаль у вас?

И ответили ему братья:

— У нас три сестры, и повадилась одна из них, Дзерасса, на беду свою, в сад нартов. Там за день созревало на яблоне золотое яблоко. А ночью превращалась в голубку сестра наша Дзерасса и похищала его. Не раз говорили мы ей: «Отважны юноши нартов, даже птицы боятся пролетать над ними. Не летай за яблоками». Но она не послушала нас. И пусть мечами друг друга зарубят нарты Ахсар и Ахсартаг! Они в эту ночь охраняли яблоню и ранили нашу Дзерассу.

Только произнесли они имя сестры, как из соседней комнаты послышался стон.

— Кто это стонет? — спросил Ахсартаг.

— Наша Дзерасса, о которой мы рассказали тебе.

— Есть ли средство ее исцелить? — спросил Ахсартаг.

— Есть такое средство, — ответили братья. — Если приложить ее крылышко к прежнему месту и дать ей отведать чудесного яблока нартов, будет она спасена. Иначе она погибнет.

— Как наградите вы того, кто вылечит вашу сестру? — спросил Ахсартаг.

— Замуж за того, кто спасет ее, выдадим мы любимую сестру нашу Дзерассу. Самим богом суждена она только ему.

И вот что сказал тогда Ахсартаг братьям:

— Я сын нарта Уархага. Ахсартаг мое имя. Крылышко ее у меня. Ранена она моей стрелой, я и вылечу ее. Приведите ее сюда.

Радостью осветились лица братьев, и ответили они Ахсартагу:

— Тяжело больна сестра наша Дзерасса, не сможет она выйти к тебе. Ты сам переступи порог ее комнаты.

И юноша переступил порог комнаты. Вот что увидел он.

Лежит в постели девушка, волнами падают на пол ее золотые волосы. Солнце смеется на ее лице, луны блестят на ее груди. Повернулась она к Ахсартагу, и от счастья не сдержал он улыбки. Выхватил он из–за пояса шелковый платок, развернул его и наложил на рану Дзерассы половину ее крыла. Дал ей яблоко, отведала его Дзерасса и стала в семь раз краше, чем была.

Обрадовались семеро братьев и сестры их и выдали Дзерассу за Ахсартага. От одного сегодня до другого сегодня, а всего одну неделю справляли свадьбу Ахсартага и дочери Донбеттыра. Подобно солнцу и луне, сияли на свадебном пиру Ахсартаг и Дзерасса.

Дни шли за днями, недели за неделями.

Ахсартаг и Дзерасса жили в подводной стране Донбетгыра. И вот наступил день, когда вспомнил нарт Ахсартаг о брате своем Ахсаре и загрустил. Сказал он Дзерассе:

— Нельзя мне больше жить здесь, должен я найти брата своего и вернуться домой[255].

Услышав такие слова, обрадовалась Дзерасса:

— Если у тебя есть свой дом, то нам надо спешить туда. Не подобает мне дольше оставаться здесь.

Ребенка ждала тогда Дзерасса и хотела, чтобы родился он в доме мужа.

В заветный час выдернула Дзерасса из косы своей золотой волос, обвила им себя и Ахсартага, превратились они в рыб, сияющих перламутровой чешуей, и выплыли на поверхность моря.

* * *

В дремучем лесу, на берегу моря, построил себе Ахсар шатер из звериных шкур и ждал вестей о брате. Однажды увидел он: вынесли волны белую пену. Обрадовался Ахсар: «Живым и веселым возвращается брат мой! Пойду–ка я на охоту, может, что добуду к его возвращению».

И пошел Ахсар на охоту.

* * *

— Где же мои сыновья? Неужели я их никогда не увижу? — так говорил старый Уархаг, и горе сгибало его, и могучая сила его надломилась.

А нартские юноши радовались тому, что не возвращаются Ахсар и Ахсартаг, везде и во всем превосходившие их. Стали они издеваться над сединами Уархага и назло приставили его бессменно пасти скот. Сердился Уархаг. Не раз в отместку угонял он нартские стада и топил их в море или бросал с вершины крутой скалы. И не показывался Уархаг в селении нартов — все горевал по своим сыновьям.

* * *

Вышли со дна морского Ахсартаг и Дзерасса и увидели на берегу шатер из звериных шкур. Вошли туда. Ахсар на охоте, шатер пуст. Заглянула Дзерасса в шатер, и все в шатре осветилось сиянием, исходившим от ее лица. Таким прекрасным показался Дзерассе этот шатер, что она сказала Ахсартагу:

— Пока не посижу в этом шатре, не уйду отсюда.

— Хорошо, — ответил Ахсартаг, — ты посиди здесь, а я пойду поищу брата. А может, и поохочусь: мы, нарты, питаемся дичиной.

И пошел Ахсартаг искать брата.

А тем временем Ахсар возвращался уже к своему шатру.

Разминулись братья.

Смерть Ахсара и Ахсартага

Вернулся Ахсар к своему шатру, открыл дверь и увидел Дзерассу.

«О бог богов! — сказал он сам себе. — Не отнимай у нас счастья нашего ни в пути, ни дома. Мог ли я думать, что Ахсартаг не только вернется живой, но и приведет в мой шатер свою невесту?»

Взглянула Дзерасса на Ахсара и приняла его за своего мужа. Белокурые, высокие, искроглазые и широкоплечие, братья были так похожи друг на друга, что только мать–земля да небожители могли различать их.

— Отчего ты так долго не возвращался? — спросила Дзерасса.

Ахсар ничего не ответил.

— Что с тобой? Или ты не узнаешь меня? Ведь целый год прожили мы вместе под водой, в стране Донбеттыра!

И убедился Ахсар, что перед ним жена его брата Ахсартага.

Долго ходил Ахсартаг, но ни Ахсара не нашел, ни зверя не встретил. А тем временем настала ночь, и он остался в лесу, так как не хотел возвращаться без добычи.

Дзерасса, принимая Ахсара за мужа, стала льнуть к нему, но видит, что тот отворачивается от нее.

Пришло время ложиться спать. Молча постелил Ахсар свою бурку, легли они на нее и накрылись буркой Ах–сартага. Но чтобы не было у него близости с женой брата, вытащил Ахсар свой меч и положил его между собой и Дзерассой. Это так рассердило Дзерассу, что, обиженная, она встала с постели и, грустная, села поодаль.

Дверь шатра открылась, вошел Ахсартаг. Он принес тушу убитого оленя и целое дерево с корнями и ветвями, чтобы разжечь костер.

Увидел он обиженную и печальную Дзерассу и спящего брата, и закралась ревность в его душу: что, если Ахсар совершил насилие над Дзерассой?

И когда Ахсар проснулся, Ахсартаг разговаривал с братом нехотя и сердито. Ахсар понял, в чем заподозрил его брат. Как ему было тут не обидеться?

Выхватил он стрелу, пустил ее вверх и взмолился:

— Боже, пусть стрела моя взовьется двумя и вернется одной и вонзится в то место, которым я коснулся невестки своей, и пусть я умру от этого!

Взвилась стрела, вернулась и попала в мизинец Ахсара. И он тут же умер. Тогда Дзерасса рассказала Ахсартагу все, как было. Отчаяние охватило Ахсартага: из–за него без вины погиб его брат! Выхватил он меч и, поставив его так, чтобы рукоятка упиралась в грудь Ахсара, а острие — в собственное сердце, всей тяжестью опустился на него. Меч вонзился в его сердце, и умер Ахсартаг.

Рвет на себе волосы Дзерасса, царапает свои щеки, бьет себя по голове и по коленям:

— О горе, что за черное горе постигло меня! Из–за меня погибли оба брата!

В голос плачет–рыдает Дзерасса, эхом разносятся по горам ее причитания, и даже звери лесные затихли в глубокой печали, слушая, как она рыдает.

Льет Дзерасса горючие слезы. Горе ее черной тучей низко нависло над телами братьев, подобно теплому дождю льются слезы Дзерассы на тела двух братьев. Села она между ними и до полуночи проплакала над телом Ахсара и от полуночи до утра — над телом Ахсартага.

— Что мне теперь делать с ними? Разве могу я оставить их тут, чтобы вороны выклевали их огненные очи, чтобы лисицы обглодали их стройные колена и румяные щеки? Похоронила бы я их, но как самой мне это сделать?

В это время Уастырджи — могучий дух на трехногом коне — с борзой собакой своей опустился с небес на землю. Услышал он голос Дзерассы, узнал из ее причитаний, что случилось. Предстал он пред Дзерассой и сказал ей:

— О солнце солнц, украшение вселенной, о мой светлый мир и краса земли! Давно хожу я по твоим следам и вот застаю тебя в горе. Скажи, о чем льешь ты слезы? Что случилось с тобой?

— Как же не горевать мне! — ответила Дзерасса. — Вот два брата, из–за меня они погибли, и я не знаю, как мне их похоронить.

— О женщина! — ответил Уастырджи. — Я, конечно, похоронил бы их, но ты должна стать моей женой.

И Дзерасса ответила ему:

— Почему бы мне не пойти за тебя замуж, после того как мы похороним мертвых?

Тогда Уастырджи слегка ударил по земле рукоятью плети своей, и тела обоих братьев опустились под землю. Высокое надгробье, из камней сложенное, известью скрепленное, поднялось над их могилой. Обняла тут Дзерасса последний раз их надгробье. И над ним поднялся красивый дворец. Потом подошел Уастырджи к Дзерассе:

— Ну, теперь поедем. Садись на коня позади седла.

И Дзерасса сказала тогда Уастырджи:

— Посиди–ка ты здесь, а я пойду умоюсь вон там, на берегу моря. А то как пойду я с тобой? Ведь кровь запеклась у меня на щеках.

Уастырджи поверил Дзерассе, и она, достигнув берега моря, кинулась в волны и ушла вниз, в отцовский край, в страну Донбеттыра.

Ждет Уастырджи, и какие только мечты и желания не бродят в его голове! Но где же та женщина? Нет красавицы Дзерассы! Обманула она Уастырджи, и он запомнил этот обман.

— Подожди же, беда твоему очагу! — сказал Уасгырджи. — В этом мире мне тебя не поймать, но куда ты денешься от меня в Стране мертвых?

Разозлился Уастырджи, вскочил на своего трехногого коня и с борзой собакой своей поскакал по берегу моря. Стал он охотиться и разогнал свою досаду.

Рождение Урызмага и Хамыца

Дзерасса жила под водой, в доме родителей своих Донбеттыров. Когда мать ее узнала, что Дзерасса ждет ребенка, сказала она Дзерассе:

— Иди, дочка, в Страну нартов. Кто не родится на их земле, того они своим никогда не признают.

И бедная женщина так поступила, как мать ей сказала. Поникнув головой, отправилась она в дальний путь. Тяжкие заботы одолевали ее.

«Если даже и дойду я до нартского селения, то кто приютит меня там?» — так думала она.

Вот и селение нартов. Идет Дзерасса по улице мимо нихаса — того места, где собираются почтенные нарты. Как положено невестке, проходит мимо стариков Дзерасса: низко опустив голову, не поворачиваясь спиной к старикам.

И удивились почтенные нарты:

«Кто она такая? Почтительна к нам, словно невестка наша. Но все невестки наши здесь, в селении. Нет ни одной, которая гостила бы у родителей или из–за обиды совсем ушла бы к ним».

И старшие нарты сказали младшим:

— Подойдите к женщинам нашим и скажите им, пусть узнают: кто она такая, эта гостья?

Пошли младшие нарты и сказали нартским женщинам:

— Слушайте, невестки наши, благонравные, молчащие при старших, расспросите эту женщину; оттого ли молчит она, что она — наша невестка? И вы, наши почтенные матери, если она такая же почтенная мать, как и вы, то узнайте и скажите нам: кто она?

Окружили молодые женщины Дзерассу и стали спрашивать:

— Скажи нам, кто ты такая?

Ничего не ответила им Дзерасса и подумала про себя: «Я сказала бы им, кто я такая, но тогда старшие не услышат моего ответа от меня самой».

И старшие женщины, видя, что она ничего не ответила младшим женщинам, подошли к ней, спросили:

— Скажи нам: кем ты доводишься нартам?

И ответила им Дзерасса:

— Не спрашивайте меня все сразу. Если хотите узнать, кто я такая, пусть спросит меня одна из вас, и я отвечу ей.

И тогда отвела ее в сторону одна из почтенных женщин и сказала ей:

— Солнце мое, скажи мне: кем ты доводишься нартам? Доверяют мне в нартском селении, и ты тоже можешь довериться мне.

Взглянула Дзерасса на женщину и сказала:

— Неловко рассказывать мне, чья я и откуда. Стыдно мне нартской земли и перед вами стыдно, невестки нар–тов, — ведь старшими снохами приходитесь вы мне. Об одном прошу: отведите меня ко входу в родовую башню моего мужа[256].

— Но ведь ты видишь здесь множество башен. Кто же был тот, чье имя привело тебя сюда?

— Стыдно мне перед вами, — сказала Дзерасса. — Но нет у меня сейчас другого выхода, и приходится самой сказать о себе. Мужем моим был Ахсартаг, и прошу вас — только до нижнего яруса их башни, туда, где зимует скот, проводите меня.

И женщины передали почтенным нартам слова Дзерассы.

— Пришла эта женщина от тех наших родичей, возвращения которых мы ждем. Но с нею их нет.

Обрадовались почтенные нарты и сказали:

— Пусть так и будет. Если сами они не вернулись, то узнали мы об их участи. Не в старую башню Уархага и не только до нижнего яруса, а на самый верх башни Ахсартага, в почетные комнаты, проводите ее.

И тогда сказала Дзерасса:

— Не подобает мне сейчас быть там. Скоро придет время, когда я покажу вам нового отпрыска вашего рода. А пока мне спокойнее будет не на высокой башне, а в темном хлеву.

Отвели ее женщины в хлев, и там родила Дзерасса двух сыновей–близнецов.

Урызмаг и Хамыц — так назвали мальчиков.

Как Урызмаг и Хамыц нашли деда своего Уархага

За день на вершок, за ночь на целую пядь вырастали близнецы. А когда вышли они первый раз из родного дома на улицу и стали, играя, стрелять из луков, от свиста их стрел нарты попрятались кто куда.

В это время Кулбадаг–ус, вещая женщина, послала по воду свою единственную дочь. Как только завидел девочку Хамыц, пустил он стрелу. В мелкие черепки превратился кувшин девочки, и стрела продырявила ей платье.

Плача, вернулась она домой.

— Что случилось с тобой, чтобы матери твоей пережить тебя! Почему ты не принесла воды?

Ответила девочка матери:

— Это озорной Хамыц пустил стрелу, на мелкие черепки разбил мой кувшин и в тряпку превратил мое платье.

Дала женщина дочери другой кувшин и сказала ей:

— Иди снова и без воды не возвращайся. Да пойдет тебе впрок мое молоко и пусть передастся тебе хотя бы часть моего острословия! Но если ты не сумеешь достойно ответить ему — чтоб не видать тебе добра!

Только вышла девочка из дома, Хамыц снова пустил в нее стрелу.

— Легко тебе пробовать на мне свою силу! — крикнула ему девочка. — Любая пичужка лесная сильнее меня. А если уж ты такой силач, так пошел бы лучше проведать деда своего Уархага, который иссох, бродя за нартским скотом.

Услышав эти оскорбительные слова, мальчики в ярости изломали свои луки и стрелы. С шумом и грохотом, словно разбойники, ворвались они в свой дом и сказали матери:

— Мы идем на нихас нартов. Слышали мы, что жив один из наших дедов. Мы пойдем и отыщем его.

Пришли на нихас сыновья Ахсартага. Мужчины всех трех нартских родов сидели там в то время.

— Да будет счастье на вашем нихасе! — сказали юноши.

— Пребывайте и вы в полном счастье! — ответили юношам почтенные нарты.

— Узнали мы, что отец отца нашего, Уархаг, жив и пасет стада нартов. Просим вас, укажите, где он сейчас.

— Пусть проводит вас кто–нибудь из мальчиков, — ответили им нарты.

Идут они к своему деду, Урызмаг и Хамыц, земля дрожит под их ногами, камни осыпаются. Издали услышал Уархаг богатырские шаги Урызмага и Хамыца.

«Что за диво? — подумал Уархаг. — Нет в живых Ахсара и Ахсартага, а мне кажется, что я слышу их шаги».

И вот увидел он юношей.

— Эй, вы кто такие? — спросил он их.

И они ответили:

— Мы сыновья Ахсартага.

— Ближе, ближе подойдите ко мне. Только по тому, как сложены вы, кости ваши ощупав, могу я признать вас.

Подошли Урызмаг и Хамыц к Уархагу, обняли его, и стал Уархаг тихо, самыми кончиками пальцев ощупывать запястья их рук.

Слезами наполнились его глаза, и сказал он:

— Погибли сыновья мои Ахсар и Ахсартаг, но радуюсь я, что наш род не прервался.

И юноши со слов матери своей рассказали деду о гибели его сыновей и о судьбе жены Ахсартага Дзерассы.

Повел Уархаг мальчиков в свою старую башню. Впервые поднялись они наверх, в почетные комнаты башни, и видят: невозможно войти туда, так много там мусора.

Тогда взял один из братьев деревянную лопату. Другой взял метелку, и они вычистили и подмели хадзар — то священное место, где пылает очаг. Заблестел хадзар, и увидели все, что стал он в семь раз лучше прежнего.

Поддерживая старика под мышки, свели его Урызмаг и Хамыц во двор, побрили его лохматую голову, сбрили ему бороду, и глянуло на внуков молодое лицо. Удивились братья, посмотрели друг на друга и сказали:

— Да он еще совсем молодой, наш дед! Он может еще и нашу мать прокормить. — И, приведя деда обратно в хадзар, они сказали ему: — Мы твои сыновья и отныне будем жить с тобой.

Пока Урызмаг и Хамыц искали своего деда, Дзерасса жила в верхней части башни Ахсартага.

Отыскав деда, братья отправились за матерью. Они привели ее в старую башню деда своего Уархага, и старый Уархаг взял Дзерассу себе в жены[257].

КАБАРДИНСКИЕ ЛЕГЕНДЫ[258]

АРАБИ–ХАН

Было очень давно.

Однажды к царю Грузии (имя его неизвестно) явился выходец из Аравии по имени Араби–Хан и попросил у него разрешения поселиться с двадцатью семействами своего народа в Грузии.

Царь не только изъявил на эту просьбу согласие, но и взял Араби–Хана и горсть его народа под свое покровительство.

Аравийские выходцы, отличаясь неустрашимостью, с ведома своего покровителя делали внезапные набеги на селения соседних народов; селения жгли, жителей грабили и убивали. В этих набегах стали принимать участие и грузины, и всегда домой возвращались с богатой добычей.

Особенно страдали от набегов ногайцы, жившие по среднему течению реки Баксана. Ногайцы не решались идти войной против Араби–Хана, так как знали, что за того заступится его покровитель — грузинский царь, имевший громадное, хорошо вооруженное и обученное войско, и обратились к своим дальним соседям — русским. Ногайские послы явились к семи русским богатырям, пользовавшимся среди своего народа большим почетом и уважением (имена их неизвестны), просили их оградить ногайский народ от набегов Араби–Хана.

Богатыри решили, что воевать русским с грузинами из–за ногайцев нет расчета, но, желая оказать помощь ногайцам, выбрали из своего народа 12 наиболее уважаемых человек и с богатыми подарками послали к грузинскому царю просить или истребить Араби–Хана вместе с его народом, или же изгнать его из пределов Грузии.

Приехали послы в Грузию. Царь, приняв от них подарки и выслушав их просьбу, приказал отвести им при своем дворце лучшее помещение, кормить, поить их, а относительно просьбы обещал подумать.

Шесть лет прожили послы при дворе царя, а ответа на свою просьбу все еще не получали. Затосковали они по своей родине и, не решаясь лично напомнить царю о его обещании, обратились с просьбой повлиять на него к его жене. Та пришла к царю и спросила, почему он в течение шести лет держит у себя послов и не дает ответа на их просьбу. Царь ответил, что просьба послов поставила его в очень затруднительное положение: с одной стороны, ему не хотелось бы огорчать отказом удовлетворить эту просьбу русских богатырей, а с другой — удовлетворить его он положительно не находит возможным, так как Араби–Хан — его гость, а последний уже в силу народного обычая — священная особа.

— Ты сама придумай ответ послам, а я не могу, — сказал царь жене.

Царица недолго думая отпустила послов домой, одарила их богатыми подарками, а семи богатырям послала семь роскошно вышитых ковров и сказала, что на просьбу ногайцев царь через четыре года сам им ответит.

Но не прошло и двух лет, как царь Грузии вместе с Араби–Ханом собрал огромное войско и вторгся во владения ногайцев.

Ногайцы приготовились к обороне. Битва произошла около реки Кишпека.

Ногайцы были разбиты и отодвинули свои владения ниже реки Кишпека. Царь Грузии поселил Араби–Хана и его народ в местности, ныне называемой Чижок–Кабак Оргун (урочище чегемского общества). Возвращаясь же обратно к себе в Грузию, он предупредил ногайцев, что если они вздумают обидеть когда–либо Араби–Хана, то будут иметь в нем непримиримого врага.

Прожив еще более двадцати лет, Араби–Хан умер, оставив после себя единственного наследника, сына Кази.

Кази был женат два раза; от первой жены еще в Грузии родился сын Бесленей.

Когда Кази женился во второй раз после первой жены, Бесленей, не желая сносить грубого обращения с ним мачехи, бежал на Кубань, где и остался на жительство.

От второй жены у Кази родились три сына — Хотах — шуко, Мисост, Жанбот и дочь Коншох.

Ногайцы в то время управлялись двумя своими князьями, родными братьями Бештерек и Эштерек, и сохраняли с Кази мирные отношения.

Когда Коншох подросла и из девочки стала девушкой замечательной красоты, ее случайно увидели приближенные ногайских князей и решили, что одному из них она могла быть самой подходящей женой. Расспросив подробно о красоте Коншох, князья решили, что Бештереку, как старшему, необходимо жениться на ней. Выбрали князья из своего народа почетных стариков и послали их к Кази сватать Коншох.

Приехали старики ко двору Кази, слезли с лошадей. Кази, увидев их, пошел навстречу им, но едва они проговорили ему обычное приветствие, как он засвистал и крикнул:

— Бештерек! Эштерек! М–ма! М–ма!

На его зов прибежали две собаки. Поглаживая их, Кази сказал старикам:

— Вот эту собаку зовут Бештерек, а эту — Эштерек.

Старики, почувствовав себя жестоко оскорбленными, сели на лошадей, поехали со двора. Приехали они домой, рассказали князьям и всему народу, как оскорбил их Кази. Народ был возмущен и требовал смерти Кази. Князья выбрали несколько отважных человек и послали убить Кази. Те выбрали время, когда сыновья Кази были в отсутствии из дома, сделали засаду. Утром рано Кази с кумганом в руке вышел из сакли на двор. Ногайцы кинулись к нему, отрубили ему голову, принесли ее своим князьям.

Стояла весна, у ногайцев в это время было в обычае играть в мяч, и князья заменили свой мяч головой Кази.

Приехали сыновья Кази домой, увидели обезглавленный труп отца, разузнали, кем и за что он убит. В первое время они хотели было собрать свои дружины, броситься на ногайцев, но потом поняли, что бороться с ними не под силу им. Тогда решили выкупить у ногайцев голову отца. Ногайские князья ответили, что только в обмен за Коншох они согласятся возвратить голову Кази.

Коншох, узнав об этом, воскликнула:

— Чтобы избавить голову отца от позора, я согласна быть не только женой Бештерека, но и его самой последней рабой!

Отдав Коншох в замужество за Бештерека и получив голову Кази, братья похоронили ее и поклялись отомстить ногайцам и терпеливо ждали подходящего для того случая. Этот случай представился только через семь лет.

В течение семи лет у ногайцев хлеб родился плохо, тогда как у Хотахшуко с братьями урожай был обильный. На седьмой год Бештерек однажды сказал Коншох:

— Что нам делать? Хлеба у нас очень мало, народ голодает, и скоро и нам самим нечего будет есть!

Коншох отвечала, что у ее братьев хлеба очень много, и если Бештерек отпустит ее к ним, то она сумеет добыть у них столько хлеба, что его будет достаточно для всего ногайского народа.

Бештерек согласился отпустить Коншох погостить к братьям и следом за ней послал много арб для доставки к нему хлеба. Братья обрадовались приезду сестры и немедля распорядились нагрузить арбы хлебом и отправить к ногайцам.

С Коншох же в качестве прислуги остались несколько ногайцев. В это время к братьям приехал гость с Кубани — владетельный князь по имени Тума–Туган. Однажды утром, выходя из кунацкой, он увидел Коншох и поразился ее красотой. Узнал от братьев, что их сестра жена Бештерека. Тума–Туган упрекнул их за то, что выдали свою сестру в замужество одному из убийц их отца. Когда же братья объяснили ему, как это произошло, он сказал, что если Коншох согласится быть его женой, то он сумеет отомстить ногайцам за смерть Кази. Братья спросили сестру. Та отвечала, что ради мщения за отца она на все согласна.

Тогда Тума–Туган предложил такой план мщения ногайцам: он поедет домой, а братья должны распространить в народе слух, что уезжают один в Грузию, другой в Чечню и третий на Кубань, сами же с отборными воинами должны спрятаться в лесу. Тума–Туган в это время явится с своим войском за Коншох и якобы насильно увезет ее к себе домой. Спустя два дня братья, якобы возвратившиеся из своих поездок, обнаружат кражу своей сестры, о чем сообщат ногайским князьям, и будут просить у них помощи отомстить Тума–Тугану.

План удалось выполнить удачно. Как только ногайцы, оставшиеся при Коншох, увидели, что ее похитил Тума–Туган, поскакали к своим князьям, сообщили о происшедшем. Хотахшуко с братьями, с своей стороны, послали к ногайцам просить о мщении Тума–Тугану.

Бештерек и Эштерек поспешно собрали огромное войско, двинулись в погоню за Тума–Туганом, предупредив Хотахшуко и его братьев, чтобы те с своими дружинами шли соединиться с ними. Посланный от Тума–Тугана предупредил Хотахшуко, чтобы он со своими дружинами шел позади ногайского войска, а в разгар битвы должен разом ударить на него, не давая никому пощады.

Битва ногайцев с войском Тума–Тугана произошла около реки Этоки. Ногайцы были разбиты, причем в битве погибли их князья. Затем войска Тума–Тугана и Хотахшуко с братьями явились в ногайские аулы, разграбили и сожгли их; жители, способные носить оружие, были истреблены; остальные забраны в плен и обращены в рабство. С этого времени у Хотахшуко с братьями впервые появились рабы.

ШУЖЕЙ И АТАЖУК

Произошло это около ста лет спустя после того, как кабардинцы впервые поселились на территории нынешнего Нальчикского округа.

В то время старшими в роде кабардинских князей были два двоюродных брата: Шужей и Атажук. Жили они в верховьях реки Баксана, в нынешнем селении Наурузово, где и до сих пор сохранились остатки их четырех башен.

Шужей был громадного роста, обладал большой физической силой, а Атажук, наоборот, был невысок, но очень подвижен, увертлив и постоянно ездил на небольшой, но резвой лошадке. Однажды братья из–за чего–то между собой поссорились и решили, поделив находящееся в их общем владении имущество, жить врозь.

При разделе Шужей взял себе больше рабов, лошадей, рогатого скота и земель. Атажук был обижен, а так как Шужей добровольно не хотел возвратить ему несправедливо присвоенную часть имущества, то он обратился на него с жалобой в народный суд, который решал все споры, недоразумения, тяжбы, возникавшие между кабардинцами.

Этот суд состоял из двух почетных, избранных всем народом, стариков. Обыкновенно жалобщик заявлял жалобу судьям, те назначали день ее разбора, о чем заранее оповещали жалобщика, ответчика и народ.

Разбор жалоб происходил всегда в одном месте — выше нынешнего селения Иналова, на равнине, окруженной курганами.

В день суда на это место собиралось много народа, который становился в огромный круг; посредине круга находились судьи; до окончания решения жалобы они не должны были входить в общение с народом.

Судьи вызывали в круг жалобщика и ответчика. Жалобщик громко, во всеуслышание, излагал жалобу и удалялся из круга. Ответчик также во всеуслышание давал свои объяснения на жалобу и оставлял круг.

Затем, смотря по обстоятельствам, допрашивались свидетели, на которых указывали тяжущиеся стороны. По окончании предварительного следствия по жалобе судьи приступали к разбору жалобы, который производился тоже во всеуслышание, причем ни народ, ни тяжущиеся стороны не имели права вмешиваться в судопроизводство и вообще делать судьям какие–либо замечания.

Решение суда объявлялось сторонам тут же, в присутствии народа. Если народ единогласно одобрял решение суда, стороны должны были безусловно подчиняться ему, если же он находил решение явно несправедливым и пристрастным, то немедленно лишал судей их обязанностей, а вместо них выбирал новых судей.

В назначенный день Атажук в присутствии почти всего кабардинского народа повторил свою жалобу.

Шужей в своем объяснении заявил, что жалоба Атажука несправедлива, ибо он домогается получить то, что ему не принадлежит.

Но в то же время сам Шужей сознавал, что он не прав по отношению к Атажуку, и был уверен, что, несмотря на его большое влияние на кабардинский народ, судьи все же решат дело в пользу Атажука. И чтобы оказать на судей нравственное давление, он по окончании своего объяснения на жалобу вместе со своим оруженосцем взобрался на курган и стал на нем так, что судьи не могли не видеть его. И действительно, судьи, посматривая на Шужея, начали уже колебаться в своем решении жалобы в пользу Атажука.

Атажук сразу понял замыслы Шужея, разогнал свою лошадку и поскакал на курган.

Шужей, думая, что Атажук просто джигитует, посторонился, сошел с своего места, так что судьям стала видна только одна его голова. Атажук во второй раз погнал лошадку на курган, направляя ее на Шужея. Шужей еще ниже спустился с кургана. Атажук в третий раз направил лошадку на Шужея, но тот уже понял, для чего все это проделывает его соперник, и, когда лошадка того подскакала к нему, он быстро схватил из рук оруженосца длинное копье и проткнул им насквозь грудь лошади. Атажук при падении лошади успел выпрыгнуть из седла и тут же дал себе клятву убить Шужея.

Судьи хорошо знали, что в споре двух князей правда на стороне Атажука, но тем не менее не решались постановить свой приговор в пользу последнего, опасаясь мести со стороны Шужея. Желая снять с себя всякую ответственность за тот или иной исход дела, они воспользовались только что происшедшим между Атажуком и Шужеем случаем и объявили им, что дело их очень сложное, запутанное и решить его вполне беспристрастно судьям не представляется возможности, а потому они пришли к убеждению, что единственно справедливым решением его будет единоборство двух княжеских борцов: правда должна быть на стороне победителя.

Князья поехали домой, чтобы к назначенному судьями сроку явиться на место суда со своими борцами.

У Шужея был громадного роста силач, а у Атажука силача не было, и он поехал искать его.

Однажды он увидел в лесу, что волы были не в состоянии втащить на крутой подъем тяжелое бревно. Подошел небольшого роста, но плотный человек, взял бревно на плечо и свободно втащил его на подъем.

Атажук узнал, что этот человек живет в лесу в хижине и втаскиванием бревен зарабатывает своему семейству пропитание. Атажук уговорил его выступить бороться с силачом Шужея, за что обязался в течение целого года кормить его семейство.

Наступил день борьбы. Атажук был в отсутствии из дома и не успел прибыть к месту поединка силачей.

Боролись они без него.

Силач Атажука схватил своего противника, высоко приподнял, ударил его о землю и только хотел коленом придавить его грудь, как Шужей, хотя и не имел по обычаю права на это, вошел в огороженное место, где происходила борьба, схватил за плечи силача Атажука и, как бы отпихивая его от себя, вонзил ему между плеч сверху вниз короткое копье, которое было спрятано у него в рукаве в черкеске.

Силач, почувствовав сильную боль, с такой силой толкнул от себя Шужея, что тот упал и покатился от него, как мяч. Затем силач пришел к жене Атажука, рассказал про коварство Шужея и умер.

Возвратившийся домой Атажук дал вторично клятву отомстить Шужею. Но он понимал, что мщение ему удастся только в том случае, если он примирится с Шужеем, войдет к нему в доверие, усыпит его подозрительность.

Был у Шужея еще один враг — его второй двоюродный брат, живший выше нынешнего селения Наурузово. Явился к нему Атажук и вместе с ним придумал такой план своего мнимого примирения с Шужеем: второй двоюродный брат угонит у Атажука табун лошадей, а Атажук поедет к Шужею, помирится с ним и будет просить у него помощи отобрать табун обратно; когда же Шужей помирится с Атажуком, последнему нетрудно будет выбрать удобный случай для его убийства.

Притворился Атажук сильно удрученным и обиженным потерей табуна лошадей, якобы отбитого у него его вторым двоюродным братом, поскакал жаловаться на него Шужею и, жалуясь, уверял последнего, что он позабыл все прошлое и искренне желает жить с ним в мире и согласии.

Шужей отвечал, что он готов помочь Атажуку отбить его табун, но только он сомневается в искренности его намерений, потому требует, чтобы Атажук назавтра вместе с ним ехал в жулат и там поклялся бы в верности ему.

Узнала жена Шужея о его намерении ехать вместе с Атажуком в жулат, стала отговаривать его от этой поездки, так как сердце ее предчувствует, что поездка кончится для Шужея очень несчастливо. Шужей в ответ рассмеялся и сказал, что ему ли бояться Атажука, но на всякий случай взял с собой в дорогу одного из верных своих слуг.

В жулате Шужей и Атажук поклялись в верности один другому и поехали обратно домой.

Подъехали они к двум курганам, стоящим за нынешним селением Шалушинским, остановились дать отдохнуть лошадям.

В версте от этих курганов было расположено большое селение, принадлежавшее двенадцати братьям Куденетовым; мать их своею грудью вскормила Шужея и, по обычаю, считалась его молочной матерью, а ее сыновья — его молочными братьями.

Шужей предложил Атажуку заехать к своей молочной матери закусить и отдохнуть.

Атажук отвечал, что он не прочь бы это сделать, но ему жаль тревожить старуху, так как приезд его и Шужея заставит ее и ее сыновей ухаживать за гостями, что, несомненно, утомит ее. Будет лучше, если Шужей пошлет своего слугу в селение, и он принесет им баранины и бузы, а тем временем можно будет лошадей пустить пастись, а самим немного заснуть.

Шужей согласился, послал слугу в селение; потом лег на курган, положив под голову снятое с лошади седло, и скоро заснул. Атажук тоже прилег недалеко от него на разостланной бурке, но не спал, карауля пасущихся лошадей.

Убедившись, что Шужей спит крепко, Атажук подумал, что теперь для него настал самый удобный момент привести в исполнение план своего мщения. Относительно же своей клятвы в жулате он сказал себе, что, клянясь в верности Шужею, он в то же время думал о мщении ему; следовательно, клятва, данная им, недействительна.

Поднялся Атажук с бурки, подкрался к Шужею, выхватил шашку и глубоко разрубил ему лоб.

Почувствовав удар, Шужей вскочил на ноги и, обливаясь кровью, взмахнул шашкой вокруг себя, но Атажук успел избежать удара.

Упал на землю Шужей и, умирая, проклял Атажука за вероломство.

Положил Атажук Шужея так, как он лежал во время сна, уничтожил следы крови и, улегшись на бурку, стал поджидать слугу Шужея.

Тот скоро подошел и сказал, что через некоторое время из селения будет принесена баранина и буза.

Вдруг Атажук вскочил на ноги, взмахнул шашкой над головой слуги.

— Шужея я сейчас убил и тебя убью, если ты останешься верен своему князю, — сказал он ему.

Слуга подумал, что остаться князю верным хорошо, но и жизнь ведь тоже хороша.

— Лучше заяц в руке, чем олень в лесу, — ответил он Атажуку. — Я буду твоим слугой и сделаю все, что ты прикажешь.

— Поклянись мне в том, — потребовал Атажук.

Слуга поклялся.

В стороне от курганов кабардинец пахал пашню; там же стояла его арба.

Атажук с помощью слуги отнес труп Шужея на пашню и слегка засыпал его землей; кабардинцу же о всем виденном приказал никому не говорить, в противном случае угрожал ему смертью.

Потом, поручив пахарю стеречь лошадей — свою, Шужея и слуги, — Атажук лег в арбу, накрылся буркой с головой, а слуге приказал запрячь в арбу быков, ехать в селение Куденетовых и сказать им и их матери, что Шужей в ссоре убил Атажука, труп которого и лежит в арбе.

Слуга так и сделал.

Когда Куденетовы и мать их узнали о смерти Атажука, то весьма опечалились. Мать подошла к арбе и, повторяя: «Бедный, бедный Атажук», — протянула руку к бурке, чтобы взглянуть на труп Атажука. В это время Атажук быстро вскочил из–под бурки, кинулся к матери, разорвал платье на ее груди, схватил в рот сосок одной из грудей и пососал молока.

Братья Куденетовы и их мать недоумевали, к чему все это проделал Атажук.

Тогда Атажук объяснил им, что он теперь молочный сын матери Куденетовых, а для них — молочный брат; следовательно, по обычаю, избавляется от мщения с их стороны за смерть Шужея, которого он убил. Потом подробно рассказал, как и за что убил его. Братья Куденетовы решили, что хотя Атажук стал их молочным братом благодаря своей находчивости, но раз он сделался им, они, в силу обычая, лишены возможности отомстить ему за смерть Шужея.

Шужей был похоронен с княжескими почестями, а Атажук после него стал старшим в роде кабардинских князей.

МЕСТЬ

Это было очень давно, в то далекое время, когда кабардинцы не знали другого оружия, как только лук и стрелы, кинжал и шашка, копье и топор на длинной рукоятке.

Тогда жил в Кабарде князь Адильгирей Атажукин, который был отважным джигитом и слову своему всегда верен был.

Всенародно сказал он, что если поедет в набег, всегда будет один: если смерть постигнет его, то постигнет его одного.

И не брал князь с собой товарищей, отправляясь в набег.

Раз летом, когда была темная ночь, князь Адильгирей поехал один из своего двора на большую дорогу, надеясь встретить там кого–нибудь, вступить в бой с ним.

Долго он ехал по дороге, никого не встречая, и молчала дорога, молчала степь, и ночь молчала. Потом услышал он: позади него по дороге ехал кто–то — слышно было, как лошадь стучала копытами.

Адильгирей остановил лошадь, лук и стрелу приготовил, стал поджидать того, кто позади него ехал.

Вот этот неизвестный, верхом на лошади, подъехал к Адильгирею, проехал мимо и на него не посмотрел.

И удивился Адильгирей и сказал сам себе:

— Что за всадник? Проехал мимо, ничего не сказал, на меня не посмотрел, как будто не видел, что я стою на дороге!

И натянул он лук и стрелу хотел пустить в спину всадника, но не сделал этого.

— Не стану убивать его, а догоню, задержу и узнаю, кто он такой, куда и зачем едет один по дороге темной ночью, — сказал Адильгирей, поскакал за всадником, хотел схватить его за правое плечо, но тот ловко увернулся и поехал дальше.

И заскакал Адильгирей наперед, путь всаднику преградил.

И остановился всадник.

— Кто ты? Куда и зачем едешь? — спросил его Адильгирей.

И всадник сказал ему:

— Если хочешь быть товарищем моим в эту ночь, стань по правую сторону меня, поедем вместе и ни о чем, что бы ты ни увидел, что бы ни услышал, не спрашивай меня.

И подумал Адильгирей:

«Хорошо, я поеду с тобой и расспрашивать не стану, но все же узнаю, кто ты такой».

И стал с правой стороны всадника, поехал с ним.

Долго ехали они и молчали, и молчала дорога, молчала степь, и ночь молчала.

И вот послышался в стороне от дороги лай собак, и потянуло с той стороны дымом, и Адильгирей подумал, что там аул.

Незнакомец свернул с дороги, поехал в эту сторону, и Адильгирей поехал с ним.

Около высокого кургана остановился незнакомец, спрыгнул с лошади, передал поводья Адильгирею.

— Держи, — сказал он ему, а сам пошел туда, где лаяли собаки.

Прошло некоторое время, и вдруг Адильгирей услышал: изредка лаявшие собаки громко завыли, и послышался шум человеческих голосов.

И скоро к Адильгирею подошел его спутник: в одной руке он держал за бороду только что отрубленную человеческую голову, а в другой — кожаную походную чашку, до краев наполненную кровью.

Выпил он всю эту кровь и сказал:

— Благодарю Бога, что удалось мне напиться крови, и на душе у меня стало легче.

Потом привязал отрубленную голову за бороду к седлу, сел на лошадь, сказал Адильгирею:

— Едем…

И выехали они на дорогу, продолжили путь…

Адильгирей очень удивился всему виденному и молчал, не расспрашивая спутника.

И опять в стороне послышался лай собак, и опять спутник свернул с дороги, остановился около кургана и сделал то же самое, что и раньше: ушел в ту сторону, где лаяли собаки, потом вернулся оттуда с отрубленной человеческой головой и чашкой крови; кровь выпил и благодарил Бога, что ему во второй раз удалось напиться крови, отчего у него на душе стало еще легче прежнего, и отрубленную голову привязал к седлу.

И в третий раз спутник Адильгирея сделал то же самое.

Привязав к седлу третью отрубленную голову, он сказал Адильгирею:

— Поедем обратно.

И ехал Адильгирей по правую сторону своего спутника, молчал, и молчал спутник его.

И доехали в молчании они до места, где в стороне от дороги камыши росли высокие и густые.

Спутник остановил лошадь, спрыгнул с нее и сказал Адильгирею:

— Благодарю тебя, что ты в эту ночь был моим товарищем, что ты не расспрашивал меня о том, что видел, что слышал. Вот возьми мою лошадь, поезжай в Когрокой[259]. Там живет княгиня–вдова; передай ты ей эту лошадь и три головы. Скажи княгине, что я отрубил эти головы и напился крови тех, кто носил их на своих плечах. Я верю, что ты исполнишь мою просьбу. Поезжай, и храни тебя Бог!

Адильгирей стал упрашивать спутника, чтобы тот сказал свое имя.

— Княгиня скажет, — ответил спутник, пошел в камыши и исчез в них.

Адильгирей поехал было по дороге, ведя за собой в поводу лошадь, но потом сказал сам себе: «Что же это такое: я, давший себе слово обходиться в минуту опасностей без товарищей, еду к какой–то княгине, не узнав имени своего спутника, не узнав, зачем он отрубил три человеческих головы и выпил три чашки крови?!»

И решил он вернуться к камышам, разыскать своего спутника, расспросить его.

И он вернулся. Нашел в камышах тропинку, осторожно поехал по ней.

И тропинка привела его на небольшое возвышенное место, и увидел он небольшую саклю на этом месте…

Подъехал к сакле, слез с лошади, крикнул:

— Гость…

Никто не вышел из сакли, никто не откликнулся.

Тогда еще громче он крикнул:

— Эй, кто там?

И опять никто не ответил ему.

И в третий раз крикнул он, и тихо было в сакле, как в могиле.

И достал он из кармана запасную восковую свечу, высек огонь, зажег ее, вошел в саклю.

И увидел — в сакле на деревянной кровати лежал смрадный, разложившийся труп мужчины, а на нем — труп молодой красивой женщины, и из спины ее торчал конец кинжала, текла кровь и смачивала лежавший внизу труп.

И видел Адильгирей: женщина сама убила себя — ложась на труп мужчины, приставила к своей груди конец кинжала и навалилась на него, и кинжал прошел через всю ее грудь и вышел из спины.

И думал Адильгирей: зачем так сделала с собой молодая и красивая женщина?

Кто она и кто ей тот, чей труп издает теперь зловоние и черви копошатся в нем?

Кто мог сказать это? Кроме Адильгирея, живого в сакле никого не было, а мертвые молчат постоянно.

И выкопал кинжалом Адильгирей около сакли яму, снес в нее два трупа, засыпал землей.

Потом сел на лошадь и, ведя в поводу другую, поехал в Когрокой.

На рассвете он туда приехал, и встретившийся человек указал ему двор княгини–вдовы.

Подъехав к нему, Адильгирей крикнул:

— Гость…

И человек, который вышел из сакли, посмотрел на Адильгирея, на человеческие головы, висевшие у седла задней лошади, и побежал обратно в саклю.

И вот княгиня с криком радости выбежала из сакли, попросила Адильгирея слезть с коня и в саклю войти.

И вошел Адильгирей в саклю, и княгиня угощала его лучшей пищей, угощала лучшей бузой.

И, утолив голод, Адильгирей рассказал княгине все то, что видел и слышал в прошедшую ночь, и попросил княгиню объяснить ему все виденное и все слышанное им в эту прошлую ночь.

И княгиня рассказала ему:

Года еще не прошло с того времени, как ее сын, единственный сын, молодой князь, взял в жены молодую любимую девушку.

И после свадьбы скоро случилась молодому князю нужда поехать из Когрокоя в другой аул, и он поехал один, не взяв с собой своих слуг.

И долго не было вестей о нем.

Потом однажды конь князя прибежал один и без седла и уздечки с богатым набором.

И тогда княгиня–мать и княгиня–жена поняли, что с князем большое несчастье случилось.

Случилось, что враги в дороге напали на князя и убили, ограбили его самого и коня его ограбили.

Но конь вырвался из рук убийц, прибежал домой.

Так думала княгиня–мать, так думала княгиня–жена, так думали слуги — рабы княжеские.

И княгиня–жена, плача и тоскуя, дала клятву найти труп любимого мужа, найти убийц его и отомстить им.

И оделась она в мужскую одежду, села на коня и поехала труп мужа искать.

И долго ездила и боялась, что не найдет трупа любимого мужа, потому что звери за это время могли растерзать его, птицы хищные могли исклевать.

И тосковала княгиня.

И однажды нашла: лежал труп князя в камышах, обезображенный ранами, и птицы хищные, почуяв запах мертвечины, кружились над ним.

И взяла его княгиня, отнесла на возвышенное место в камышах, сама кровать сделала для него, сама саклю заплела вокруг кровати и саклю покрыла камышом.

И три дня и три ночи на коленях стояла она перед мертвым телом, рыдала и, тоскуя, говорила:

— Мой милый, возлюбленный мой, скажи, кто убийцы твои?

И мертвое тело молчало, и смрад исходил из него.

И вернулась она домой, и сказала княгине–матери:

— Вот нашла я труп любимого мужа, но не нашла убийц его… Я иду искать их.

И оделась она в грязную одежду раба, палку в руки взяла, пошла.

Ходила по аулам, и народ, смотря на нее, говорил:

— Это бедный молодой человек.

И давал народ княгине хлеба, мяса.

И ходя из аула в аул, прислушиваясь к разговорам, присматриваясь ко всему, что приходилось видеть, княгиня узнала, кто были убийцы ее мужа: она узнала их по дорогому набору уздечки, которую они сняли с его коня.

Три родных брата были убийцами с длинными бородами, и каждый из них жил отдельно в своем ауле…

И вернулась княгиня домой, и сказала матери–княгине:

— Узнала я, кто убийцы мужа… Я уезжаю, и если — не дай Бог этому случиться! — вернусь обратно и не привезу с собой их трех отрубленных мною голов, прокляни меня самым страшным проклятием, поступи со мной, как с собакой бешеной.

И надела она на себя одежду мужа, взяла оружие его, уехала на его коне…

И отомстила она убийцам, напилась крови их и себя потом убила: к чему ей было жить, когда ее любимый человек стал прахом?

Кончила княгиня рассказывать Адильгирею, приказала слугам привезти во двор три арбы дров, сложить их вместе и зажечь костер.

И на этот костер положила три отрубленных головы и смотрела, как горели они, и радовалась, что они были головами убийц ее сына.

И когда костер потух, осторожно вынула она из него кости, оставшиеся от трех голов и превратившиеся в уголь, и в деревянной ступе толкла их, толкла и просеивала сквозь частое сито.

И стали кости мелкими, как мука, мягкими, как пыль.

И наполнила княгиня этой мукой большую чашку, вышла с ней в степь. И был ветер сильный в степи… И брала княгиня горстями из чашки пыль, и бросала в разные стороны. И ветер уносил ее далеко–далеко. Как далеко — кто знает, кроме ветра?

МАШУКО

На том месте, где в настоящее время расположена станица Горячеводская, вдоль берега Подкумка, тянулся большой кабардинский аул.

Среди жителей аула богатством своим особенно отличался уздень Инал Унароков: много было у него крупного и мелкого рогатого скота, лошадей, лугов и лесов.

Немолод уже был Унароков и болел: желудок его не переваривал твердой пищи, и питался он только козьим молоком.

Была в стаде коза — любимица Унарокова: высокая, с белой шелковистой шерстью и острыми рогами. Ее молоком главным образом и питался Унароков.

Однажды пригнал вечером пастух коз со степи; стали доить их, и любимица Унарокова мало дала молока, очень мало.

Был недоволен Унароков, но промолчал.

На другой день повторилось то же самое, и опять Унароков промолчал. Когда же и на третий день повторилось то же, он призвал к себе пастуха и спросил:

— Отчего коза дает молока так мало?

— Кто–то высасывает молоко, — ответил пастух.

Посмотрел Унароков на пастуха и сказал:

— Ты меня знаешь?

— Знаю, — ответил пастух.

— Умею я шутить?

— Нет, не умеешь.

— Помни же это!

И больше ничего не сказал. Но пастуху было достаточно и этого: он знал, что если коза опять придет без молока, то Унароков не задумается застрелить его.

И на другой день стал пастух следить за козой.

В жаркий полдень, когда стадо подошло к лесу, в холодок, он увидел, что любимица Унарокова отделилась от стада, пошла в лесную чащу.

Осторожно последовал он за ней и увидел он: на полянке, под кустом боярышника, лежит новорожденный мальчик. Подошла к нему коза и стала над ним так, что вымя ее приходилось как раз против рта младенца; потом опустилась на передние ноги. Младенец поймал ртом сосец и стал сосать. Когда же он выпустил изо рта сосец, коза прыгнула в кусты и затем присоединилась к стаду.

Подошел пастух к мальчику, взял его на руки, а вечером принес к Унарокову и рассказал о всем виденном. Рад был мальчику Унароков.

— Бог мне послал его, — сказал он. — Нет у меня сыновей, так пусть этот мальчик будет моим сыном.

И дал он имя мальчику Машуко. Среди своих холопок (крепостных крестьянок) выбрал Унароков здоровую и красивую кормилицу для Машуко.

И рос Машуко, окруженный заботами. К восьми годам красивый и статный мальчик вырос из него.

Приказал Унароков опытному наезднику учить мальчика ездить на лошади, а опытному стрелку — стрелять из лука, владеть кинжалом и саблей.

И продолжалось это учение до тех пор, пока не сравнялось Машуко пятнадцать лет.

Ловким и бесстрашным наездником и метким стрелком он стал.

Посмотрел на его езду на лошади Унароков, посмотрел на его стрельбу из лука и остался очень доволен.

— Ты — джигит, Машуко! — сказал он. — Проси у меня, что хочешь, все дам тебе…

— Отец, — сказал Машуко, — позволь мне жить в той сакле, которую я выстрою своими руками.

— А разве ты не хочешь жить под одной кровлей со мной? — спросил Унароков.

— Нет, отец, не могу, — отвечал Машуко.

— Почему не можешь?

— Не спрашивай, отец…

— Не спрашивай его об этом, — сказал старик мулла. — Так должно быть, как он хочет.

— Почему? — спросил Унароков.

— А ты знаешь, кто его отец, кто его мать? — вместо ответа спросил его мулла.

Задумался Унароков.

— Делай, как ты хочешь, — сказал он потом Машуко.

И Машуко один, без чьей бы то ни было помощи сложил из камней небольшую саклю, в которой и поселился один.

Все дни он проводил на охоте.

Как только начиналось утро, брал он лук, колчан со стрелами, уходил один в лес, который рос на горе, по левую сторону Подкумка. Вечером, возвращаясь домой, приносил он с собой убитых им зайцев, лисиц.

Не было у него товарищей, и не искал он сближения с кем–либо. Дома его видели только поздно вечером, когда он возвращался с охоты, и рано утром, когда он собирался идти в лес, на гору.

Был недоволен Унароков такою жизнью Машуко.

Раз он спросил его:

— Отчего ты такой молчаливый и все сторонишься людей?

— Не спрашивай, отец, — отвечал Машуко.

Рассердился было Унароков, но вспомнил слова муллы и махнул рукой.

— Делай, как тебе нравится, — сказал он.

Наступил шестнадцатый год в жизни Машуко.

И стал замечать Унароков — бледнеет и худеет Машуко и с охоты приходит с пустыми руками.

— Ты болен? — спросил он его.

— Нет, — ответил Машуко, — я здоров.

— Но отчего ты бледен? Отчего худеешь с каждым днем?

— Не спрашивай, отец, — сказал Машуко.

Глубоко задумался Унароков.

Что же это такое? Какую тайну хранит Машуко?

И вот однажды призвал к себе Унароков своего верного слугу, старика Асламбека, и сказал ему:

— Слушай. Когда Машуко пойдет в лес на гору, ты последи за ним, и что увидишь, скажешь мне. Только двое, я да ты, должны знать об этом.

Асламбек покорно наклонил голову и, пятясь задом к двери, вышел из сакли.

Утром, когда Машуко с луком и колчаном стрел отправился на охоту, Асламбек тайком, крадучись последовал за ним.

Пришел Машуко в лес, начал углубляться в чащу. Следом за ним осторожно пробирался Асламбек.

Выбегали из кустов козы, лани, лисицы выбегали, а Машуко не обращал на них внимания, поднимался все выше и выше в гору.

Пришел он на полянку, всю покрытую красивыми и душистыми цветами. Остановился на этой полянке, положил на траву лук и стрелы, сам опустился на колени.

Взошло солнце. Вдруг вдали на утесе появилось розовое облачко.

Машуко радостно вскрикнул, протянул руки по направлению к этому облачку.

И отделилось облачко от утеса, и, сверкая пурпуром, поплыло. Остановилось над полянкой, розовым туманом опустилось на нее.

Рассеялся туман, и Асламбек, притаившись в кустах, увидел необычайной красоты женщину, одетую в легкую, прозрачную одежду, сквозь которую просвечивало молодое и белое, как первый снег, тело. Она стояла перед Машуко, не касаясь земли своими маленькими ножками. Машуко застыл в восхищении, не спуская с нее глаз.

— Аллах! — тихо–тихо прошептал изумленный Асламбек, и его старое сердце наполнилось неизъяснимым восторгом.

И ему страстно захотелось прикоснуться губами к краю одежды этой женщины.

— Аллах! — прошептал он громче.

И вдруг увидел, что женщины уже нет: розовый туман заходил волнами по полянке, поднялся вверх, сгустился в розовое облачко.

И поплыло облачко по голубому небу, и скрылось где–то за горой.

Машуко, как окаменелый, продолжал стоять на коленях.

Асламбек крадучись выбрался из кустов, поспешил в аул и рассказал о виденном Унарокову.

— Правду ты говоришь? — спросил его Унароков.

— А когда я тебе говорил неправду? — вместо ответа спросил Асламбек.

— Да, верно, — сказал Унароков, — ты всегда говорил мне одну правду, и я верю тому, что ты рассказал. Но кто эта женщина?

Асламбек подумал–подумал.

— Не знаю, кто она, — сказал он. — Но от стариков я слышал о лесных джиннах[260].

— Ия слышал о них, — сказал Унароков. — Слышал, что они любят мучить людей, что ни один человек не может противостоять их чарам… А эта женщина замучит Машуко, она жизнь выпьет из него…

— Выпьет, — сказал Асламбек. — Я — старик, но если бы она сказала бы мне броситься со скалы вниз головой, я бросился бы…

— Как же быть? — спросил Унароков. — Ведь пропадет Машуко. Слышал я, что джинны–женщины могут довести человека до безумия…

— Аллах, какое горе! — вздохнул Асламбек.

— Как помочь такому горю?..

— Не знаю, — ответил Асламбек. — Но могу спросить у того, кто знает это… Есть в нашем ауле одна старая женщина, нехорошая женщина — шайтан ее брат. Она все знает, все может. Любит она золото и за него все сделает.

— Вот возьми, — сказал Унароков, подавая Асламбеку кисет с золотом.

Поздним вечером Асламбек прокрался на край аула к старой сакле, одиноко стоящей над обрывом Подкумка. Подошел к двору и только раскрыл рот, чтобы крикнуть «гость!», как увидал — стоит перед ним старуха, усмехается, и глаза у нее блестят, как два уголька.

— Не кричи, — сказала она ему, — знаю, что ты пришел ко мне. Пойдем в саклю.

Вошли в саклю.

Старуха вздула огонь в очаге, подложила в него дров.

— Вот тебе подарок, — сказал Асламбек, подавая старухе кисет с золотом.

Высыпала старуха на ладонь золото, и засверкали, загорелись у нее глаза. Потом, спрятав золото, сказала:

— Ну, говори, зачем пришел?

Асламбек сказал. Выслушала его старуха.

— Знаю я эту женщину, — сказала она. — Это лесной джинн. Люди видят ее редко, потому что она является только к тем, кто чист душою, и сила ее над человеком велика: раз человек увидит ее, ради нее он забудет отца, мать, самого себя забудет.

— Это правда, — сказал Асламбек. — Я увидел ее и почувствовал, что снова весна моей жизни начинается.

— Вот видишь. А ты уж стар и землей от тебя пахнет. Машуко же еще дитя, и его сердце впервые узнало любовь к женщине.

— Но как можно любить духа?

— О! — воскликнула старуха. — Если бы все люди могли его любить, то в душе у них весна до самой старости была бы…

— Вот Машуко полюбил… Но эта любовь, кроме горя, ничего не принесет ему, — сказал Асламбек.

— Да, это верно, не принесет, — согласилась старуха.

— Как же избавить его от такой женщины?

— Как избавить, не знаю… Никак не избавите: она постоянно будет с ним… Никакие женщины в мире не заменят ему эту женщину…

— Что же делать?

Задумался Асламбек, задумалась старуха.

— Вот что, — сказала старуха. — Попробуйте взять грязный, зловонный навоз и бросить в женщину, когда явится к Машуко. Но и тот, кто будет бросать, должен вымазаться в навозе… Посмотрим, что из этого выйдет… Но все же заранее говорю, что Машуко никогда, никогда не забудет ее.

Пришел Асламбек к Унарокову, рассказал ему о своем свидании со старухой.

— Сделай так, как говорила тебе старуха, — сказал Унароков.

Наутро Асламбек вымазался в навозе, взял его с собой и в отдалении пошел следом за Машуко, когда тот направился в гору.

Как и раньше, Машуко пришел на полянку, стал на колени, не спуская глаз с розового облачка.

Отделилось облачко от утеса, приплыло к полянке, рассеялось туманом, и опять стояла в воздухе та чудная женщина.

Но сердце Асламбека уже не переполнилось восторгом, как раньше, злоба в нем закипела против этой женщины. Выскочил он из кустов, закричал злобно и бросил навозом в чудную женщину.

Как раненая птица, метнулась чудная женщина, застонала от боли… Полянку окутал кровавый туман, поднялся вверх облаком и быстро–быстро понесся туда, где вечно блестит Ошхо–Махо (Эльбрус), и там зацепился за высокий утес…

В отчаянии упал на землю лицом вниз Машуко, зарыдал…

Потом поднялся и пошел, роняя слезы. И там, где капали его слезы, начинали бить ключи горячей воды…

Пришел Асламбек домой, рассказал Унарокову, что произошло.

Собрал Унароков много народа, послал искать Машуко.

Три дня искал народ Машуко и не мог найти его.

— Пропал Машуко, — говорили все…

Но пастухи, пасшие скот на горе, потом видели человека, одиноко бродящего по лесу. Видели его одиноко стоявшим на полянке. То был Машуко…

И с тех пор народ назвал эту гору горой Машуко.

СВЕРЖЕНИЕ ИГА

Междоусобицы кабардинских владетельных князей, длившиеся очень долгое время, довели народ до такого состояния, что он был уже не в силах отразить нашествие полчищ крымского хана Батал–паши, который разорил много аулов, а народ обложил большою данью. За этой данью приезжали из Крыма в Кабарду каждый год осенью многочисленные сборщики. И брали сборщики все, что видели их глаза: рогатый скот, красивых женщин. С народом кабардинским они обращались бесчеловечно: отнимали у мужей жен, у отцов — дочерей, а стариков всячески оскорбляли, а порой и убивали.

И долго терпел народ иго крымского хана, наконец терпеть дольше стало не под силу, и тогда решил он выбрать почетных народных представителей и послать их к хану с просьбой ограничить дикий произвол сборщиков дани. Выбор народа пал на князя Атажукина, известного стойкостью своего характера и умом, а в спутники ему были избраны два почетных узденя. Весною послы с богатыми подарками явились в Крым, поднесли хану подарки и попросили допустить их предстать перед ним.

Принял хан подарки, но повелел ввести к себе во дворец только князя Атажукина.

Хан сидел на дорогих подушках, поджав под себя ноги, курил трубку из длинного чубука.

Представ перед ним, князь Атажукин взял шапку свою под мышку, опустился на колени перед ханом и начал говорить о том, как сборщики дани разоряют кабардинский народ, издеваются над ним.

— Могущественный повелитель, — говорил князь Атажукин, — кабардинский народ просит твоей милости: укроти произвол сборщиков дани, прикажи им не обижать наших жен, дочерей и стариков.

Хан все время молчал, только пускал клубы табачного дыма, а когда князь Атажукин кончил говорить, он спросил его:

— Кабардинский народ просит моей милости?

— Твоей милости, могущественный повелитель, — сказал князь.

— Вот возьми ее! — проговорил хан и высыпал из своей большой трубки огонь на бритую голову князя.

Кожа на голове князя загорелась и лопнула, но князь, несмотря на сильную боль, по–прежнему покорно стоял перед ханом, ничем не показывая ему, какое мучение испытывает он.

Когда потух огонь на его голове, хан сказал ему:

— Ступай и скажи народу кабардинскому, какую милость ему дал я!

Князь встал, поклонился хану и, не повертываясь к нему спиной, вышел.

Своим спутникам князь не сказал о том, как принял его хан.

— Все обошлось хорошо, — сказал он.

Возвратился князь в Кабарду, собрался народ выслушать его.

— Хан прислал народу милость, но о ней народ узнает только осенью, — сказал князь, умалчивая о том, как хан жег огнем ему голову.

— Знаем мы эту милость, — отвечал недовольно народ, — его милость совсем разорила нас.

— Еще больше разорит, если вы будете оставаться безропотными рабами, — сказал князь.

В глубоком молчании разошелся народ.

Наступила осень. Скоро должны были прибыть в Кабарду сборщики дани.

Князь Атажукин собрал народ.

— Выслушай меня, кабардинский народ, — сказал он.

— Говори, — ответили старики.

— Уже скоро придут к нам ханские собаки, — сказал князь, — и по–прежнему будут они грабить наше имущество, бесчестить наших жен, дочерей, а мы будем молча смотреть на их подлые дела. Жена будет плакать, просить мужа: «Защити меня от насильника!» А что в ответ скажет ей муж? Он ничего не скажет ей, потому что боится ханских собак…

— Мы знаем, о чем ты говоришь, — сказали старики. — Но время наше еще не подошло: мы еще слабы, а у хана войска много…

— Нет, — сказал князь, — мы не слабы, а боимся…

— Не дело ты говоришь, князь, — сказали опять старики. — Если мы теперь восстанем против хана, то он опять явится к нам с большим войском, выжжет все наши аулы, а нас обратит в рабов… Надо подождать, пусть народ окрепнет…

Ничего на это не сказал старикам князь и ушел из собрания. С ним вместе ушли сто молодых кабардинцев.

Князь им сказал:

— Хотите умереть за кабардинский народ?

— Хотим, — ответили они.

— Тогда слушайте. Скоро придут к нам ханские собаки. Надо радушно принять их, не жалея для них ни крепкой бузы, ни жирной баранины. А ночью, когда они лягут спать, надо перебить их, оставив только двух–трех, чтобы они могли вернуться к хану и рассказать ему о происшедшем. Хан явится в Кабарду со своим войском, и тогда нашему народу поневоле придется взяться за оружие. Победит народ хана — будет наслаждаться победой, а не победит — пусть умрет: лучше смерть, чем рабство!

— Мы готовы умереть! — ответили кабардинцы.

Спустя три дня приехали в Кабарду ханские сборщики дани, и только в немногих аулах они были убиты ночью во время сна, а в остальных аулах народ так обозлился на них, что сразу набросился на них, поубивал всех, за исключением трех, нарочно оставленных в живых.

И сказал князь Атажукин этим оставленным в живых:

— Поезжайте к своему хану–собаке и скажите, что терпению кабардинского народа настал конец. Когда я просил у него милости для своего народа, хан жег мне огнем голову, говоря: вот моя милость! Я молчал тогда. А теперь говорю ему: народ кабардинский требует тебя, хан, помериться силой с ним. Поезжайте и скажите хану, что услышали от меня.

Уехали сборщики дани, и кабардинский народ понял, что теперь ему осталось одно: победить или умереть. Поспешно вооружился он и стал ждать ханских полчищ.

Весной хан явился в Кабарду с громадным войском и расположился в местности при впадении реки Кич–Малки в реку Малку. Здесь и произошло сражение.

Кабардинцев было значительно меньше ханского войска, но они были воодушевлены любовью к родине и ненавистью к врагу и дрались отчаянно.

Ханское войско не выдержало дружного натиска кабардинцев и бросилось бежать. Кабардинцы преследовали их по хребту горного кряжа Аур–Сехт вплоть до горы Инал–Кинжал, где бой и прекратился. Ханское войско было почти все перебито, и хану только с жалкими остатками удалось бежать в Крым.

Дорого и кабардинцам стала эта победа, но она дала им свободу: крымский хан уж больше не являлся в Кабарду.

БАЛКАРСКИЕ СКАЗАНИЯ[261]

ТЕМИР–БОЛАТ

В давние времена, когда в реках текла не вода, а мед и молоко, когда курица ходила в гости к лисе, а волк дружил с овцой, в одном горном ауле стали пропадать люди.

А жили в этом ауле три брата. Отец с матерью у них тоже исчезли, и росли они одни.

Прошли годы, выросли братья. Старшие были тихими да боязливыми, ни с кем из соседей не разговаривали, и никто даже не знал их по имени. Зато все в ауле знали и любили младшего брата за храбрость и мужество и называли его Темир–Болатом. Темир — значит железный.

В один из летних дней отправились братья на охоту. Поднялись на высокую гору и построили там шалаш для ночлега. Устали братья, а тем временем и вечер настал. Решили они отдохнуть и легли спать.

Утром Темир–Болат со средним братом отправился на охоту, а старшего оставили в шалаше готовить еду.

Только закончил он варить обед, как кто–то позвал его:

— Эй, ты!

Вышел старший из братьев и увидел перед собой чудище: сам с вершок, а борода в семь вершков; сидел он верхом на петухе, седлом ему была лягушка, поводьями были змеи, а вместо плети — ящерица.

— Что же ты стоишь, помоги мне спешиться! — прошипел Сам–с–вершок.

Испугался старший брат, ни слова не сказал, снял чудище с петуха и внес в шалаш. А карлик приказывает:

— Ох и проголодался я, накорми–ка меня скорее!

Что было делать старшему брату? Подал он незваному гостю котел свежего мяса. Не успел джигит оглянуться, а гость уже съел все, что было подано, да еще остался недоволен.

Приказал он джигиту назавтра приготовить побольше еды.

— Твое счастье, что накормил меня, а то унес бы я тебя. А уж если кто попадает ко мне, живым не уходит, — сказал карлик сердито, сел на своего петуха да и был таков.

Вскоре вернулись с охоты Темир–Болат со средним братом. Проголодались они за день и попросили есть.

— Не смог я ничего приготовить, — ответил им старший брат, — сильно болела у меня голова.

Быстро приготовил Темир–Болат еду. Поели братья и легли спать.

На следующий день дома остался средний брат. Только закончил он варить обед, как появился Сам–с–вершок, потребовал еды, а когда насытился, уехал на своем петухе.

Вернулись Темир–Болат со старшим братом и попросили накормить их. Средний брат сказал, что у него болел живот — не смог он приготовить обед. Опять Темир–Болат быстренько приготовил еду, но заподозрил что–то неладное.

На третий день остался дома младший из братьев, Темир–Болат. Только приготовил он еду — не успел еще очаг погаснуть, — как появилось чудище на петухе. Не растерялся Темир–Болат.

— Добро пожаловать, будь гостем, — сказал он вежливо чудищу.

— Скорее помоги мне спешиться! — крикнул тот. — И не слова твои слушать приехал я, а угощаться.

Но Темир–Болат не стал снимать его с петуха: он только придержал повод.

Бормоча проклятия, недовольный гость слез с петуха и сам вошел в шалаш.

— Проголодался я, накорми–ка меня побыстрее! — приказал он.

Темир–Болат вынул из котла небольшой кусок мяса и подал чудищу.

Мигом проглотил гость кусок.

— Неси еще! — потребовал он.

Но Темир–Болат ничего не дал ему больше. Рассердился карлик, вскочил, выдернул из своей бороды волос и хотел связать им Темир–Болата. Но тот успел схватить его за бороду, вытащил из шалаша и привязал к дереву.

Вернулись с охоты старшие братья. Темир–Болат накормил их, а потом и говорит:

— Пойдемте, я покажу, отчего у вас болели голова и живот.

Завел братьев за шалаш, видит — нет ни карлика, ни дерева, к которому он привязан был. Лишь далеко в лес протянулся след. Вырвал карлик дерево с корнем и ушел вместе с ним.

Только теперь рассказали братья о том, как являлся к ним незваный гость и поедал все, что у них было приготовлено. Смекнул Темир–Болат, почему пропадали люди из аула. Посоветовались братья и решили непременно отыскать карлика.

Пошли они по следу, проложенному деревом, и пришли к какой–то дыре. Стали советоваться, что делать, спорить, кому первому лезть в дыру. Старшие братья отказались, и вызвался лезть Темир–Болат. Сплели они из хвороста сапетку, из шкуры оленя нарезали ремней, посадили Темир–Болата в сапетку и спустили вниз. Когда сапетка дошла до дна и стукнулась о землю, увидел Темир–Болат узенькую тропинку — вела она в пещеру. Пошел джигит по той тропинке и пришел к какой–то двери. Открыл он дверь, вошел и увидел трех красавиц. Одна из них плакала, другая смеялась, а третья пела песню.

Увидели девушки Темир–Болата, бросились к нему:

— О, горе нам! Зачем ты пришел сюда? Здесь живет чудище, оно убьет тебя и съест!

— Я не боюсь этого чудища! — отвечал Темир–Болат. — Лучше расскажите мне, отчего одна из вас плачет, другая смеется, а третья песню поет.

Старшая девушка сказала:

— Чудище съест меня сегодня, оттого я и плачу. Одну из моих сестер он съест завтра, и она радуется, что проживет еще день. А третья поет — ведь ее черед настанет только послезавтра.

— А где чудище? — спросил джигит.

— Спит в седьмой комнате.

Обнажил Темир–Болат свою саблю, отыскал чудище, схватил за бороду и снес ему голову.

Обрадовались красавицы, собрали в одно место все богатства карлика, стали насыпать золото и серебро в сапетку.

— Добро это от нас не убежит, а сначала скажите: где люди, которых карлик похитил из нашего аула? — спрашивает джигит.

Повели его девушки по подземелью и привели к железным воротам. Те ворота вели в крепость, окруженную высокой каменной стеной. Когда пробрался Темир–Болат за стену, увидел своих аульчан, а среди них совсем измученных отца с матерью. Бросились к нему дряхлые старик со старухой и признали в Темир–Болате младшего сына. Обрадовались старики и не могли сдержать слез своих. Обрадовался и сын их… Отворил Темир–Болат железные ворота и выпустил всех пленников. Окружили люди храброго джигита, стали плакать от радости и благодарить его за спасение.

Вернулся Темир–Болат вместе с родителями, братьями и освобожденными пленниками в родной аул. Весь народ встречал их, и устроили люди на радостях великий праздник, на котором Темир–Болат раздал все богатство карлика бедным и сиротам. С той поры не знали жители аула горестей и бед.

ЗОЛОТАЯ ПТИЦА

В незапамятные времена жил в одном ауле старик. И было у него три сына. А еще был у старика сад, в котором росла яблоня. Каждый год на ней созревало только одно яблоко. Зато яблоко было золотым и волшебным: кто съест его, тому возвращались молодость и здоровье. Да вот беда: последние три года кто–то тайком срывал волшебное яблоко.

Силы стали покидать старика — никак не обойтись ему без яблока! И решил он посылать своих сыновей сторожить ту яблоню.

В первую осень послал он старшего сына. Почти до зари сидел сын, не смыкая глаз. И только когда забрезжил рассвет, не выдержал, задремал ненадолго. А когда вскочил, яблока на яблоне уже не было.

На другую осень отправил старик сторожить яблоню среднего сына. Всю ночь не спускал сын глаз своих с яблока. Только когда совсем стало светать, уснул ненадолго. Проснулся, смотрит — нет яблока на яблоне…

А старику становилось все хуже. Вот настала третья осень, и послал он самого младшего, любимого сына — Хасана. Всю ночь сидел Хасан под деревом, не спускал глаз с яблока. А когда начинала одолевать дремота, умывался холодной росой и прогонял сон.

Далеко за полночь услышал Хасан шум крыльев какой–то птицы. Всмотрелся и видит: опустилась на дерево золотая птица, схватила волшебное яблоко. У Хасана стрела была наготове, пустил он ее в птицу. Сбила стрела только одно перо, а птица вспорхнула и улетела с яблоком.

Утром пришел Хасан к отцу, рассказал ему, как сторожил он всю ночь яблоню, как прилетела золотая птица и сорвала яблоко, как пустил он стрелу, да сбила она лишь одно перо у той птицы. Показал Хасан отцу перо и поклялся:

— Пока не найду я эту птицу, не вернусь домой!

Попросил Хасан мать приготовить для него еду на дорогу, оседлал коня и рано утром отправился в путь.

Много ли он ехал, мало ли — кто знает!.. Подъехал он к развилке дорог. Видит — лежит перед ним камень, а на камне написано: «Поедешь налево — погибнешь сам, поедешь направо — погибнет твой конь».

Подумал Хасан, как ему быть, а конь сам свернул направо.

Долго ехал он через леса и болота, горы и долины, а конца дороги все не было. Еда давно кончилась. Проголодался Хасан, а конь его совсем отощал.

Вдруг дорогу ему преградил огромный серый волк. Глаза у волка горят, зубами щелкает.

— Слезай с коня! — говорит волк грозно.

Что было делать Хасану? Сил у него нет, убежать не может, и конь еле стоит. Не успел Хасан слезть с коня, а коня как будто и не было. Съел волк его и говорит Хасану:

— Был я голоден — ты помог мне. Теперь и я могу помочь тебе. Расскажи, откуда идешь и куда путь держишь? Какая забота привела тебя в эти края?

— Еду я за золотой птицей, — отвечал Хасан.

И поведал волку, как стерег он чудесную яблоню, как золотая птица унесла волшебное яблоко и как поклялся он отцу, что не вернется домой, пока не добудет ту птицу.

— Вижу, ты хороший сын. Садись на меня верхом, зажмурь глаза и не открывай их, пока я тебе не скажу.

Сел Хасан верхом на волка и зажмурил глаза. Понесся волк словно вихрь. И не успел Хасан опомниться — остановился волк.

— Приехали, слезай!

Слез Хасан с волка, а волк говорит:

— Золотая птица живет во дворце у хана. Как сядет солнце, проберись незаметно в ханский дворец, подкрадись к золотому гнезду, в котором сидит птица, но не дотрагивайся до гнезда. Возьми быстренько птицу и мигом возвращайся ко мне.

Хасан все так и сделал. Пробрался он в ханский дворец, подкрался к гнезду. А то гнездо было красоты необыкновенной!

Захотелось Хасану подарить птицу вместе с гнездом. Нарушил он наказ волка: только коснулся он гнезда, как зазвенели разные колокольчики, подвешенные к гнезду.

Услыхали стражники звон, прибежали, схватили Хасана и отвели его к хану.

— Как сумел ты пробраться в мой дворец и зачем нужна тебе золотая птица?

И поведал Хасан хану, как стерег он чудесную яблоню, как золотая птица похитила волшебное яблоко и как поклялся он отцу, что не вернется домой, пока не добудет ту птицу.

— Вижу, ты хороший сын, и я помогу тебе, — проговорил хан, выслушав рассказ Хасана. — Отдам я тебе золотую птицу вместе с золотым гнездом, только прежде ты добудь мне золотогривого жеребца у Глиняного хана.

Что было делать Хасану? Вернулся он к волку и рассказал, что не сумел незаметно унести птицу, а теперь хан требует, чтобы он добыл золотогривого жеребца у Глиняного хана. Только тогда он отдаст ему птицу вместе с золотым гнездом.

— Хоть и не послушал ты моего совета, я помогу тебе добыть золотогривого жеребца, — сказал волк. — Садись на меня верхом, зажмурь глаза и не открывай их, пока я тебе не скажу.

Сел Хасан верхом на волка и зажмурил глаза.

Понесся волк словно вихрь. И не успел Хасан опомниться — остановился волк и говорит:

— Приехали, слезай!

Слез Хасан с волка, а волк и показывает:

— Видишь вон ту крепость? Это и есть владение Глиняного хана. Как сядет солнце, проберись незаметно в крепость, подкрадись к конюшне. Среди многих коней узнаешь ты золотогривого коня. Рядом с ним будут лежать золотое седло и золотая уздечка. Ты не бери ни седла, ни уздечки, даже не дотрагивайся до них. Возьми коня за гриву и неслышно выведи его из конюшни.

Хасан пробрался в крепость, подкрался к конюшне. Много было там коней, да только сразу увидел он золотогривого коня. А рядом с конем лежали золотое седло и золотая уздечка красоты необыкновенной.

Захотелось Хасану добыть коня вместе с седлом и уздечкой. Только коснулся он седла — зазвенели разные колокольчики, подвешенные к седлу.

Услыхали стражники звон. Прибежали, схватили Хасана и отвели его к Глиняному хану.

— Как сумел ты пробраться в мой дворец и зачем нужен тебе золотогривый конь? — спросил Глиняный хан.

И поведал Хасан Глиняному хану все, как было.

— Вижу, ты хороший сын, и я помогу тебе, — проговорил Глиняный хан, выслушав рассказ Хасана. — Отдам я тебе золотогривого коня вместе с золотым седлом и уздечкой, только прежде ты добудь мне золотую рыбку из озера хана Дадияны.

Что было делать Хасану? Вернулся он к волку и рассказал, что не сумел незаметно увести золотогривого коня, а теперь Глиняный хан требует, чтобы добыл он золотую рыбку из озера хана Дадияны, тогда он отдаст ему золотогривого вместе с золотым седлом и уздечкой.

— Хоть и не послушал ты моего совета, помогу я тебе в последний раз, — сказал волк. — Садись на меня верхом, зажмурь глаза и не открывай их, пока я тебе не скажу.

Сел Хасан верхом на волка и зажмурил глаза.

Понесся волк словно вихрь. И не успел Хасан опомниться — остановился волк:

— Приехали, слезай. Теперь я сам добуду золотую рыбку, а ты ожидай меня на берегу.

Бросился волк в озеро, нырнул на самое дно. День ищет он золотую рыбку, другой, третий. Только на четвертый день вынырнул волк с золотой рыбкой.

Обрадовался Хасан. Сел на волка, помчались они к Глиняному хану. Отдал ему Хасан золотую рыбку, а взамен получил у него золотогривого коня вместе с золотым седлом и уздечкой.

Тут и говорит волк Хасану:

— Все, что мог, я для тебя сделал. Теперь садись на золотогривого и поезжай за золотой птицей.

— Спасибо тебе, серый, за помощь! — поблагодарил его Хасан.

Сел он на золотогривого и приехал к хану — хозяину золотой птицы. Отдал ему коня, а взамен получил птицу вместе с гнездом. А еще в придачу хан дал Хасану статного коня, быстрого как ветер.

Сел Хасан на того коня и помчался домой к отцу. С той поры никогда не пропадало золотое яблоко с чудесной яблони. И жил отец Хасана долго и счастливо.

КАК МАЛЬЧИК ОКАЗАЛСЯ УМНЕЕ ВЕЛИКАНОВ

У глубокого ущелья, возле высоких гор раскинулся большой аул. Неподалеку от него жили эмегены, и не было от них покоя людям. Самые храбрые из жителей аула погибали в схватке с великанами.

Жила в том ауле бедная вдова с сыном. Не было у мальчика особой силы, зато был он умный и очень смекалистый. Решил мальчик попробовать отбить у эмегенов охоту грабить аул.

Однажды вечером сказал мальчик своей матери:

— Снаряди меня в дорогу. Дай мне круг сыру побольше да бурдюк с айраном.

Приготовила женщина все, что попросил сын, и пустился он в путь.

Пришел мальчик на берег реки, видит — набирает эмеген воду.

Страшновато стало мальчику, да только не показал он виду. А эмеген вдруг как закричит — даже эхо отозвалось в соседнем ущелье!

— Попался мне, человечек! Давай померяемся силой, а потом я отнесу тебя своим братьям. Вот уж будут они довольны!

— Согласен, — отвечал мальчик. — Кто победит из нас, прикажет другому исполнить все, что тот захочет! Попробуем сначала выдавить из земли масло!

Стал эмеген топтать изо всех сил землю ногами, да только не выступило из земли масло.

А мальчик незаметно присыпал бурдюк с айраном песком, наступил на него пяткой — разлился айран.

Удивился эмеген — откуда столько силы у маленького мальчика? — но смолчал.

А мальчик говорит:

— Можешь ли ты, эмеген, разбить рукою камень и выдавить из него воду?

Взял эмеген самый большой белый камень, да только ничего не смог с ним сделать.

Схватил мальчик круг сыра и разломил его на несколько частей, потом сжал — потекла из сыра сыворотка.

— Хоть и мал ты ростом, — проговорил эмеген, — да оказался сильнее меня. Приказывай что захочешь, я все исполню.

— Возьми меня на спину и перенеси через речку. Надо мне добраться до недругов, проучить их хорошенько, чтобы навсегда забыли они дорогу в наш аул.

Что было делать эмегену? Наполнил он водой огромный бурдюк, взвалил его на плечо, на другое плечо посадил мальчика и так переправился через быструю горную речку.

Возвратился эмеген к своим братьям, когда они о чем–то спорили.

Увидели великаны, что их брат несет мальчика, обрадовались.

— Хороший ужин будет у нас сегодня! — сказал один из них.

Эмеген, который принес мальчика, испуганно ответил:

— И думать забудьте об ужине. Это великан рода человеческого. Не смотрите, что он мал ростом: силы у него больше, чем у любого из нас. Я сам видел, как он руками разламывал огромные камни и выжимал из них воду, а ногой выдавил из земли масло. Он прибыл к нам по важному делу. Сделайте так, чтобы он остался доволен. Не вздумайте рассердить его, иначе он перебьет всех нас.

Эмегены приняли мальчика как почетного гостя: поместили в кунацкой, готовили для него хорошую еду, оказывали всевозможные почести. А сами все–таки решили испытать его силу.

Дали они ему огромный бурдюк из буйволовой кожи.

— Принеси, — говорят, — нам воды. Никто из эмегенов не может донести этот бурдюк с водой.

Пришел мальчик к реке, разделся и вошел в воду. Стал он надувать бурдюк воздухом. Долго пришлось ему дуть; наконец наполнился бурдюк. Крепко завязал мальчик горлышко бурдюка и вынес его из воды.

Потом он оделся, взвалил бурдюк на плечи и пошел потихоньку к пещере, где жили эмегены. Не прошел он и половины пути — хлынул ливень. А когда мальчик был совсем рядом с пещерой, ливень стал еще сильнее.

Мальчик выпустил из бурдюка воздух и вошел в пещеру с пустым бурдюком.

— А где же вода? — спрашивает старший из эмегенов.

— Выгляните из пещеры и увидите воду, которую я принес.

Увидели эмегены потоки воды — не знали они, что прошел ливень, — испугались силача мальчика и решили избавиться от него.

— Давайте сегодня ночью зальем кипящей водой кунацкую, где спит мальчик. Вот и избавимся от него, — сказал старший из эмегенов.

Услышал мальчик эти слова, и, когда ложился спать, укрылся он своей буркой. А бурка была чудесной — она спасала хозяина и от жары и от холода, могла выдержать любую тяжесть. Укрывшись ею, мальчик мог спать спокойно.

Стали ночью эмегены лить в дымоход кипяток — залили им всю кунацкую.

Утром встал мальчик, стряхнул бурку, вышел из кунацкой. Удивились эмегены, увидев мальчика живым и здоровым.

— Как спалось тебе, дорогой гость? — спросил старший из эмегенов.

— Хорошо спалось, — отвечал мальчик. — Вот только немного блохи беспокоили.

Видят эмегены, что не взял мальчика кипяток, — решили забросать его камнями. И этот разговор услышал мальчик и снова укрылся своей буркой.

Стали ночью эмегены бросать в дымоход кунацкой камни. Самый большой из камней упал на мальчика, да спасла его опять бурка.

Утром как ни в чем не бывало вышел он из кунацкой. Еще больше удивились эмегены, увидев мальчика живым и здоровым.

— Как спалось тебе нынче, дорогой гость? — спросил старший из эмегенов.

— Хорошо спалось, — отвечал мальчик. — Вот только чердак у вас, видно, дырявый — всю ночь оттуда глина падала. Пришлось мне переменить место.

Поняли эмегены, что не удастся им погубить мальчика.

Стали они думать, как бы скорее выпроводить нежеланного гостя.

Пришел к мальчику старший из эмегенов и говорит:

— Ты знаешь, дорогой гость, что, по обычаю горцев, в течение трех дней хозяин не должен спрашивать гостя о причине его приезда. Ты гостишь у нас уже неделю. Нам всем хотелось бы узнать, какое дело привело тебя в наши края.

— Много раз вы грабили наш аул, угоняли у жителей скот. Вот и пришел я, чтобы получить у вас все то, что забрали вы в нашем ауле.

— Но ведь весь скот давно уже съеден.

— Тогда расплатитесь со мной золотом. Дайте мне золота столько, сколько войдет в кожаный мешок — тулук, — сшитый из шкуры трехгодовалого буйвола, — ответил мальчик.

Совсем не хотелось эмегенам выполнять это условие, да что делать? Собрали они все золото, какое было у них в запасе, но едва наполнили им тулук из кожи трехгодовалого буйвола.

— Мне не положено тащить на спине тулук. Пусть кто–нибудь из эмегенов отнесет его.

Никому из великанов не хотелось тащить тяжелый мешок.

Долго спорили они, кому идти в аул, а потом решили бросить жребий.

Выпало тащить тулук тому эмегену, который принес мальчика.

Утром отправились они в путь. Эмеген едва тащит тулук, а мальчик идет себе рядом, посвистывает.

Когда были они недалеко от аула, мальчик сказал:

— Не спеши, иди потихоньку, а я тем временем схожу домой, скажу, чтоб достойно встретили гостя.

Подошел эмеген к сакле, где жила мать мальчика, и слышит, как тот говорит матери:

— Приготовь угощение гостю.

— Право, не знаю, что и подать ему, — отвечает мать, как научил ее сын. — Ничего нет в доме, одна только нога эмегена осталась. Ее и зажарю.

Задрожал великан от страха. Оставил тулук возле сакли и побежал прочь без оглядки.

Прибежал к своим братьям и говорит им:

— Хорошо, что мы выпроводили этого гостя. Узнал я, что его мать на ужин собиралась зажарить ногу эмегена. Значит, они могут и нас съесть.

Поднялось все племя эмегенов в страхе и ушло из ущелья куда глаза глядят.

С тех пор не водилось в том краю эмегенов.

Мальчик раздал золото эмегенов всем беднякам. И зажили с тех пор люди в ауле спокойно.

КАРАЧАЕВСКИЕ ЛЕГЕНДЫ[262]

О ЧЕЛОВЕКЕ ПО ИМЕНИ КАРЧА, О ЕГО ДРУЗЬЯХ И О СТРАНЕ, ИМИ ОТКРЫТОЙ[263]

В те незапамятные времена, о каких повествует это предание, благодатным Крымом владычествовал юрт[264] жестоких и алчных ханов Гереевых.

Когда ханством начал править молодой и разгульный Арслан–Герей — Арслан–Лев, многие из его подданных покинули его владения: слишком тягостной стала жизнь на родной земле.

Среди подвластных юрту ханов Гереевых был молодой крестьянин по имени Карча, назначенный ханом за его силу и ловкость объездчиком полей. Карча верхом на самом ретивом и быстром из всех ханских коней еженощно объезжал все поля и огороды, принадлежащие хану.

Как–то, проезжая мимо абрикосового сада, Карча заметил возле ограды человека. Человек, сняв с головы шапку, ползая на коленях, собирал возле ограды упавшие с деревьев абрикосы. «А ну–ка я схвачу его!» — решил Карча, беря висящий на луке его седла аркан. Осторожно подъехав и трижды размахнувшись арканом над головою, набросил его на человека.

— Ага, попался! — торжествующе закричал Карча. — Будешь помнить, как воровать ханские абрикосы! — И, повернув коня, хотел было в наказание протащить пойманного человека волоком по земле.

— Карча, побереги аркан для ханской шеи! — крикнул пойманный.

Карча остановился. Человек, сваленный арканом на землю, поднялся и подошел к нему.

— Взгляни сюда, — сказал он, показывая Карче дно шапки, — много ли здесь абрикосов? И какие это абрикосы? Твердые, словно камень, и безвкусные, как мочала!.. Только моя бедность заставляет меня подбирать эти абрикосы, а голод — есть…

Карча заглянул в шапку, покачал головой и ничего не ответил: ему стало жаль бедного человека.

— Взгляни, Карча, разве у твоего хана мало фруктов? — И человек показал рукою на сады. — Мало груш, яблок, абрикосов? На что ему эти абрикосы?

«В самом деле, — подумал Карча, — зачем хану этот недоспелый урюк?»

— Ну ладно… — ответил Карча, наматывая на локоть аркан. — Иди…

Пойманный Карчой человек хотел было повернуться и уйти, но раздумал.

— На, возьми! — сказал он и высыпал из шапки абрикосы на дорогу. — Чтобы и тебе, и твоему хану подавиться ими!

Но что мог теперь сделать Карча? Прикрутив аркан хорошенько к седлу, он поехал дальше. У поворота дороги он увидел детей, идущих ему навстречу. Завидев его, дети разбежались в разные стороны. Карча подумал: «Видно, плохая слава упрочилась за мной, если даже дети при одном моем появлении разбегаются». Тяжело стало на душе у Карчи. «Вернусь домой!» — решил он и Повернул коня.

Приехав к конюшне, сдал коня ханскому конюху, а сам пошел на высокий холм, лег там и задумался. Долго думал Карча и наконец решил пойти к хану и просить у него другой работы «Пусть даст любое дело, но объездчиком я больше не буду!»

Утром Карча отправился во дворец. Хан встретил его словами:

— Карча! Я назначил тебя объездчиком, а кто назначал тебя судьею — я не знаю. Объясни мне…

«О, ему уже известно, что я с миром отпустил бедного человека!» — подумал Карча.

— Что ж ты молчишь? — закричал хан.

— Тебе известно больше того, что я могу рассказать, — ответил спокойно Карча.

— Значит, верно, что ты, вместо того чтобы хватать арканом преступников, отпускаешь их на все четыре стороны?

— Я отпустил бедного человека, собравшего несколько упавших абрикосов.

— Все нищие — воры! Откуда ты знаешь, что абрикосы не были сорваны? Почему ты решаешь сам, когда я не давал тебе на это права? Кто ты такой, объездчик или судья?

Наклонив голову, Карча молчал: он ждал решения хана.

— Ты больше не объездчик. Ты будешь делать то, что делают все другие рабы: окапывать сады, ухаживать за ними и носить воду в бурдюках для их поливки.

Тяжелая жизнь наступила для Карчи: он стал садоводом, огородником и водоносом. Но зато Карча приобрел много друзей, таких же, как и он, бездомных бедняков, работающих с раннего утра и до поздней ночи: веселого пастуха Будуяна, дровосека Адурхая и охотника Каурузу. Когда Карча оставался на ночь стеречь огород, друзья собирались в его шалаше и вели долгие беседы.

От Будуяна Карча узнал, что многие строптивые пастухи нашли себе могилу в соленых водах Черного моря. От Адурхая — что старые дровосеки, оставив родные леса, уходили в степи Бессарабии. От Каурузы — что рабы хана могли охотиться только на сусликов, полевых мышей и шакалов: другая охота — на медведей, туров и лисиц — для них была запретом.

— Больше нельзя так жить! — говорил Будуян. — Волк зарезал у меня овцу, а хан говорит, что я украл ее. Что будет, если у меня отобьется несколько овец? Он замучит меня!..

— Ты, Будуян, верно говоришь: нельзя так жить дальше! — подтверждал Адурхай. — Нельзя! Я день и ночь стучу топором, а хан говорит, что я мало заготовил на зиму дров.

— Ваша правда! — поддакивал им Кауруза. — Сколько я ни настреляю дичи — все мало! Какого зверя ни принесу — хан все недоволен! Убью лань — почему убил не тура? Убью волка — почему убил не медведя? Ничего не ценит! Всем недоволен! Нет, больше не буду служить хану!..

— Но куда ты пойдешь? — спрашивал Каурузу Адурхай. — Все леса и горы принадлежат хану. Куда ты денешься, где найдешь себе место?

— Это верно, — отвечал на слова дровосека охотник. — Все принадлежит ему — все земли его.

В разговор вступил Будуян:

— Я вижу много людей, и они рассказывают мне, что за горами лежит неведомая и никому не принадлежащая страна…

— Разве есть такая страна, в которой нет одного властителя, которому принадлежит все: горы, леса, озера, звери и люди? — спросил Карча.

— Есть! — отвечал Будуян. — Есть такая страна.

И Будуян рассказал друзьям, что ему приходилось слышать от людей, побывавших в благодатной, никому не принадлежащей стране. Эти люди утверждали: чтобы достигнуть благодатной земли, нужно пройти через восемь гор, пересечь тринадцать малых и больших рек, миновать семнадцать долин; говорили, что на пути встретится такой силы ветер, что будет сбивать с ног и возвращать вспять; встретятся дикие звери, один вой которых способен обратить в бегство целое войско; леса, не имеющие в себе ни дорог, ни троп, — путь через них нужно прокладывать топорами и копьями.

И теперь, как только Карча встречал путника, непременно расспрашивал его о неведомой стране.

— Есть ли такая страна? Кто тебе о ней сказал? — говорили они ему.

А те, что слышали о ней, отвечали:

— Плохая страна. Растет в ней только чертополох да держи–дерево; живут в ней только гиены, волки да шакалы; течет в ней одна река — она мутна и вода ее ядовита.

Не верил этим рассказам Карча: глубоко в сердце запали ему слова Будуяна. И чем больше думал Карча о далекой стране, тем больше хотелось ему побывать в ней.

«Как бы плохо там ни было, — думал Карча, — но все же там, верно, лучше, чем в крымских загонах для скота. Я там буду свободным, буду трудиться для себя и жить, как хочу…»

И решил Карча отправиться в ту благодатную и неведомую страну. Свое решение Карча сообщил друзьям. Они ему ответили:

— И мы пойдем с тобою.

Карча обрадовался такому решению друзей.

— Вчетвером нам легче будет идти, — сказал он. — Мы скорее достигнем той страны, о которой так много говорят в народе.

Целую зиму друзья готовились в дальнюю дорогу. Будуян из лучшего конского волоса сплел себе аркан, хорошо просмолил и навощил его. Адурхай упросил ханского кузнеца выковать ему стальной топор, и когда тот выковал, остро наточил его. Кауруза изготовил гибкий, с тугой тетивой лук, сделал большой запас хорошо отточенных стрел. А Карча запасся отборными зернами пшеницы, ячменя и овса; абрикосовыми, персиковыми и сливовыми косточками.

С весною, как только в горах зажурчали первые талые воды, друзья покинули Крым. Они отправились на восток, в неведомую им страну.

Тяжелый путь предстояло им пройти. Нужно было пробираться через лес, а лесу этому не было конца. Вначале были лишь сожженные солнцем рыжие кусты можжевельника. Их сменили кусты орешника с багровожелтыми листьями. Затем — чинары и ольха. Потом — кривые толстоствольные дубы, высокие сосны и ели. Приходилось идти то по мягким кочкам мха, то по вязкой, словно трясина, земле, усеянной сопревшими иглами сосен и елей; то по сухому, жесткому песку.

Леса сменили долины, долины — холмы, а за холмами — горы, одна выше другой, — отсюда начиналась земля, о которой друзья слышали, мечтали и хотели увидеть.

«Эти горы будут носить название Джаланкул–Аял — Голая рука, — подумал Карча, смотря на желтый, спадающий к узкому устью реки каменистый хребет. — Другого названия ей нельзя дать!» И шел дальше, глубже, ведя за собой друзей.

За долгий и тяжелый путь друзья Карчи устали. Они спотыкались о камни и корни деревьев, царапали руки, кололи лица; обливаясь потом, теряли силы. Изнемогая от усталости, они засыпали, где пришлось: под деревом, на куче опавших листьев, под скалой, на камнях, под кустом орешника, на траве. Карча не изменял направления своего пути — шел к востоку, ибо там лежала страна его надежд.

И вот в один из дней он услышал плеск воды — это была та самая река, о которой говорили люди, которую черкесы называли Псыз, что означает Князь Вод.

— Благодатная страна близко! — крикнул своим друзьям Карча, желая ободрить их. — Слышите плеск воды?

Но друзья, утомленные длинной дорогой, ничего не ответили.

Прошло еще трое суток. Опять начался лес.

— Я не хочу искать большего. Я — охотник и остаюсь здесь, — объявил Кауруза. — Хороший лес, много дичи и зверья. Я заживу здесь славно.

— Если останешься ты, останусь и я, — заявил Адурхай. — Где жить дровосеку, как не в лесу?

— Нет, я хочу достигнуть той реки, о которой так много говорилось в народе, — сказал Карча и, обращаясь к Будуяну, спросил: — А ты, Будуян, пойдешь дальше со мною или останешься здесь?

— Я — пастух. Мне нужны пастбища и поля. Я пойду с тобою дальше, Карча.

Простились с друзьями Карча и Будуян и пошли дальше вдвоем. После десяти дней пути они увидели прекрасные горы и равнины, разделенные течением воды: звонкими ручьями, потоками и водопадами. Увидели плодоносные равнины, покрытые невиданными цветами и травами.

— Я останусь здесь, — заявил Будуян Карче, показывая на цветущие взгорья и равнины. — Здесь есть все, что нужно для коз и овец… Я — пастух, и лучшего места мне не найти!

— Оставайся! — ответил ему Карча и дальше пошел один.

Долго, очень долго шел Карча, пока, наконец, не достиг берегов реки, вода которой была черного цвета. Он увидел, что хозяева здесь: в горах — олени и барсы, в лесах — волки и шакалы, в долинах — ехидны и змеи. Увидел, что земля здесь будет принадлежать ему, и он будет ее хозяином.

И Карча остался жить у берегов Черной реки. Он посеял пшеницу, ячмень и овес, посадил абрикосовые, персиковые и сливовые деревья. Злаки дали быстрые всходы, а фруктовые косточки — крепкие ростки. Карча, наблюдая за растениями, радовался обретенному им счастью. «Благодатная земля, — думал он. — Люди говорили правду, рассказывая о ней… Я назову эту долину Эль–Тебю», — решил Карча.

За лето Карча снял три урожая. Чтобы сберечь его, ему пришлось вырыть несколько ям, построить над ними шалаши и умело засыпать зерно. Карча, вспоминая бедного человека, схваченного им когда–то арканом, радовался: случай с ним научил его труду земледельца и садовода.

«Неудача ведет к удаче, несчастье — к счастью», — думал он, вспоминая свою жизнь у хана.

И вот, когда третий урожай им был собран, посаженные деревья обнесены оградой, Карча решил навестить своих друзей–соседей. Насыпав в берестовое ведро пшеницы и ячменя столько, сколько мог донести, отправился на поиски друзей. После долгих и бесплодных странствий по холмам и долинам он наконец напал на след небольшого стада. «Это, верно, стадо Будуяна». И пошел по его следу. Вскоре набрел на пещеру, в которой чуть тлел непогашенный очаг. Это было жилище Будуяна. Будуян радостно встретил своего давнего друга.

— Плохо, что я один! — сказал он Карче. — Мне трудно стеречь, доить моих овец и ухаживать за ними.

На это Карча ответил:

— Нужно жить вместе и тогда нам будет легче.

— Это верно… — согласился Будуян.

Он напоил гостя козьим молоком и накормил мясом. Карча, в свою очередь, передал ему принесенный подарок: ячмень и пшеницу.

Указав Будуяну дорогу к Черной реке и объяснив приметы, по которым легко найти его огороды, поля и сады, Карча расстался с Будуяном — он пошел искать Адурхая и Каурузу.

Долго бродил по лесу, пока не заблудился в нем и уже совсем потерял надежду выбраться из него, как натолкнулся на жилье. «Кто, как не Адурхай, выстроил этот дом?» И смело вошел в него. И верно — в лесном домике жили Адурхай и Кауруза. Радости друзей не было конца. Кауруза угостил своего друга свежей дичью, а Карча — принесенным с собой душистым хлебом.

— Хорошо ли вам здесь? — осведомился Карча.

— Нам здесь хорошо, — отвечали Адурхай и Кауруза. — Мы сыты и согреты…

— Не хотите ли перебраться на берега Черной реки, где больше солнца, простора, где земля дает за лето три урожая, где живу я и будет жить Будуян? — спросил Карча.

— Хотим! — ответили Адурхай и Кауруза. — Нам наскучило жить среди зверья в дремучем лесу.

Захватив с собою лучшие шкуры, друзья оставили дом и направились в сторону Черной реки.

В дружбе и полном согласии потекла жизнь Карчи, Будуяна, Адурхая и Каурузы. Об этом узнали их сородичи в Крыму. Откуда, каким путем? — нельзя решить. Ни один человек не побывал у них в гостях. Верно, для людской молвы не существует ни рек, ни лесов, ни гор…

— О, Карча обрел такую страну у берегов Черной реки, о какой вам не приходилось и мечтать! — рассказывали о нем в народе. — Густые леса, в которых живет он, напоены сладкой прохладой; каждое дерево в тех лесах стройно, как аравийская пальма; высокие холмы покрыты зеленью нежных трав и цветов; на холмах бродят белые овцы, перекликаясь друг с другом протяжным блеянием; долины просторны и плодоносны, ущелья и реки глубоки, горы покрыты белыми снегами…

«Что это за страна такая?» — думали многие.

И по народу пошла молва: «Кто не был на Черной реке, тот не видал чуда».

И вот, народ начал сниматься со своих насиженных земель и двигаться в неведомую страну, которую многие называли страной Карчи.

Карча каждого, кто приходил к нему, — какого бы племени он ни был, — принимал радушно и охотно. Он предлагал выбрать участок земли, и после того как пришедший выбрал и обработал его, земля становилась его собственностью. Скоро к свободолюбивому Карче начали стекаться целые семьи, рода и племена, и все находили у него приют и помощь. Одни селились вблизи Эль–Тюбе, другие — поодаль, третьи — за Черной рекой, называя свои селения именами старшин рода: Дауд, Джазлык, Учкулай.

Молва о свободной земле Карчи достигла Дагестана, Абхазии, Сванетии, Мингрелии — отовсюду к берегам Черной реки сходились люди. В земле Карчи беглые рабы обретали свободу и счастье трудиться для себя.

Из Крыма, прослышав о чудесной стране, прибыли Джан–духан, Ахтугай, Мусса, Карабан, удальцы–наездники и храбрые воины, три больших рода из племени алтыкелк–абаза со всем своим имуществом, крымчаки из Карасу–базара, хатюк–кайны, бесленеевцы.

Вскоре к счастливому Карче пришел из Крыма Баташ и привел с собою шестьдесят воинов. Карча очень обрадовался его приходу, ибо кабардинские князья начали тревожить набегами. Они побратались, обменявшись старинными, перешедшими к ним от отцов поясами.

Баташ не захотел жить в Эль–Тюбе, где и без того было много поселенцев, а облюбовал для себя другое место. Место, где он поселился, так и было названо Баташ[265], а Эль–Тюбе стало называться теперь Карт–Джюрт — Старое Селение.

Баташ был храбрый воин. В минуты опасности, показывая собою пример, бросался в самое пекло сражения и бился отчаянно. Карча любил Баташа за отвагу, за решительность и мужество. В народе говорилось:

— Карча учит добывать счастье, Баташ — беречь его…

Отцы учили сыновей:

— Кто не подчинится слову Карчи — нарушит обычай, кто не подчинится слову Баташа — совершит преступление.

Карче все чаще и чаще сообщали о том, что многие стремящиеся попасть в его страну люди гибнут в Черной реке, не в силах преодолеть ее стремнины.

Однажды в Карт–Джюрт прибежал один из рабов кабардинского князя Кази и упал к ногам Карчи.

— Великий Карча! — обратился он. — Я взываю к тебе и к твоему народу: помоги беглецам, что ищут спасения в твоей стране!

— Где эти беглецы? — спросил Карча.

— На реке! Их плот разбился об острые камни… Они вплавь стараются достигнуть твоей земли. Помоги им!

— Хорошо! — ответил Карча и тут же приказал снарядить пятьдесят лучших пловцов для спасения погибающих.

Оседлав коней, пловцы поскакали к реке, но было поздно: воды унесли и скрыли несчастных. Весть о гибели беглецов сильно огорчила Карчу.

— Нужно построить мост, — сказал он, — и оберегать его от разрушения. Пусть, кто хочет к нам переселиться, переселяется.

Застучали топоры, в лесах повалились кедры, ели, дубы; заскрипели колеса арб, подвозящих большие бревна к берегу.

— Если Карча сказал: нужно построить мост — мост будет!

Работа кипела, и скоро мост был выстроен. Об этом узнал Кази.

— Снарядить войско! — приказал он. — Нужно хорошенько проучить этого пришельца Карчу! Мало того, что он переманивает к себе моих рабов, он еще зарится и на мои земли!..

Сильное войско Кази двинулось к земле Карчи и вскоре, перейдя реку, подступило к селению Баташа.

Кази послал к Карче своих людей с требованием уплатить дань и взять с него слово: не вторгаться в пределы княжеских земель.

— Карча никому никогда не платил дани, — ответил посланцу Кази Карча. — И никогда не получал ее. Если же Кази непременно хочет получить дань, то я готов уплатить ее, только пусть он не гневается: невелика будет дань… — И отправил Кази старую связанную собаку.

Разгневанный Кази двинул свои несметные полчища на Баташ. Когда баташинцы, оставив свои дома, отступили к Карт–Джюрту, Кази двинулся и на Карт–Джюрт.

Уже шакалы сбежались на поживу, и вороны кружились над полями. Войска Карчи и Кази сошлись у берегов Черной реки и вступили в бой. Силы были неравные: Баташ с горсточкой своих удальцов не мог устоять против войска Кази. Карча, который наблюдал за битвой с высокого холма, приказал отступить.

— Мы вернем свою землю, — сказал он, — но нам нужно собрать силы…

Народ сжигал свои жилища, палил луга и поля, вырубал сады — все предавал уничтожению. Стада и табуны погнали вперед, навьючив коней всем, чем можно: коврами, пшеницей, клетками с птицей, — Карча уходил в Сванетию.

Тяжело было Карче оставлять свою новую родину, но он думал: «Оставляя родину, мы остаемся свободными, а если мы свободны, кто запретит нам вернуть ее?..»

Десять лет Карча и его народ жили в Сванетии с мыслью о возвращении на родную землю: готовили оружие, собирали людей, выращивали коней для похода. Дети превратились в юношей, юноши — в сильных мужей.

Суровая жизнь закалила слабых, и они, забыв о своих прежних немощах, хотели одного: скорее сразиться с ненавистным врагом.

Карча знал: выступать в поход раньше времени так же опасно, как и выступить поздно. Выступить, когда время заслонит собою воспоминания и любовь к родной земле — значит, все потерять. Вот почему, когда минуло десять лет со дня оставления народом своей земли, Карча решил: нужно выступать. Пригласив на объявленный по этому случаю военный праздник своих друзей сванов, Карча горячо поблагодарил их за гостеприимство. Когда Карча кончил говорить, вперед вышел старый сван по имени Адуа. Он был в полном облачении воина: в тонкой кольчуге, в руках — щит, копье и дошна. Короткий меч в черных, отделанных серебром ножнах висел у него на бедре. На голове — блестящий шлем, на поясе — буйволовый рог. Адуа поклонился Карче.

— Спасибо, отец народов! Твое желание стало нашим желанием. Мы не хотим иного, как того, чтобы ты вновь стал нашим соседом… А это сбудется, в этом клянусь я — Адуа!

И старый сван ударил в щит рукоятью меча. Все стоящие поблизости сваны, повторив слова Адуа, сделали то же. Раздался гулкий звон металла и дружный крик:

— Это сбудется, и мы поможем тебе в этом!

И вот Карча и Баташ повели свое войско на Кази. Ночью, перевалив через хребты высоких гор, они неожиданно натолкнулись на многотысячную отару Кази, которая паслась у их подножий. Баташ, захватив с собою пятьдесят самых опытных и смелых воинов, окружил пастухов.

— Отара будет нашей, — сказал он Карче.

Баташ так ловко подкрался, что ни одна собака не подала голоса. Он повалил старшего пастуха на землю, когда тот произносил клятву над зарезанным жертвенным бараном.

— Стой–ка! — закричал Баташ пастуху. — Кармаклык произнесу я!

Воины — те, что подкрались с Баташем, — окружили кош. Пастухи, которые считали, что Карча никогда больше не вернется на свою землю, очень растерялись, увидев его воинов.

— Пощадите нас! — взмолились пастухи. — Мы такие же, какими и вы когда–то были!

Карча вытребовал к себе старшего пастуха и, когда тот явился, сказал ему:

— Иди к своему властителю и передай: «Карча удесятерил свои силы и, взяв в помощь ненавистных Кази сванов, идет возвращать свою землю. Пусть Кази, если не хочет быть разбитым в бою и потерять все, оставит мою землю».

Старший пастух, опершись на свой длинный посох, долго стоял перед Карчею, словно боясь сдвинуться с места.

— Ты слышишь, что я говорю тебе? — спросил Карча, повышая голос и хмуря седые брови. — Иди же!..

Но пастух продолжал стоять, низко опустив голову. Баташ, находившийся тут же, не выдержал и заметил:

— Карча милостиво сохраняет тебе жизнь и возвращает родину. Зачем медлишь? Ступай!

Пастух не двинулся с места. Карча высказал предположение:

— Потеряв отару, он боится вернуться к своему властителю. Его ждет смерть! — И, обращаясь к пастуху, спросил его: — Верно ли я предполагаю?

Пастух ответил:

— Верно. У Кази меня ждет смерть.

— Хорошо. Я отправлю к нему своих людей.

Пастух, подняв глаза на Карчу, проговорил:

— Зачем тебе, Карча, рисковать своими людьми? Подожди — Кази сам пришлет к тебе людей.

Совет пастуха понравился Карче, и он приказал для безопасности перегнать отару подальше за хребет, а сам, расположившись лагерем, стал ждать прихода людей Кази. Не прошло и недели, как они явились.

— Что, искали овец, а нашли волков? — спросил их Баташ, выскакивая из засады и окружая пришедших.

— Баташ! — в страхе закричали окруженные.

— Узнали? — засмеялся Баташ. — На этот раз придется вам послужить и мне. Поверните ваших коней, натяните поводья и скачите. Остановитесь у дома Кази и передайте ему: отару свою он никогда не получит назад, если не выполнит трех условий. Первое условие: вернуть все, что было им взято десять лет назад. Второе условие: освободить землю Карчи и никогда не занимать ее. И третье условие: хорошо наградить сванов, которые пошли с нами в поход против него. Передайте Кази эти условия, поставленные Карчей, и ни он, ни я, ни народ не позволят ему отказаться от них.

— Хорошо, Баташ, мы передадим эти условия Кази. — И, повернув коней, ускакали.

В народе заговорили:

— Зачем Карча дает время для сборов? Нужно скорее напасть и разбить Кази!

— Карча, старея, теряет решительность!

— Карча не верит в наши силы!

— Напрасно хочет выжидать Карча! Врага лучше всего застать врасплох!

— Кази пойдет на хитрость — ко всему нужно быть готовым.

Разговоры эти дошли до Карчи. Карча приказал войску собраться вокруг высокой горы. Когда войско собралось, он поднялся на ее вершину и обратился с речью:

— Сыны! — начал он. — Я, старый Карча, дорожу каждым из вас. Мне горько будет потерять хотя бы одного воина. Вы — дети мои, и я люблю вас. Я и вы, все мы хотим вернуть свою землю. Если те, что отняли у нас нашу землю, вернут ее нам — мы будем жить так, как жили. Испытав на чужбине нужду, голод и унижения, будем беречь свою землю во сто крат крепче… Что для вас отара Кази? Разве мы не наживем на своей земле такой же отары?.. Пусть же эту отару возьмет себе алчный и злой Кази — мы отдадим ее ему. Один из вас мне дороже всей отары! Вот почему я жду ответа и не иду наступлением на Кази.

Войско заволновалось, раздались крики:

— Ты наш отец, Карча, наш любимый отец!

Недолго пришлось Карче и Баташу ждать ответа: алчный Кази поторопился выразить свое согласие.

— Что же касается исполнения последнего условия, — заявили его посланные, — то Кази не хочет платить дань ненавистным сванам.

— Что ж, — ответил им Карча, — тогда мне придется уплатить им, и я распоряжусь по своему усмотрению.

И Карча тут же, в присутствии посланных, отдал распоряжение: половину отары Кази передать сванам.

— Осталась вторая половина, — заявил Карча, — поспешите сообщить Кази: как бы мне не пришлось отдать и ее.

Когда посланцы приехали во второй раз, они уже сообщили, что Кази оставил землю Карчи.

Карча приказал впереди войска гнать отару Кази. Воины так и сделали. Отара прошла все земли и достигла границы Кабарды. Там ее встретили пастухи Кази. Воины Карчи передали отару им.

Народ снова зажил на своей земле. Шли годы. Карча, чувствуя приближение смерти, собрал народ у входа в темное Учкуланское ущелье и, сидя на большом камне, объявил:

— Сыны! Помните: в свободной земле должны быть свободные люди, из какого бы племени они ни происходили: кабардинцы, сваны, абхазцы, лезгины, кумыки. Сохраняйте дружбу между собою, помогайте друг другу возделывать сады, распахивать поля, косить луга, собирать хлеб, строить жилища. Живущим в дружбе все будет доступно, все легко. Не бойтесь принимать к себе новых людей, тех, что ищут у вас помощи и бегут из неволи, не бойтесь делать их равными — они ваши друзья. Но если кто–либо захочет захватить вашу землю и подчинить вас себе, не жалейте сил для защиты. Защищайтесь всем, чем можно защититься, защищайтесь, пока видят ваши глаза, дышит ваша грудь. Защищайтесь от всех, кто посягает на вашу землю, ваша земля — ваша жизнь, ваше счастье…

Вскоре Карча умер. С великими почестями сыны похоронили своего родоначальника, вождя и друга. Долго оплакивали женщины его кончину, а мужчины носили по нем траур.

Со дня, как не стало Карчи, — о, как завысокомерился Баташ! Он заставлял почитать себя как властителя и хозяина этих долин, рек и гор. В народе пошел ропот: Баташ захотел сам сделаться ханом! Осуждения и проклятия посыпались на его голову. «Возгордился Баташ, забыл свой народ!» — слышалось всюду.

— Не надо быть столь надменным, не надо так величаться! — предупреждали Баташа его сыновья. — Будь вождем народа, но не его тираном!

— Я поступлю так, как поступил Темучин, — отвечал им Баташ. — Темучин собрал багатуров и нойонов на реке Ононе, и я соберу абазинцев, алты–келк–абаз, балкар и все другие племена на Черной реке. Он велел поднять себя на белой кошме и объявить предводителем, и я велю сделать то же…

— Так делали багатуры и нойоны при избрании хана, — возражали Баташу сыновья, — а ты разве хан?

— Они делали так при избрании предводителя, — отвечал им Баташ. — А разве я не предводитель всех народов, какие живут у берегов Черной реки? Я так же, как Темучин, водружу у берегов Черной реки знамя с девятью белыми конскими хвостами и заставлю всех присягнуть себе. И, как Темучин назвался Чингисханом — великим ханом всех монгольских племен, так назовусь и я…

Минул год со дня смерти Карчи, и Баташ заявил всем народам, какие жили на земле Карчи:

— Теперь ваш хозяин я. Вы и ваши земли принадлежите мне.

— Мы готовы слушать тебя как отца, но принадлежать тебе как рабы мы отказываемся!

— Я и Карча открыли эту землю. Я и Карча отвоевали ее у Кази. Карчи нет, я — властитель ваш и этой земли.

Старики обратились к Баташу с мольбой.

— Вспомни, Баташ, — говорили они ему, — ты же сам был в неволе, сам был рабом… И сам же ты не захотел им быть!

Баташ нагло ответил:

— Я никому не буду принадлежать. Речь идет о вас. Вы будете принадлежать мне.

И назначил день сбора всех племен на Черной реке для объявления себя ханом.

Тогда двенадцать сыновей Баташа (имена их забыл народ) сговорились убить своего кичливого и жестокого отца. Кинули жребий — исполнение приговора пало на двух младших сыновей Баташа. Они подстерегли отца во время охоты и, натянув тетиву луков, спустили стрелы. Одна стрела попала Баташу в сердце, другая — в правый глаз. Баташ, издав громкий вопль, упал замертво. Убийцы кликнули своих сообщников–братьев и, когда те пришли, собрали народ.

— Вот, смотрите сюда. Здесь лежит ваш тиран, которого вы хотели почитать как вождя, но он не оправдал вашего доверия! — сказал младший из сыновей Баташа. — Мы убили его, ибо жизнь одного человека стоит меньше, чем счастье всего народа, кем бы ни был тот человек.

Прошел еще год. Сыновья Баташа затеяли между собой ссору: кому быть первым, кто должен заменить собою отца и быть его преемником. Пользуясь распрями между ними, народ приказал им покинуть пределы своих земель.

— Не затем освобождались от рабства, чтобы вернуться к нему теперь, когда мы обрели свободу!..

Так сказали посланные народом люди, провожая сыновей Баташа до земли кабардинцев.

И когда не стало ни Баташа, ни его сыновей, народ снова обрел для своей родины свободу и зажил счастливой жизнью.

Страну же свою назвал Черная река — Карачай.

КАРАБАТЫР[266]

Давным–давно жил в одном ауле старый охотник. Не было в Карачае охотника искуснее его — бил он птицу на лету без промаха.

Однажды охотился он целый день, да неудачно. Не захотел возвращаться домой без добычи, решил он заночевать в лесной чаще в шалаше. А когда проснулся утром, то глазам своим не поверил. Огромный страшный дракон опоясал шалаш хвостом, словно толстым канатом. Вынул охотник из ножен свой кинжал, чтоб изрубить чудовище на куски. Вдруг заговорил дракон человеческим голосом:

— Остановись, охотник! Не съем я тебя и вреда никакого не причиню! Отпущу тебя живым и невредимым, но с одним условием. Говорят, ты вырастил трех сыновей. Как придешь домой, одного пришли ко мне. Не исполнишь — пеняй на себя: не жить тогда тебе больше на свете!

Что было делать охотнику?

— Ладно. Раз дело так обернулось, обещаю прислать к тебе одного сына, — ответил он.

Вернулся охотник домой, рассказал, какая беда с ним случилась, и спрашивает сыновей:

— Кто из вас, сыны мои, согласен пойти к дракону?

Отказались старшие братья, а младший, Карабатыр, сказал:

— Не тревожься, отец. Завтра на рассвете я отправлюсь в лес.

С вечера приготовил Карабатыр свои боевые доспехи, а рано поутру пустился в дорогу. В лесной чаще разыскал он шалаш, забрался в него и задремал.

Проснулся юноша от шума. Выглянул из шалаша и увидел, что кольцом свернулся вокруг шалаша страшный дракон.

Выдернул Карабатыр свой сверкающий меч и занес его над головой дракона. Заговорило чудовище человеческим голосом:

— Не торопись, смелый джигит, сразиться со мной! Лучше иди за мной, куда поведу!

Решил Карабатыр узнать, что будет дальше. Убрал меч в ножны и отправился за драконом.

Шли они, шли, уже и места кругом совсем незнакомые. Завел дракон Карабатыра на широкий двор, огороженный плетнем. Посредине двора стоял дом. Вышел из него седой старик, встретил пришедших поклоном. Был тот старик главным среди чабанов.

Подошли вскоре и другие чабаны, стали они говорить друг другу:

— Нашел себе зятя наш старший чабан.

Удивился Карабатыр: «Почему называют они меня зятем этого старого человека?»

Не успел он никого спросить о том, как подхватили его чабаны под руки, ввели в дом по ступенькам, усадили за стол и угостили как самого дорогого гостя. Когда кончили есть и пить, вышла к нему девушка красоты необыкновенной. Щеки румянцем пылают, длинные ресницы стыдливо книзу опущены и коса — до самого пола.

С первого взгляда полюбилась Карабатыру черноглазая красавица, и взял он ее себе в жены. Со всего края съехались люди на свадьбу. Семь дней и семь ночей длился свадебный пир.

Аул, в котором жил старший чабан, был богатым. Жили там люди в достатке и благополучии. Были у них тучные стада, табуны чистокровных коней. Только маловато было земли, и приходилось скот пасти далеко в чужих краях. Но вот беда: кто уходил с табунами на далекие пастбища, тот не возвращался. Исчезали и кони и люди.

Услышал об этом Карабатыр и решил пойти туда, откуда не вернулся еще ни один чабан. Пришел юноша к старшему чабану:

— Разреши, старейший, попытать счастья? Хочу я пойти туда, откуда никому назад пути не было.

Покачал головою старик:

— На опасное дело решился ты, сын мой! Много пропало там людей, и никто не знает, что с ними стало. Иди, если надеешься на свою силу, а если сомневаешься, лучше оставайся дома.

Но твердым остался Карабатыр в своем решении:

— Раз задумал — пойду. Я не первый и не лучший из всех, так, может быть, буду последним, и перестанут погибать люди.

Знал старший чабан о мужестве и силе своего молодого зятя, сказал ему:

— Тогда собирайся, готовь оружие и доспехи. По пути встретишь чабанов и табунщиков, погостишь у них, отдохнешь перед дальней дорогой.

Так и сделал Карабатыр. Приготовил доспехи, наточил меч, сел на коня и отправился в путь.

Ехал он, ехал и приехал к высокой отвесной скале. Вдруг неизвестно откуда появился перед ним могучий тур. Поднялся он на задние ноги, ударил крутыми рогами и разрубил коня джигита пополам, а седока отбросил глубоко в ущелье.

Очнулся Карабатыр на дне ущелья, поднялся, а тур толкает его рогами и гонит впереди себя. Ничего не поделаешь, пошел юноша. К вечеру пришли они к большому стаду коз и погнали стадо к огромной пещере. В глубине ее, сверкая единственным глазом во лбу, сидел великан. Увидев тура, сказал великан:

— О тур мой дорогой! Верный слуга мой! Чую я, приготовил ты мне добрый ужин.

Загнал великан стадо коз в пещеру и завалил вход огромной каменной глыбой. Потом одноглазый развел в очаге огонь и посадил Карабатыра рядом с собой, а сам улегся и стал ждать, когда накалится на огне железный вертел. Не успел он прилечь, как сразу захрапел.

Вскоре Карабатыр увидел, что докрасна накалился вертел. Схватил его джигит и ударил в единственный глаз великана. Подскочил великан как ужаленный, заметался по пещере, а за ним стал кружиться и тур.

Карабатыр замахнулся мечом — отрубил туру голову. Содрал с него шкуру и натянул на свои широкие плечи.

По всей пещере бегал слепой великан, но не мог схватить батыра. Тогда он ощупью дошел до входа, слегка отодвинул камень и начал по одной выпускать коз на волю. Дошла очередь до Карабатыра. Великан провел рукой по спине юноши и принял его за своего любимого тура:

— О тур круторогий! Вся надежда теперь на тебя, береги мое стадо.

Только проговорил великан такие слова, слышит — кричит Карабатыр:

— Э–гей! Здесь я, слепое чудовище! Лови меня!

Великан погнался за быстроногим юношей, но, как ни старался, не мог поймать! Тогда снял слепой кольцо с пальца и бросил его в ту сторону, откуда слышался голос Карабатыра.

— Несчастный! — закричал он. — Возьми кольцо, оно тебе поможет!

Поверил батыр и надел на палец кольцо. И тут же запело кольцо на пальце у юноши, а великан начал преследовать его по звуку.

Не раздумывая подбежал Карабатыр к обрыву, сдернул с пальца перстень и швырнул его в пропасть. А великан как бежал на звук, так и не мог остановиться: рухнул вниз, на острые камни.

Карабатыр заглянул в пропасть и увидел на дне ее широкий луг. Посредине лежал мертвый великан, а вокруг вся поляна была усыпана телами погибших.

«Так вот куда девались чабаны и табунщики!» — с грустью подумал Карабатыр, как вдруг заметил, что один из лежавших на лугу людей зашевелился, дрогнули и раскрылись его веки.

— Эй, добрый человек! — проговорил он, обращаясь к Карабатыру. — Ты доблестно победил зло, ты должен вернуть нас к жизни. В пещере, которую ты оставил, стоит кованый черный сундук. Раскрой его, и на самом дне ты найдешь пузырек. В нем ты увидишь порошок, и посыпь тем порошком человечьи кости, и оживут давно погибшие люди!

Вернулся Карабатыр в пещеру, отыскал черный сундук, достал пузырек. Спустился он в пропасть и только посыпал истлевшие кости волшебным порошком, как поднялись перед ним живые люди.

Сказал им изумленный Карабатыр, поклонившись:

— Вы снова живые! Нет на свете ни злобного одноглазого людоеда, ни его верного тура, которые погубили вас. Вы свободны, братья, и вольны идти куда пожелаете.

Большинство решило остаться с Карабатыром, остальные разошлись по домам.

А Карабатыр со спасенными людьми благополучно вернулся в страну пастухов.

С радостью и ликованием встретили их чабаны и табунщики и с почетом проводили героя в дом его тестя. Торжественный и большой пир устроили в его честь люди.

Уже далеко за полночь пришел Карабатыр к молодой красавице жене, которая давно ждала его.

— О славный муж мой Карабатыр! Ты отважный и смелый батыр. Ты убил злого великана с единственным глазом во лбу и тем освободил и меня от злого заклятья. Теперь могу я открыть тебе тайну: дракон, который привел тебя к главному пастуху, — это была я сама. Загляни в наш сарай, там лежит чешуя дракона!

— Вот чудеса! Я и не знал, что бился с чудовищем и за твое освобождение. Теперь ты, моя любимая, можешь жить спокойно, не ведая страха перед одноглазым великаном. Сердце мое радуется, что сумел я избавить людей от страданий и смерти. А шкуру дракона нельзя оставить — люди будут бояться, — добавил Карабатыр и бросил блестящую чешую в огонь.

Смрадный дым от костра пошел, а когда сгорела чешуя, стало небо над страной пастухов ясным и безоблачным.

С той поры, говорят, не бывает там ни гроз, ни бурь, ни метелей. И живут люди спокойно и счастливо.

А Карабатыр затосковал по родным местам и вместе с женой возвратился в родной аул к своему отцу–охотнику.

Выстроили молодые дом на самом краю аула и стали жить в дружбе и согласии.

ЧЕРКЕССКИЕ ЛЕГЕНДЫ[267]

О КАМНЕ, О ЧЕЛОВЕКЕ И ПРАВДЕ[268]

О путник, если на твоем пути лежит камень — убери его! Пешеход, споткнувшись, упадет, конный — ранит коня…

О путник, если увидишь надмогильный камень — остановись, почти память умершего…

О путник, если путь твой преградит камень, обойди его — этим ты обережешь себя.

Камень нужен человеку, чтобы не разрушать, а строить. Нет лучшего амулета, чем камень, — он отвращает зло и бедствия.

Здесь и будет рассказ о камне, о человеке и правде.

В земле черкесов на берегах двух рек, Афипсы и Шебжи, с неизвестных времен лежал Черный камень, сброшенный с могилы джинна–падишаха, что находится у истоков Энджик–Су.

Чтобы умерший никогда не тревожил живых, на могиле его нужно поставить камень — иначе живые будут в постоянном долгу перед ним. Таков обычай, и так ведется среди всех народов.

Но черкесы не верили, что джинн–падишах умер. Почему рушились на дорогах скалы, потоки воды смывали поля и сады, обвалы засыпали скот?.. Кто посылает холод, зной и ветры?.. Откуда столько болезней, вражды между племенами, голод и нищета?.. Это он, джинн–падишах, виновник всего — он расточает несчастья и отнимает радости…

Когда джинн–падишах на неведомом черкесам языке поднимал крик — все умолкало. Лес переставал шуметь листвою, реки — водами, поля и луга — цветами и травами. Птицы прекращали свой щебет, звери — рев, люди — говор. Наступала тишина, и в этой тишине голос джинна–падишаха гремел, словно горный обвал. Тогда деревья ниже склоняли ветви, птицы прятали головы под крыло, люди уходили в жилища, плотно закрыв двери.

Все мысли, все желания и надежды народа: о, если бы поднять Черный камень к истоку Энджик–Су! Поднять и положить его на место погребения джинна–падишаха. Тогда все изменилось бы к лучшему…

Народ считал, что поднять Черный камень дано только Тлепсу[269]. Но Тлепса давно нет. Его священная могила в лесу Гучипце–Говашх полита слезами сородичей и заклята врагами.

Вещий и могучий Тлепс был кузнецом. Он ковал мечи, которые сносили леса, рассекали горы.

Умирая, Тлепс оставил народу свой меч. В народе говорится: «Рука, обронившая меч, отсохнет». Меч, кованный Тлепсом, был однажды выбит из рук его сородичей джинном–падишахом. И с тех пор народ жил в ожидании великих бедствий.

Шло время. Черкесы обращались к Тгару[270], ища в его имени успокоения и защиты. Но ни защиты, ни успокоения не находили. Черкесы жили в обмане, принимая обман за правду.

Насколько хватало сил, они боролись с джинном–падишахом. Но джинн–падишах, завладев мечом Тлепса, легко одерживал победы. Он поднялся к верховью Энджик–Су и посылал оттуда всякие беды.

— Созвать заучу[271], — потребовал народ от лте–губзыка[272], славного Темир–Казека.

— Будет зауча! — отвечал Темир–Казек.

После девичьего праздника — подарка цветов — на зеленом холме, освященном прахом прадедов, собрались все черкесские общины, племена и народы.

Среди прибывших юношей отличались двое: один Шрухуко–Тугуз — своей красотою, другой — Аксак–Ач[273] — своим уродством.

Шрухуко–Тугуз происходил из рода Казеков, и аталыком[274] его был знаменитый Супако. Он дал ему имя, он носил его на своих плечах, распевая ему боевые песни; он обучал верховой езде и стрельбе из лука. Шрухуко прибыл на заучу пятикратно вооруженный[275] на буланом коне.

Аксак–Ач — сын пастуха. Он не имел аталыком знаменитого наездника, ибо родился больным. Все вооружение Аксак–Ача составляли праща да рогатый посох. Аксак–Ач был хромым и к тому же кривым. Коня своего не имел.

Храбрый витязь — язык народа — Темир–Казек от имени зауча и своего приказал всем наездникам объединиться и отправиться для встречи с джинном–падишахом.

Не имеющий коня Аксак–Ач подошел к Темир–Казеку и попросил его:

— Пошли и меня. Я тоже хочу сражаться вместе с другими.

Казек, взглянув на кривого, ответил:

— Занимайся тем, чем занимался твой отец, — паси скот.

Аксак–Ач, тая обиду, отошел прочь.

Скоро по всей земле черкесов разнесся стук железных молотков, отбивающих наконечники копий, лязг стальных клинков, оттачиваемых на гладких камнях, звон посеребренных стремян, свист крученых арканов.

Скоро разнеслись и девичьи песни, провожающие наездников в далекий путь.

Аксак–Ач не занялся делом своего отца, а избрал себе ремесло Тлепса: стал кузнецом и каменотесом. Нашел неподалеку от селения, в котором он жил, пещеру, сволок в нее большие камни и принялся их обтесывать, чтобы после украсить именами героев.

Долго черкесы ждали возвращения наездников, посланных к истокам Энджик–Су. Наконец вернулся Шрухуко — и только один.

Мать встретила его вопросом:

— Где твои товарищи?

— Мои товарищи погибли в бою с джинном–падишахом.

— Почему же вернулся ты?

— Я добил джинна–падишаха, бросил его в яму, засыпал землею и утвердил на месте его погребения большой Черный камень…

— Ты поступил как достойный сын народа!

Сородичи, друзья и односельчане Шрухуко–Тугуза, узнав о победе над джинном–падишахом, принесли жертвы в честь Зелькута[276].

Возвращение Шрухуко совпало с праздником Созериса[277]. О, это к счастью! Известно, что Созерис, отправившись пешком по морю, вернулся; значит — кому суждено остаться живым, тот останется!..

Черкесы свели молодого наездника и его исхудавшего за долгий путь коня в священную рощу. Деревья, обвешанные старинным оружием[278], склоняли свои ветви, когда они двигались между ними. Шелест листвы сливался со звоном серебра, стали и железа. Множеством приношений наполнилась роща.

— О Созерис, ты ходил пешком по морю — и вернулся! Так вернулся и наш посланец! — пели девушки.

Храброго Шрухуко–Тугуза черкесы окружили почестями, ему подарили лучшего во всей земле черкесов коня, лучшее оружие.

Властитель Анапы Гасан–паша усыновил Шрухуко. Племянник Гасан–паши Седр–Азам послал к нему гонцов с приглашением приехать в Стамбул.

Шрухуко, собрав веселых своих товарищей, отправился в дальний путь. Седр–Азам приветствовал гостей с падишахской пристани на виду у всего сераля. Стамбул устроил празднество в честь Шрухуко–Тугуза.

А пока Шрухуко веселился в чужеземной стране, в земле черкесов произошли беды: солнце спалило посевы, в садах червь пожрал плоды, на дорогах рушились скалы.

— Нет, джинн–падишах не умер! — говорили черкесы.

В одну из гроз с верховья Энджик–Су, трижды ударившись о землю, упал Черный камень. Со всех сторон к месту его падения, к берегам Афипсы и Шебжи, съехались черкесы.

— Пока этот Черный камень не будет поднят на могилу джинна–падишаха, до тех пор черкесы будут испытывать несчастья! — сказал лте–губзык.

И правда: с того дня, как упал камень, беды умножились.

— Скорее на кладбище начнут шептаться могильные камни, чем найдется такой человек, который поднимет эту каменную глыбу, — говорили черкесы. — Если кому это и было по силам, так только Шрухуко.

И верно: равного ему по силе человека не находилось, хотя с того дня, как упал Черный камень, прошло много времени.

Черкесы жили в ожидании возвращения Шрухуко, претерпевая голод и нужду. А Шрухуко все не возвращался.

— Он забыл свою землю! — сказал однажды Аксак–Ач и предложил общими усилиями поднять камень.

Но черкесы, взывая к силе и милосердию Тгара, не послушались хромого каменотеса.

Тгар же остался безучастным. Черкесы уже перестали доверять его силе. Тгар — так решили они — не имел уже той власти, что раньше. Видно, и боги стареют!..[279]

Аксак–Ач по–прежнему работал в своей пещере. О нем можно было сказать: «Он прожил в своей пещере триста девять лет»[280]. Однажды, потеряв надежду на возвращение Шрухуко, Аксак–Ач высек на Черном камне такие слова: «Кто хочет сделать народ счастливым, пусть примет на свои плечи этот камень и отнесет его к могиле джинна–падишаха».

Первый, кто увидел эту надпись, был бедный пастух. Опершись на посох, он долго стоял перед камнем, читая высеченные на нем слова. Придя в селение, он передал их встречным: молодым и старым, богатым и бедным.

Молодые сказали:

— Видно, кривой задумал посмеяться над нами. Ну, кому под силу поднять этот камень?.. Если не можешь сделать сам, не заставляй других…

Старики сказали:

— Урод учит людей! Где это видано? Пусть сидит как сидел в своей пещере и стучит молотком. Не ему указывать народу!

Богатые сказали:

— Видно, времени у нашего хромца много, если он оставляет свою работу и берется за ненужное дело!

Бедные сказали:

— Найдется ли такой человек, который отнесет Черный камень?

На другой день, когда бедный пастух гнал скот из селения на пастбище, он опять остановился у Черного камня. Надпись на камне увеличилась: кроме тех слов, что были высечены раньше, он прочел: «Кто бы он ни был, из какого бы племени ни происходил, но если он отнесет этот камень — слава ему…» Пастух не вернулся в селение передать сельчанам написанное, а, гоня скот, пошел на пастбище, раздумывая над прочитанными словами.

Вечером он слышал в селении разговоры молодых и старых, богатых и бедных.

Молодые говорили:

— Косоглазый позорит нас!

Старые говорили:

— Но иноплеменнику мы не позволим коснуться камня.

Богатые говорили:

— Косоглазому нужно меньше платить — тогда он будет больше работать!

Бедные говорили:

— Скорей бы нашелся такой человек!

На другой день пастух прочел на Черном камне новые слова: «Привет тебе, путник, вступивший ногами на эту землю!.. Если у тебя острый взор, крепкие руки и ноги, мужественное сердце — будь решителен: подними камень!.. Народ воздаст тебе почет, ибо ты вернешь ему счастье…»

И снова по селению пошли разговоры.

Молодые кричали:

— Видно, косоглазый не кончил свои издевки!

Старики качали головами:

— Косоглазый лишился рассудка!

Богатые требовали:

— Как он смеет сулить почет путнику и счастье народу, не спросив у нас?.. Отнять у него молоток и долото и выгнать из селения!

Бедные повторяли:

— Скоро ли придет такой человек? Не попробовать ли нам самим поднять Черный камень?

Прошло много–много лет. В селении забыли о надписи, сделанной каменотесом. Сам Аксак–Ач состарился и с трудом держал в дрожащих руках молоток и долото. Односельчане часто видели его возле Черного камня — каменотес сидел здесь целыми днями, смотря под гору, на дорогу.

Однажды этими местами, преследуя уходящего тура, пробирался молодой охотник из другого племени. Аксак–Ач не побоялся остановить его и заставить прочесть надпись на Черном камне. Охотник прочел ее и спросил:

— Чья смелая рука высекла эти слова?

— Вот эта дрожащая рука, — ответил Аксак–Ач, — но когда–то она была крепкой…

— Что ж, я, пожалуй, попробую поднять этот камень!

Проходивший неподалеку пастух услышал слова охотника и рассказал о них в селении. Толпы народа устремились к Черному камню. Вперед вышел старик лте–губзык, славившийся своим добрым именем, умом и справедливостью.

— Ты — путник, значит, — наш гость и друг. Привет тебе! — обратился он к охотнику.

Охотник скромно поклонился:

— Спасибо тебе, добрый человек, и твоему обществу.

Старик, указывая на пастуха, спросил:

— Правду ли говорит он, что ты собираешься поднять Черный камень? Поднять и отнести его на могилу джинна–падишаха?

— Это правда, — ответил охотник.

Удивился старик:

— Ты человек другого племени и хочешь сделать нам то, что мы пытались и… не смогли. Ты знаешь, что тогда мы обретем счастье?

Охотник ударил ногою о камень.

— Здесь так написано…

Старик повернулся в сторону Аксак–Ачи:

— Это его слова… — И ткнул в него палкой.

Охотник наклонил голову, задумался. Старики молчали.

— Джинн–падишах, который наносит вам беды, — этот джинн–падишах посылает те же беды и моей земле, — проговорил наконец охотник. — Хорошо, когда люди, говорящие на разных языках, начинают понимать друг друга.

— Говорит сердце, а язык только произносит.

— Мудрые слова дороже золота. — И, показывая рукою на Черный камень, охотник сказал — Я исполню ваше желание — подниму этот камень.

Старик удивился словам неведомого охотника:

— Дерзкий ты человек! Ты не больше, чем мы, и, верно, не сильнее нас.

— Это верно, — отвечал охотник, — я такой же, как вы. И, может быть, среди вас есть человек сильнее меня. Но он не хочет попробовать силы, а я хочу…

— Осмеют люди такого человека, если он объявится! — сказал старик, ударяя посохом о землю.

— Решиться на жертву для блага народа — достойно. Разве у народа для решившегося на это ничего не найдется, кроме смеха?

— Сожаление позорнее смеха! Сожалеют о слабых, а смеются над безумными. Но безумие простят, слабость — никогда!

— Счастье дается сильным. Тгар мучил вас обманами и страхом. Вы отказались от него. Джинн–падишах отнял у вас меч и, находясь в могиле, не оставляет вас в покое. Вы не можете от него отказаться — вам нужно убить его. А убить джинна–падишаха может только правда: она несокрушима и тверда. Как трудно нести камень, так же трудно нести и правду. И чем выше поднять и вознести правду, тем больше людей увидят и узнают ее. Не камень убьет джинна–падишаха — убьет его правда!

И, сказав так, охотник поднял Черный камень на плечи и пошел в горы легкой и твердой поступью, какой ходит тур по каменистым откосам. Первый, кто последовал за ним, был Аксак–Ач. За Аксак–Ачем пошли бедняки, за бедняками — молодежь. Старики, после долгого раздумья, пошли тоже. И только одни богачи остались на месте.

Когда охотник, поднявшись к истоку Энджик–Су, сбросил с могучих своих плеч Черный камень, все услышали, как земля приняла последний вздох джинна–падишаха. Криком радости огласили черкесы горы: джинн–падишах умер!.. Когда черкесы спохватились, охотника уже не было.

— Где он? — спрашивали они Аксак–Ачу.

— Он ушел, — отвечал каменотес.

— Не иначе как ему покровительствует сам Мезитх[281], — решили черкесы.

А когда вернулись к себе — все изменилось, все стало иным. Горы имели другие очертания, реки — другое направление. Где раньше возвышались каменистые уступы — там цвели сады, колосились поля. Непроходимые тропы стали доступны, самые высокие вершины — близки.

— Охотник дал нам счастье! — говорили черкесы.

Аксак–Ач, обретший силы, начал без устали работать в своей пещере. Звонкие удары железа наполняли гулом черкесские ущелья, неслись через хребты к равнинам, терялись в густой хвое лесов.

— Что он там делает в своей темной пещере? — спрашивали черкесы друг друга, прислушиваясь.

Молот одноглазого каменотеса звучал все громче и громче. Его удары были слышны всюду: в горах, долинах и ущельях…

— Позовите его, — говорили старики молодым, — пусть он выйдет из своей пещеры и скажет нам, что он там делает.

— Мы не можем войти к нему, — отвечали молодые старикам.

И тогда старики решили сами войти в пещеру. Подошел день избавления — праздник в честь избавления от джинна–падишаха. Старики вошли в пещеру каменотеса, темные и печальные.

Аксак–Ач обсекал острым молотком подножье большой глыбы. Он оставил свою работу и взглянул на вошедших.

— Приветствуем тебя, Аксак–Ач, потомок Тлепса, и желаем тебе долгой жизни!

Аксак–Ач поклонился.

— Я рад видеть под черными сводами моей пещеры великих и мудрых мужей.

Вошедшие спросили:

— Мы хотим узнать, что заставляет тебя неустанно стучать молотом?

— Память о человеке, помогшем обрести нам счастье! — ответил кузнец. — Я хочу запечатлеть на камне его мужество, силу и твердость. Кому народ передоверяет свою память? На чем пишутся имена героев?

— На камне! — сказали вошедшие.

— Вот я и хочу навечно сохранить его изображение.

— Но тебе известно, что новая вера наша запрещает это делать? Безумие лепить изображение человека и высекать его на камне!

— Кто не хочет отступить от веры — пусть скажет мне! — сказал каменотес.

— Мы все не хотим! — отвечали старики.

— Пусть любой из вас возьмет молоток и подойдет сюда…

Молоток взял самый древний старик и подошел к месту, указанному каменотесом. Аксак–Ач одним движением сдернул с высокого камня покрывало, и все увидели изображение охотника. Старик, державший молоток, опустил руку.

— Я узнаю: это тот самый охотник, что вел нас! — тихо сказал он. — Ради исполнения законов веры я должен разбить это изображение! Но пусть лучше гнев пророка обрушится на мою голову, чем мой молоток на это изображение. Я готов понести возмездие!

И старик положил молоток на землю.

Аксак–Ач спросил:

— Кто поднимет молоток и нанесет первый удар?

Но он не получил ответа.

Тогда самый древний старик вышел вперед и сказал:

— Камень, что лежал у ворот нашего селения, напоминал нам о горе. Камень с изображением человека, уничтожившего джинна–падишаха, напоминает нам о счастье. Поставим же его на то место, где лежал Черный камень, ибо горе народа сменилось радостью!

И, устроив торжество, черкесы вынесли каменное изваяние к воротам селения. Они установили его на том месте, где лежал Черный камень, — отсюда любой путник может его видеть.

О ДЕВУШКЕ, О ЖЕНЩИНЕ, О МАТЕРИ И ОБ УХОДЯЩЕЙ ЛЮБВИ[282]

О Бхезинико![283] Я храню клад. Этот клад для тебя. Ты найдешь его. Он будет тебе принадлежать. Самый драгоценный из всех драгоценных кладов…

О Бхезинико, жених мой! Клад этот — мое тело, белое, словно сахар, мои губы, еще не раскрытые никем, моя грудь, не знавшая цветения…

Смотри, на мне пша–кафтан[284], шитый золотом и серебром. В ушах серьги, на руках браслеты, а на голове, над бровями, — цепь и монеты. Все убранство мое и украшения для тебя, о Бхезинико!..

Пша–кафтан долго связывал каждый шаг мой. Его серебряные застежки теснили грудь мою и не давали ей свободно дышать. Не нужно красивых цепей на голове и золоченых шнуров на груди — ты, о Бхезинико, освободишь меня от них!

Когда я вижу тебя, слезы туманят мне глаза. Скрываясь от твоего взора и взора всех окружающих, я слежу за тобою. Мое сердце полно гордости и восхищения.

Если ты захочешь похитить меня, я первая выйду к тебе навстречу. Твой конь, под расписным седлом, будет ждать нас среди скал, в темной расщелине. Ты позовешь его свистом, и он встанет подле нас, нетерпеливый, готовый к бегу. Лишь коснется твоя нога широкого стремени — конь понесет нас через долы к лесу. Пусть нас будет преследовать мой отец и мои братья — мы уйдем от них. Нашим жилищем будут лес и горы, нашими друзьями — птицы и звери. Но зачем тебе похищать меня? Ты — красавец, за тобою слава удальца, твой род славен и велик. У тебя много друзей, хорошие поля, тучная отара, быстрые табуны, высокая сакля. Между нашими отцами был сговор. Мы жених и невеста… Зачем похищать тебе меня?..

Ты введешь меня в твою саклю. Укажешь на приготовленное твоими родственниками и друзьями брачное ложе. И я подчинюсь тебе… В твоих больших руках блеснет острая сталь — ты коснешься ею шелковых шнуров пша–кафтана. Тугие шнуры распадутся, освобождая мою грудь. Ни капли крови не выступит на моем теле, не боль, а простор почувствует моя грудь. О ловкий, сильный, Бхезинико, я в радости назову тебя: муж мой!..

И вот раскрылся цветок любви — я стала твоей. Я расстелю ковер у порога сакли — сделаю вход в наше жилище радостным. Час возвращения Бхезинико в дом — счастливейший час моего дня. Час ухода Бхезинико — самый печальный час. Я хочу быть с тобою постоянно. Но ты — воин, охотник и наездник. Все чаще отсутствие твое, о Бхезинико!

Я провожу дни в ожидании тебя. Мой девичий кафтан убран. Я больше не надеваю его. С каждым днем тяжелеет тело мое. Мне трудно двигаться и трудно петь. Я забываю свои девичьи песни. Я думала: моя любовь к тебе, о Бхезинико, никогда не иссякнет. Но идут дни, месяцы… Отцвела и ушла весна. Время!..

Ты строго говоришь мне:

— У меня должен быть сын!

— Будет сын… — отвечаю я, хотя в душе у меня тревога.

«Будет сын, будет сын…» — повторяю я, боясь подумать о дочери. «Сын! Сын!..» — с этим словом я засыпаю и просыпаюсь.

Теперь я хожу осторожно. Не поднимаюсь по каменным ступеням. Не ношу кладь и воду. Мать моя и подруги оберегают меня от всего.

С рассветом в мой дом приходят старые женщины. Заняв место в темном углу, сидят часами. Они говорят, что нужно делать мне, как охранить себя, к чему быть готовой. Я слушаю их, и сердце мое наполняется тревогой. Во мне рождается крик: «Я хочу сына, сына!..»

Проходят последние дни ожидания и мук. Дом оглашается криком новорожденного. Я вижу ласковые глаза старых женщин. «Сын!» — говорят их глаза Я протягиваю руки к моему первенцу. Но не вижу его — слезы застилают взор мой.

— Он будет сильным, — говорят мне, — слышишь его властный и настойчивый крик?

Ко мне наведываются все женщины селения.

— Ты счастливица! — говорят они. — У тебя первенец — сын!..

Идут ночи и дни, дни и месяцы — проходят годы. Из ребенка мой сын превращается в юношу. Он пылок и неусыпен. Он не чванлив и не дерзок. Он скромен со старшими, ласков с товарищами. Он говорит тихо и никогда не вступает в спор.

— Ты — черкес, ты — сын Бхезинико, — говорю я ему. — Бхезинико уже нет в живых — храни его имя, честь и славу. Тебя некому наставить и обучить военному искусству. Но, как птица, оставляя гнездо, не учась поднимается в воздух, так и ты, отправляясь в поход, будешь знать, как вести себя.

По селению проносится слух: в ущелья и горы вступают враги.

— Юноши! Мужчины! — раздается крик по селению. — Выводите своих коней!..

Если обычай таков: не плакать, не провожать за ворота селения уходящих в поход, — не выйду, не заплачу и я.

Вон тучи покрыли горы — идет гроза. Вон уже молния сверкнула в долине, и гром прокатился по ущельям. Испуганная отара бежит с горы к селению.

Взяв за длинный повод коня, я подвожу его сыну. Он берет повод и легко вскакивает в седло. Конь вскидывает морду, устремляется к воротам. Ударом ладони сын распахивает тяжелые ворота. Я кричу:

— Прощай!..

И сын мой скрывается.

Теперь я не сплю ночами. Открываю дверь и гляжу во мрак ночи. О сын мой! Где ты сейчас? Куда лежит твой путь? Может быть, ты окружен врагами? Может быть, ты продрог от ночного холода? Может быть, охромел твой конь и ты сбился с пути?.. Кто ответит мне, кто скажет?.. Через какой снежный перевал совершаешь ты переход? На каком каменистом берегу реки ты стоишь? В каком темном лесу ты расположился на отдых?..

Я не могу спать. Я стою у порога сакли и слушаю шелест трав, рокот потока и шуршанье земли, сползающей с отрогов гор. Мне хочется пойти в ночь и звать тебя в тишине…

Я хочу, чтобы долгую ночь сменил день. Но вот подходит день. Я думаю и думаю о тебе. Может быть, тебя томит зной, и нет родника на твоем пути? Может быть, у тебя кончились припасы, и переметная сума твоя пуста? Может быть, у тебя иссякли силы, и ты беззащитен?..

Я засыпаю, мне чудится: стучат в дверь и несут весть о тебе. Пробуждаюсь, а тебя нет, о сын мой!..

Я выхожу на кровлю и, сидя у края ее, смотрю в даль. Ветер поднял облачко пыли — мне кажется, едешь ты. Слышу цокот копыт, мне кажется — скачет твой конь.

Время идет, а тебя все нет и нет. Девушки идут на родник за водой, старики едут в лес на охоту. А я, сидя на кровле, буду ждать, думать и мечтать о тебе.

Я сижу в забытьи, забыв о работе и пище.

В селении раздаются крики:

— Гонцы показались на дороге!

Я вскакиваю и протягиваю руки вперед. «Не сон ли это?» — спрашиваю я себя.

Гонцы, несущие весть о победе, приветствуют меня громкими возгласами:

— Твой сын — победитель!..

И спешат дальше, в другие селения. Меня окружают люди, все хотят видеть мать героя–победителя. Я жду дня твоего возвращения. Твой приезд будет не только моим праздником, но и праздником всех.

— О люди, седлайте коней и скачите ему навстречу! Он приближается, он близко. Скорей, скорей!

Я широко распахиваю перед ним ворота дома…

И вот пришел день, и сын мой вернулся. Честь и слава вам, геройская рать, отстоявшая свою землю!.. Честь и слава тебе, о сын мой!.. Твой конь измучен, седло истерлось, сам ты ранен… Не медли, оставь седло — ты у порога дома.

Смотри — тебе улыбаются девушки. В каких они нарядах! Эти наряды для тебя. Слышишь? Они поют песню. Эта песня сложена в честь тебя…

Но ты склоняешься в седле, и руки твои выпускают повод. Тебя на бурке вносят в саклю. Твое тело воспалено, и глаза угасли. Ты ранен, силы покинули тебя…

В моей сакле возвысили порог — пусть ни один джинн не посетит тебя. Пусть сгинет все дурное!.. У твоего изголовья оставлена чаша с водою и с опущенным в нее куриным яйцом. У порога положен лемех и молоток. Так велит обычай и вера.

Первым навещает тебя самый старейший и почтенный сельчанин. Переступив порог, он берет с пола молоток и трижды ударяет им по лемеху. Лемех издает громкий звук — этот звук отгоняет злые наветы врагов, заклинает бога войны и облегчает страдания раненого.

Если поверье таково: чем громче лемех издал звук, тем лучше для раненого, пусть молоток чаще и сильнее падает на лемех.

Издалека, из всех селений, приезжают навестить тебя, о сын мой!.. Целыми днями на все селение гудит лемех. В него бьют старые и молодые, богатые и бедные.

— Всесильный да сделает тебя здоровым!.. — произносит вошедший.

Взяв молоток, ударяет в лемех, берет пригоршней воду из чаши и кропит твою постель, сын мой.

Тебя навещают и девушки. Они приходят к тебе с подарками и добрым словом участия. Все стараются не дать заснуть тебе, иначе во сне тобой могут овладеть джинны. Ты улыбаешься всему виденному и слышанному. О, значит, раны твои скоро заживут! Ты вернешься к жизни…

К тебе поднимаются по каменным ступеням лестницы друзья. Твои темные веки дрожат, и бледная улыбка озаряет твое лицо — ты весело глядишь на сборище друзей. Они будут играть на дудке и петь песни. Веселье и бодрость излечивают печаль и страдание.

— Громче! — говоришь ты, хотя капли холодного пота покрывают твой лоб. — Громче!..

И гости, следуя твоей просьбе, поют громче, веселее.

Много досужих дней проводят подле тебя юноши и девушки. Ты не нарушаешь закона гостеприимства, не пренебрегаешь обычаем. Усталый, ты не засыпаешь, печальный — ты улыбаешься. Ты — черкес, ты останешься мужчиной!..

Приходящие к тебе не оскудевают в песнях. Песни рождаются сами, как напев, как дыхание.

Ты вернулся,

Удалой,

И рана твоя заживает.

Мы собрались,

Удалой,

И каждый песню тебе поет.

Живи,

Наш удалой,

Не зная бед и забот…

Тебе поют песни о подвигах славных предков. В этих песнях ты узнаешь себя. Но поющие ни разу не упоминают твоего имени. Ты знаешь: прославлять подвиги живого нельзя, ибо лучшее украшение героя — скромность.

И каждая из вновь сложенных песен — лучше предыдущей.

Потом юноши и девушки, утомленные пением и пляской, расходятся. «Как бы не оступиться на пороге!» — думает уходящий.

Мы остаемся наедине, и ты говоришь:

— Враги могут ворваться в наши земли, а я, немощный, должен лежать!.. О, если бы ты ведала, какая это мука для меня!..

Я утешаю тебя:

— Подожди еще несколько дней, и силы вернутся к тебе. Всевышний услышит мои молитвы.

Печальный взор твой останавливается на мне, и утомленный голос тихо вопрошает:

— Когда, когда это будет?..

Подходит вечер. Я плотно закрываю ворота моей сакли. Много людей приходит и стучит в них: они спрашивают о тебе. Я благодарю их и отвечаю:

— Мой сын будет скоро здоров…

Люди кланяются и уходят в молчании.

Часто во сне ты начинаешь бредить тем, что тебе пришлось пережить в походах и битвах. Ты посылаешь проклятие врагам, осмелившимся вступить в пределы земель твоего народа. Ты зовешь в бой. Я шепчу тебе ласковые слова. Сонный, ты, как ребенок, тянешься ко мне, и я даю тебе успокоение. О, как велика радость матери!..

Но вот ты выздоровел. В честь твоего выздоровления устраивается большое пиршество.

А затем седлаешь коня и делаешь первую пробежку.

— Я могу ехать, — говоришь ты, — силы вернулись ко мне.

— Подожди, — отвечаю я, — поднимись на луга, покинутые стадами; нагорной тропой пройди к вершинам гор; испей из родного источника прозрачной воды. Подожди — ты слаб еще…

— Нет, мне нужно ехать!..

Я прошу отсрочить день отъезда, но ты, строго окинув меня взглядом, говоришь:

— Мой долг — ехать скорей. Один день может быть гибельным для моей родины.

И я не могу возражать. И вот подходит день отъезда. К тебе приходят друзья — ты с ними. Они весело тебя напутствуют, желают тебе удачи.

На заре ты оставляешь родной кров.

И вот опять тянутся дни ожидания. Тебя нет — я одна. Опять вечерами сижу на кровле, вслушиваясь, не слышно ли цокота копыт. Опять в тревоге считаю дни и ночи. Опять хожу на пустынный откос, где река делает изгиб. Смотрю в ее воды. Может быть, в них я найду ответ на свои мысли?.. Но волны шумно плещутся о скалы, с грохотом переворачивая камни, несутся дальше. Я стою на берегу до тех пор, пока моя одежда не становится влажной.

И вот опять люди толпами спешат навстречу победителям. С ними тороплюсь и я. С вершины горы видны всадники. Это воины возвращаются с битвы. Измученные лица, порванные одежды, затупленное в неравных битвах оружие… Есть такие, что привязаны к седлам, — обессилев, они не могут держаться на конях.

Пенятся удила взмыленных коней. Черные пятна крови запеклись на одеждах. Глубокие шрамы обезобразили лица многих. Отец и мать ищут сына, сестра — брата, невеста — жениха.

Мое сердце неспокойно. Я в ряду матерей, тех, что ждут своих первенцев. Вот перед нами на быстрых конях везут трофеи. Белые и зеленые знамена. Золотое и серебряное оружие. Ковры, материи и бурки, перекинутые через спины вражеских коней. Увижу ли я среди возвращающихся моего сына? Здесь ли он?.. Боясь спросить, я высматриваю его. Но не вижу. Я знаю: он должен быть впереди. Так он сражался, так он должен и въехать в родное селение.

— Где же мой сын? — наконец спрашиваю я.

И не повторяю вопроса.

Смерть у порога моего. Смерть!.. Все стало темным для меня. И небо, и горы, и мое жилище. Смерть, ты прошла через высокие перевалы, реки и ущелья. Ты пришла ко мне, в дом мой! Что ж — я гостеприимна. Я приму и тебя.

Темно. Это подошла ночь. Где мой светильник? Я должна зажечь его. Вот дверь. Она открыта. Входи. Ты видишь мой поклон? Так кланяется побежденный победителю. Мой сын не совладел с тобою. Мой сильный и храбрый сын!.. Прими же мой поклон…

Пуст и одинок мой дом. Я слышу плач. Это женщины оплакивают тебя, о сын мой!.. И мои седые волосы распущены. Плачь, женщина, ты потеряла любовь! Плачь, мать, ты потеряла сына!..

Сердце, утихни!.. Я расстелю ковер, зажгу очаг и сяду перед ним. Давно прошли дни, когда я сидела здесь с тобою, о сын мой!.. Наступили дни, когда я сижу одна. О сердце, не стучи так — меня пугает твой стук… Дверь закрыта. Нет Бхезинико. Нет и моего первенца… Слезы тушат мой очаг…

Горе мне, горе!.. Я осталась одна. Как буду я встречать молодое утро? Что может принести мне новый день? Я не нахожу места ни себе, ни своему горю. О родина! О земля моя!..

Но нет, я не буду плакать. Я взойду на вершину горы и стоя огляжу все пространства, какие охватит взор мой.

— Это моя земля, мое счастье!..

Все доступное женщине я испытала. И за это я благодарю жизнь, мою родину.

У меня было красивое тело, и я любила его. У меня был любимый жених — он стал моим мужем. Я хотела иметь сына, и сын родился у меня. Да, я знаю: все это только любовь и любовь!..

Эти золотые стога кукурузных стеблей, склоненные к земле, стволы яблонь и снега на вершинах гор — это моя земля. Утренний свет заливает влажные глаза мои — я пою песню. Песню любви. Я хочу, чтобы все напевы радости и печали сочетались в моей песне — в песне о моей земле…

ДАГЕСТАНСКИЕ СКАЗАНИЯ[285]

МОРСКОЙ КОНЬ

Жил в давние времена человек, и было у него три сына. Каждый день приходили они рано поутру к отцу узнать, здоров ли он, не угодно ли ему чего–нибудь.

Вот раз пришли они к нему и увидели его в великой печали.

— Что с тобой, отец? — спросили сыновья. — Огорчили тебя дурные вести или беда какая случилась? Отчего ты такой невеселый?

— Не было дурных вестей, и беды со мной тоже не случилось, — ответил отец. — Не дает мне покоя сон, который видел я в эту ночь… Снилось мне, что взошло над морем солнце, а вслед за ним выплыл на морской берег снежно–белый конь. В один миг обежал он трижды вокруг земли и снова канул в море, а вслед за ним на дно морское упало и мое сердце. С того часа, как увидел я этот сон, не мил мне стал дом наш и весь свет.

— Успокойся, отец! — сказали сыновья. — Мы пойдем за этим чудом — и найдем его или не вернемся.

Они вскочили на коней и поехали.

В полдень третьего дня очутились братья на перекрестке трех дорог и увидели камень, на котором были высечены такие слова: «Кто пойдет направо — будет жив. Кто пойдет налево — тоже будет жив. Кто прямо пойдет — или счастье найдет, или сам пропадет».

Старший брат поехал по правой дороге, средний повернул налево, а младший погнал коня напрямик.

— Зачем ты едешь по этой опасной дороге? — закричали братья. — Поезжай с нами!

— Нет, — ответил тот. — Будь что будет… Если погибну, расскажите отцу, как расстались.

И поскакал не оглядываясь по прямому пути.

Ехал он, ехал… Ехал он днем, ехал он ночью, перевалил через одну нашу гору и через две чужие, миновал три долины и пять ущелий, а тропинкам и счет потерял; наконец доехал до дремучего леса.

Он плутал в этом лесу день, плутал неделю, плутал месяц, плутал год, но ни следа человечьего, ни жилья, ни выхода из леса найти не мог.

Голод и жажда измучили его, одежда на нем износилась и висела клочьями, конь его пал, а боевой меч покрылся ржавчиной.

И вот, когда юноша уже стал отчаиваться и потерял надежду, он увидел на земле след человеческой ноги. Только нога та была необыкновенная: длиной в три аршина, шириной в аршин. Юноша не побоялся, пошел по следу.

Лес перед ним расступился, и он вышел на большую поляну, посреди которой стоял дворец, высокий, до самого неба.

Юноша вошел во дворец и увидел великаншу, старуху Карт, которая дремала у очага. В одно мгновение кинулся он к ней и коснулся губами ее груди — в знак того, что хочет быть ее сыном.

— Ну и хитер же ты! — сказала старуха Карт. — Теперь ты, по нашему обычаю, стал моим названым сыном, а я — твоей матерью… Не сделай ты этого, пришлось бы тебе худо. Откуда ты и что тебе надо? — продолжала старуха.

Юноша рассказал ей обо всем.

Старуха Карт задумалась.

— У меня есть семь сыновей–великанов, — сказала она. — Каждый день уходят они в лес на охоту. Пошли и сегодня, и пора бы им уже вернуться. Если они увидят тебя — убьют. Спрячься–ка в этот сундук. А о том, как найти тебе морского коня, я у них расспрошу. Младший мой сын — такой умник, знает обо всем на свете!

Только успел юноша забраться в сундук, как залаяли во дворе гончие псы. Это вернулись с охоты семь великанов. Каждый нес на плече вырванную с корнем чинару, у каждого к чинаре привязан был убитый олень.

Они вошли все семеро во дворец и, поведя носами, сказали:

— Здесь человечьим духом пахнет! Человечьим духом!

— С ума вы сошли, бродяги! — закричала на них старуха Карт. — Откуда здесь быть человечьему духу? Сами вы его, верно, нахватались, пока по лесам шатались.

Тут сварилось как раз мясо, кипевшее на очаге в огромном котле, и великанша принесла его на стол, а рядом поставила кувшин, вмещавший целое озеро браги.

Когда сыновья наелись и напились, мать спросила:

— Правда ли, что есть на свете снежно–белый конь, который выходит поутру из моря и в мгновение ока трижды обегает землю?

Шестеро старших великанов ничего не ответили, но самый младший сказал:

— Такой конь действительно есть. Это конь Морского шаха, живущего на дне моря. Каждый день с восходом солнца этот конь выплывает на сушу, в один миг трижды обегает вокруг света, купается по пути в молочном озере, валяется на белом песке и снова уходит под воду… Там, на морском берегу, где резвится он, стоит чинара. Она так высока, что достает вершиной до самого неба, а на самой вершине ее висят золотое седло и серебряная уздечка. Кто поймает морского коня и наденет на него эту сбрую, тот и будет ему хозяином…

— Хватит, сынок! Устали вы, пора отдохнуть, — прервала мать, и великаны послушно отправились на покой.

Когда они уснули, старуха Карт выпустила юношу из сундука, дала ему одежду, оружие, доброго коня и показала дорогу к морю.

Ехал он долго, ехал он днем, ехал он ночью. Приехал наконец на берег моря, вырыл в песке яму и спрятался в ней.

До восхода солнца он не сомкнул глаз. Когда стало светать и солнце поднялось из–за тихого моря, юноша увидел, как вслед за ним выплыл из морской пучины снежно–белый конь.

Вмиг обежал тот конь трижды вокруг земли, искупался в молочном озере и стал валяться на белом песке.

Птицей воспарил тогда юноша и обвился вокруг его шеи.

Морской конь трижды подпрыгивал до самых облаков и трижды ударялся о берег так, что дрожала под его копытами земля, но юноша не разводил рук, а все теснее прижимался к его шее.

— Ты победил! Теперь я твой навеки, — сказал конь человечьим голосом. — Оседлай меня, надень уздечку, и я повезу тебя, куда ты захочешь.

Юноша снял с чинары золотое седло и серебряную уздечку, надел на коня и сказал:

— Вези меня к моему отцу!

Конь поскакал, но темная ночь застала их в пути, и они остановились на ночлег.

Вдруг среди ночи стало светло как днем. Юноша спросил:

— Что это светится?

Они поехали на свет и посреди маленькой поляны увидели нечто, сиявшее подобно солнцу. Подъехав ближе, юноша закричал:

— Да ведь это золотое перо! Взять его или нет, как ты думаешь?

— Не возьмешь — пожалеешь. Возьмешь — раскаешься, — отвечал ему морской конь.

— Уж лучше взять да каяться, чем не взять и жалеть, — решил юноша.

Поднял перо, сунул его за борт папахи, и они отправились дальше.

Вскоре на пути их встал большой город, которым правил Кривой шах. Крепкие стены окружали город, и все ворота были заперты на ночь.

Найдя родник у городской стены, конь напился и попросил:

— Пусти меня на траву. А когда понадоблюсь — кликни только, и хоть буду я за семью горами — мигом явлюсь к тебе.

Юноша отпустил его, спрятал перо в карман, подложил под голову седло, накрылся буркой и уснул, как человек, который не спал шестьдесят суток.

А жители того города, увидев, что ночь вдруг стала светлой как день, а потом опять потемнела, кинулись к своему Кривому шаху и доложили ему об этом чуде.

Кривой шах испугался еще больше, чем его подданные, велел поставить на городской стене побольше дозорных и всю ночь не сомкнул глаз от страха.

Едва стало рассветать, Кривой шах выслал на разведку сто всадников, вооруженных, как для битвы. Они увидели юношу, разбудили его тычком и толчком и повели во дворец.

— Кто ты? Где твоя страна и зачем ты прибыл к нам? — спросил его Кривой шах.

— Я бедный путник. Откуда я — я и сам забыл, — ответил юноша.

— Тебя нашли спящим у городской стены. Не знаешь ли ты, что это сияло сегодня в полночь, будто солнце, а потом вдруг погасло?

— Знаю! — И юноша вынул из кармана золотое перо.

Руки у шаха затряслись от жадности.

— Ты добудешь мне птицу, которая уронила это перышко, или я отрублю тебе голову! — вскричал он и велел спрятать золотое перо в свою сокровищницу.

Юноша вышел из дворца очень огорченный. Пришел он в поле, стал звать морского коня.

Откуда ни возьмись вырос перед ним снежно–белый конь.

— Что ты такой невеселый? — спросил он у хозяина.

— Кривой шах приказал мне добыть ту птицу, которая уронила золотое перо, — пожаловался юноша, — а я не знаю, где ее искать.

— Не печалься, — сказал морской конь. — Было бы все у нас впереди так же легко!.. Помнишь ты молочное озеро, где я купался?

— Да, — ответил юноша.

— У Морского шаха есть три дочери, — продолжал конь. — Каждый день превращаются они в голубей и прилетают купаться в том озере. Перышко, которое мы с тобой нашли, уронила из своего крыла младшая дочь… Тебе надо будет спрятаться в кустах на берегу озера. Когда дочери Морского шаха прилетят купаться и сбросят свое оперенье, возьми то, которое было на младшей, и спрячь за пазуху. Девушка будет умолять тебя вернуть ей пропажу, но ты не отдавай, и тогда она пойдет за тобой всюду…

Сел юноша на коня, и конь одним прыжком перенес его к озеру.

Юноша спрятался в кустах и стал ждать. Только наступил полдень, прилетели три голубки и сели на берегу.

Когда они сбросили с себя оперенье, превратились в девушек–красавиц и окунулись в воду, юноша выскочил из засады и схватил оперенье младшей дочери, а она заплакала и стала просить его вернуть взятое. Но юноша не слушал ее и спрятал перышки за пазуху, как велел ему конь. Две же старшие сестры, обратившись в птиц, кружили над младшей.

— Сестрицы, — закричала она со слезами, — если уж пришлось нам расставаться, так принесите хоть мой сундучок с одеждой!

Не успел юноша сделать и трех шагов, как голубки вернулись с сундучком, бросили его на песок и взвились к синему небу.

Девушка оделась. Юноша вскочил на коня, посадил ее позади себя в седло, и путь разостлался перед ними, как ковер.

— Куда ты везешь меня? — спросила красавица.

— Приходится везти тебя в жены Кривому шаху, — ответил юноша.

— Не хочу я быть его женой! — сказала она.

— Что делать! — ответил грустно юноша.

И пока они так говорили, добрый конь доставил их к воротам того самого города, где правил Кривой шах.

Кривой шах, как только увидел красавицу, не откладывая решил жениться на ней.

— Ты мне в деды годишься, — говорила морская царевна. — Был бы ты молодым, я бы еще, может, подумала…

— Невозможно мне стать молодым! — закричал шах. — Как же быть?

— Вели выкопать за городом колодец глубиной шестьдесят аршин, — сказала девушка, — наполни его молоком чисто–красных коров, искупайся в том молоке, и ты превратишься в юношу…

— Что за выдумки! Ведь во всем моем царстве не найдется столько красных коров! — рассердился Кривой шах.

— На! — сказала красавица и бросила ему маленький красный платочек. — Пошли кого–нибудь на самую высокую гору в твоем царстве. Пусть встанет там и махнет этим платком.

Только поднялся посланный на вершину самой высокой горы и взмахнул красным платочком, как из гор и лесов, с зеленых полян, из тысячи разных стран стали сбегаться к городу красные коровы. Дочь Морского шаха доила их, а тем временем слуги выкопали колодец глубиной в шестьдесят аршин и все молоко вылили в колодец.

— Ну что ж, купайся! — сказала красавица.

Но Кривой шах испугался и не захотел прыгать в колодец.

— Приведите сюда самых старых старика и старуху, какие только есть в этом царстве! — велела красавица.

Привели старика и старуху, которым вместе было триста лет. Красавица искупала их в колодце, и старик на глазах у всех стал могучим юношей, а старуха — прекрасной девушкой.

Увидев это, Кривой шах стремглав бросился в колодец и, как свинец, пошел ко дну. Там, говорят, он и до сих пор лежит.

А юноша попрощался с жителями того города, которые очень были рады, что их шах утонул, сел на морского коня и поехал со своей красавицей дальше.

Не знаю, как долго пришлось им странствовать, но вот однажды остановились они на ночлег в одном маленьком селе. Они были голодны. Юноша пошел купить что–нибудь на ужин, и вдруг бедный продавец, у которого покупал он чуреки[286], бросился обнимать его, смеясь и плача.

Это, оказывается, был старший брат, который поехал направо. Юноша очень обрадовался, что встретил его, купил ему одежду, оружие, коня, и они поехали дальше уже втроем.

Ехали не торопясь, дней не считая, и остановились они в каком–то городе отдохнуть и подкрепиться. Там встретили они среднего брата, который отправился по левой дороге. Он впал в нужду еще большую, чем старший брат.

Младший брат был очень доволен. Теперь, уже вчетвером, поехали они напрямик к отцовскому дому.

Но чем ближе подъезжали они к родным местам, тем сильнее завидовали удаче младшего брата старшие, и между собой говорили они так:

— Как теперь будем мы жить на свете? С чем покажемся мы на глаза нашему отцу? Нет, нет! Надо как–нибудь избавиться от этого мальчишки, и тогда конь и дочь Морского шаха достанутся нам.

— Здесь по пути есть глубокая пропасть, — сказал старший брат. — Давай, как станем подъезжать к ней, поместим этого нашего удачника в середину и предложим скакать на спор: чей конь быстрее. Его конь, конечно, вырвется вперед и упадет в пропасть.

На том и порешили.

Вот стали они подъезжать к пропасти, и старшие братья сказали младшему:

— Давай скакать на спор: посмотрим, чей конь быстрее.

— Вы что, смеетесь? — удивился юноша. — Вы же знаете, что конь мой трижды в один миг обегает вокруг света… Как же вам тягаться со мной?

— Ничего! — отвечали старшие. — Зато мы хоть полюбуемся, как скачет твой конь.

И они поставили младшего брата посредине и поскакали прямо к пропасти.

Морской конь доскакал до пропасти и стал перед ней как вкопанный. Юноша не удержался и полетел головой вниз, в пропасть, а дочь Морского шаха свалилась наземь.

Тотчас кинулись братья ловить морского коня, но едва протянули они руки, как он уже скрылся из глаз.

Взяв красавицу с собой, приехали старшие братья в родной город, заперли ее на замок и пошли к отцу.

На одну ложь громоздили они десять, на десяти строили сто, рассказывая ему о своей ловкости и удали.

— А коня, которого ты видел во сне, отец, — закончили они свой рассказ, — нет на свете. Не осталось такого места на земле под небом, где бы мы ни бывали и его ни искали, да вот не нашли.

— Не надо мне коня! Скажите, где бросили вы своего младшего брата? — сказал отец.

— Он поехал один по опасной дороге. Он не послушался нас, — ответили братья, — и, видно, погиб в пути.

Велико было горе отца. Он оделся в черные одежды, и все соседи оплакивали вместе с ним гибель отважного юноши. А старшие братья то и дело посылали свах к дочери Морского шаха, и каждая сваха расхваливала своего жениха.

— Пусть поберегутся эти обманщики! — отвечала свахам красавица. — Я сама знаю, за кого выйду замуж!

И она смотрела в окно, у которого сидела целые дни, не сводя глаз с проезжей дороги.

Однажды рано утром дочь Морского шаха увидела наконец, как кружится вдали, грызя удила, морской конь и косит на нее огненным глазом. Она махнула ему платочком — и мигом уже морской конь стоял у нее под окном.

— Где твой хозяин? — спросила она.

— Ты же знаешь: свалился в пропасть, — ответил конь.

— Мы должны его спасти! — воскликнула дочь Морского шаха.

— Накинь на мою шею веревку подлиннее, — сказал конь, — и я вытащу его из пропасти.

У красавицы не было веревки, и потому она обрезала свою золотую косу, свила из нее длинную веревку и набросила на шею коню.

В то же мгновение конь был у пропасти и опустил золотую веревку на самое дно. Юноша схватился за нее, выбрался на белый свет, сел на морского коня и поскакал в родной город.

А старшие братья, когда услышали знакомый звон подков, пустились наутек: один — на запад, другой — на восток, и до сих пор еще, пожалуй, бегут.

Так храбрый юноша добыл своему отцу снежно–белого морского коня и женился на красавице — дочери Морского шаха.

Свадьба была очень веселая!

Дули в кожаную зурну, били в медный барабан. Кто бы ни пришел, уходил сыт и пьян. Говорят, и сейчас еще пьют и едят.

БОГАТЫРЬ

Правил некогда одной страной шах. Дошла однажды до него весть о том, что появился в городе богатырь.

— Пришлите его ко мне, — распорядился шах.

И юношу–богатыря привели к шаху.

— Кто ты и что ты умеешь делать? — спросил шах.

— Откуда я, знать тебе незачем, а что я умею делать, увидит тот, кто возьмет меня в работники.

— Хочешь, я возьму? — предложил шах.

— Хорошо, — согласился юноша. — Богаче хозяина мне не сыскать.

И нанялся он в работники.

Вот как–то приказал шах послать сто человек в лес за дровами.

— Зачем посылаешь ты людей со стороны? — спросил юноша.

— Мне надо много дров, — ответил шах. — Что толку посылать тебя одного!

— А вот увидишь, — сказал юноша. — Вели–ка подать мне обед, что сварили для этих бездельников.

Ему принесли еду, приготовленную для ста человек, и он съел все, а потом приказал:

— Принесите–ка мне побольше веревок.

И когда принесли сто веревок, он перекинул их через плечо и пошел в лес.

Там каждой веревкой захлестнул он по одному дубу, потом крякнул, дернул и вытащил сто деревьев с корневищами.

Волоча дубы за собой, богатырь пришел к огромным городским воротам и стал кричать:

— Эй, шах! Боюсь, застряну я здесь… Приказал бы ты строить ворота пошире!

Прибежал шах на его крик и ужаснулся. Тут только понял он, на что способен его работник, и решил избавиться от него во что бы то ни стало.

Он задумал послать его в такое место, откуда живыми не возвращаются.

— Видишь ли ты вон ту гору, парень? — спросил шах. — Там, за горой, стоит сакля старухи Карт, а старуха эта, надо тебе сказать, давным–давно задолжала мне мерку гороха и отдавать не хочет… Пойди–ка и потребуй с нее долг!

Пошел работник к старухе Карт. Он нашел ее на току. Там молотила она пшеницу, погоняя двух черных быков.

— Почему ты не возвращаешь долгов, негодная? — сказал богатырь сердито. — Отдавай горох, а не то потащу тебя к шаху!

Старуха Карт посмотрела на него ласково:

— Подожди, голубчик… Я поищу тебе самого чистого, свежего горошку. — И направилась в саклю, позвав и его с собой: — Горох у меня тут в кувшине. Набери себе сам полную мерку.

Зашел парень в саклю и увидел большущий кувшин. Он поднял крышку и заглянул в него. Гороха там не было. А старуха Карт, когда ее гость нагнулся, схватила его за ноги и стала заталкивать в кувшин.

— Ах, вот ты как! — сказал богатырь и очень ловко бросил старуху Карт в кувшин и захлопнул крышку.

— Выпусти меня, и я сделаю все, что ты захочешь! — взмолилась старуха Карт.

— Сиди, бессовестная! Не надо было со мною ссориться, — ответил юноша, поставил кувшин на плечо и пошел к шаху.

— Получил долг? — спросил шах, увидев его с ношей.

— Долг отдать она не захотела, — сказал богатырь и тряхнул кувшин так, что старуха Карт охнула. — Но я ее перехитрил: вот она сама. Можешь рассчитываться.

— Унеси, унеси ее туда, откуда принес! — замахал руками шах. — Я пошутил! Не надо мне ни ее, ни ее скверного гороху…

Отнес богатырь старуху Карт обратно, вытряхнул ее из кувшина, дал ей на прощанье хорошего тумака и сказал, чтобы на пути ему никогда не попадалась.

А шах с той поры жил в вечной тревоге. Он все раскидывал умом, как бы отделаться от беспокойного батрака, а когда надумал, велел позвать его к себе.

— Видишь ли ты вон тот лес? — спросил шах. — В самом дальнем его конце живет змей Ашдага. Десять лет тому назад он украл у меня из стада бычка. Сходи–ка ты, парень, к нему, потребуй мое добро обратно.

Не сказав ни слова, пошел богатырь к змею Ашдага.

— Эй ты, змей! Это что еще за насмешки! — закричал он. — Отдавай–ка, разбойник, быка, украденного десять лет назад!

Змей зашипел от злости и бросился на храбреца, но юноша схватил его за уши, словно кошку, и, как змей ни упирался, потащил к шаху.

Шах побелел, когда увидел змея в своем дворце.

— Уведи его, уведи его! — взмолился он. — Не надо мне и тысячи быков, только избавь меня от этого чудища!

— Чтоб вам обоим пропасть! — рассердился богатырь. — До каких пор буду я без толку шататься? — И отпустил змея.

Пристыженный змей Ашдага полетел, словно лист, гонимый ветром, и мимоходом проглотил табун чистокровных шахских скакунов, как мы глотаем пирожок. Уж и не знал шах, что ему делать: горевать ли о конях, радоваться ли, что спасся от этого страшного змея…

Долго не мог шах опомниться, а когда опомнился наконец, то позвал богатыря и сказал:

— Есть у меня одна больная кляча. Повел бы ты ее на гору пастись. Только смотри не возвращайся, пока не станет лошадь гладкой и круглой, как куриное яйцо.

И богатырь, ведя издыхавшую клячу в поводу, пошел с ней на зеленую гору. А шах дождался ночи и двинул против него все свои войска, конные и пешие, какие только нашлись в его царстве.

Проснулся богатырь и увидел эту несметную силу.

— Я бедный человек, пасу здесь шахскую клячу! Что вам от меня надо? — закричал он.

— Берегись! — крикнул шах в ответ, выглядывая из–за спин воинов, — Посмотрю я, куда ты теперь денешься!

— Ах вот оно что! — удивился парень.

Ударил клячу о камень, разорвал ее на четыре части и стал воевать. Он махнул одной конской ногой — и убил тысячу человек, махнул другой — убил две тысячи и так быстро истребил шаха со всем его войском, словно весь свой век только и делал, что воевал.

Совершив этот подвиг, пошел юноша странствовать.

Шел он, шел… Шел он днем, шел он ночью и увидел однажды человека, который нес на плечах две вековые чинары, вырванные с корнем.

— Кто ты, молодец? — спросил богатырь.

— Какой я молодец! — ответил древонос. — Вот слышал я — есть на свете молодец, он притащил жадному шаху старуху Карт в кувшине.

— Это я сам, — сказал богатырь.

— Тогда позволь мне быть твоим товарищем, — попросил древонос.

Дальше они пошли вдвоем и вскоре увидели человека, который сидел у дороги и вертел на колене мельницу.

— Кто ты, молодец? — спросили они его.

— Какой я молодец! — возразил мельник. — Вот слышал я — есть на свете молодец, он во дворец к жадному шаху приволок змея Ашдага, да еще схватил его за уши, словно кошку.

— Да ведь это был я! — откликнулся богатырь.

— Ну, если ты, то я буду твоим другом, — обрадовался мельник.

И пошли приятели втроем.

Ходили они там и сям, бродили по горам и лесам и наконец выбрали поляну, на которой построили дом и зажили в нем. Пищу они добывали себе охотой.

Однажды юноша и мельник ушли на добычу. Дома остался древонос.

Наполнив мясом котел, в который входило десять оленей, древонос принялся разводить огонь и вдруг услышал, что за дверью что–то шуршит.

Он выглянул и увидел: едет на хромом зайце человечек — сам с четверть, борода с аршин.

— Дай кусочек мяса, — попросил гость.

Древонос дал ему целого оленя. Проглотив его, как муху, Верхом–на–зайце сказал:

— Дай еще!

— Живот лопнет! Ступай–ка, куда шел, — погнал его древонос.

Тогда Верхом–на–зайце вырвал из своей бороды волосок, связал тем волоском древоноса, словно ягненка, слопал дочиста все, что было в котле, и отправился своей дорогой.

Вернулись мельник с богатырем из леса, развязали древоноса, смотрят — а в котле пусто.

На другой день на охоту пошел древонос с богатырем, а дома остался мельник. Только стал он готовить обед, Верхом–на–зайце был тут как тут, и все случилось так же, как вчера.

На третий день богатырь на охоту послал товарищей, а еду стряпать взялся сам.

Едва положил он в котел мясо, Верхом–на–зайце стоял уже у порога.

— Дай мяса! — потребовал он.

— Добрый гость с хозяином ласков, — ответил юноша. — Если ты этого не знаешь — не дам.

Вырвав из бороды волосок подлиннее, Верхом–на–зайце бросился на богатыря, но богатырь схватил его одной рукой, другой расщепил столетний дуб, стоявший у дома, и защемил в щель бороду человечка.

Когда древонос с мельником вернулись, неся убитых оленей, юноша повел их к дубу, чтобы похвастаться своей добычей. Но Верхом–на–зайце, оказывается, вырвал дуб с корнем и ушел, волоча его за собой.

Друзья пошли по следу, который оставляло дерево.

Шли они, шли долго и добрались до пещеры, у входа в которую валялся брошенный дуб.

— Обвяжите–ка меня веревкой покрепче, — сказал богатырь.

Друзья обвязали его, и он стал спускаться в пещеру.

Сначала он погибал от холода, потом умирал от жары, но добрался все же до дна и стал ногами на твердую землю.

Оглядевшись, юноша увидел, что он попал в большое подземелье, полное всяких драгоценностей. Пол здесь был из серебра, а стены из чистого золота. В углу на ковре сидела за шитьем девушка, лицо которой, все освещая вокруг, сияло, как пятнадцатидневная луна. Верхом–на–зайце спал тут же; под рукой у него лежала волшебная сабля.

— Ах! — вскрикнула девушка тихонько. — Как ты сюда попал? Уходи поскорее, пока не проснулся хозяин. Он убьет тебя непременно.

— Смерти бояться — живым не быть! — сказал богатырь и схватил Верхом–на–зайце за седую бороду.

Взвизгнув, тот вцепился в храбреца, словно кошка, но богатырь так хлопнул своего врага о стенку, что в руках осталась лишь борода.

— Откуда ты, красавица? Кто твои отец и мать? — спросил он.

— Я шахская дочь, — ответила девушка. — Этот бородатый вор силой увез меня из отцовского дома и запер здесь.

— Ну, с ним я расправился. А тебя я подниму наверх, отвезу в отцовский дом и, если ты не против, женюсь на тебе, — сказал юноша.

— Хорошо, — ответила царевна. — Ничего другого я не желаю. Ведь ты избавил меня от этого злодея…

И богатырь стал собирать сокровища, а друзья вытаскивали их наверх на веревке.

Так они подняли все, что было на дне пещеры. Наконец остались внизу только юноша и шахская дочь.

— Теперь пусть поднимут тебя, — сказал богатырь.

— Нет! Поднимись сначала ты сам, — попросила она. — Боюсь, чтобы товарищи твои не оставили тебя здесь.

— Не такие они люди, — обиделся юноша. — Поднимайся–ка ты первой!

Девушка долго не соглашалась, но богатырь все же уговорил ее. Тогда она сказала ему:

— Чую я, что товарищи твои задумали плохое. Запомни же, что я тебе скажу. Каждый день на заре вбегают в это подземелье два барана — белый и черный. Когда они прибегут, постарайся сесть на белого барана, и он вынесет тебя на белый свет. Но остерегайся попасть на черного: с ним провалишься ты в подземное царство.

— Есть там, внизу, еще что–нибудь? — крикнули древонос и мельник, подняв наверх шахскую дочь.

— Ничего больше. Тащите теперь меня, — ответил юноша.

— Ну, ты–то можешь и там остаться! — закричали друзья.

Они сбросили веревку в пещеру, вход закрыли мельницей, которую всюду таскал за собой мельник, привалили двумя чинарами, что носил на плече древонос, а потом ушли, захватив все богатства и красавицу.

Тут только постиг богатырь и ум девушки, и свою собственную глупость, и коварство своих друзей, но делать было нечего: оставалось ему сидеть да ждать.

Богатырь прождал всю ночь, не сомкнув глаз, а рано на заре в подземелье вбежали два барана — белый и черный. Юноша метил сесть на белого, но промахнулся и попал на черного. И в тот же миг юноша очутился в подземном царстве, на крыше чужой сакли.

Он спрыгнул с крыши и вошел в дом, где сидела старая старуха и пряла пряжу.

— Дай мне, мать, глоток воды, я умираю от жажды, — попросил он.

— О, — воскликнула старуха, — не с белого ли света спустился ты смеяться над нами, бедными людьми! Откуда возьму я тебе воды?

— А что, разве у вас ее вовсе не бывает? — удивился юноша.

— Как не бывать — бывает! — сказала старуха. — Да что толку, когда у нашего прозрачного родника поселился Дэв[287] о девяти головах. Каждый год мы отдаем ему самую красивую девушку нашего города. В тот день, когда он ее съест, допускает он нас к воде. Все остальное время мучаемся мы без воды.

— Дай–ка мне два кувшина! — приказал богатырь. — Удивляюсь я: что вы за люди!

— Берегись, сынок! — заплакала старуха. — Покрепче тебя молодцы пытались, да все без голов остались. Дэв убьет тебя!

— Ладно, — отмахнулся он уже на пороге. — Не посмеет. А посмеет, так пожалеет… Давай кувшины.

Со слезами подала ему старуха два кувшина, и богатырь пошел к роднику. Он наполнил оба кувшина до краев, и Дэв, который лежал у самой воды, только посмотрел на него искоса и помотал своими девятью головами.

Когда опорожнила старуха кувшины, богатырь пошел к роднику снова. И снова Дэв ничего не сказал ему, но топнул ногой так, что земля треснула, а пыль столбом поднялась к небу.

Тотчас же весь город узнал о подвиге храброго юноши. Правитель подземного царства призвал его к себе.

— Проси все, что захочешь, возьми все, что пожелаешь, только убей ты этого Дэва, о герой! — взмолился он. — Ты один это можешь, иначе Дэв убил бы тебя сразу, как убивал всех, кто посмел приблизиться к воде.

— Хорошо, пойду драться! И кому–нибудь из нас двоих сегодня крепко достанется, — сказал юноша. — А ты смотри не забудь своего слова.

Он опоясался волшебной саблей, которую добыл в подземелье, захватил кувшины и пошел к роднику в третий раз.

— Стыда у тебя нет, человек! — закричал Дэв. — В первый раз я пощадил тебя как гостя, во второй пожалел как друга… А теперь ты приходишь снова!

— Эге, негодяй, — ответил богатырь, — а самому тебе не стыдно отнимать у добрых людей воду да живьем пожирать молодых красавиц?.. Берегись! Я пришел за твоими подлыми головами. — И юноша девять раз ударил волшебной саблей, и все девять голов Дэва скатились наземь.

Чуть с ума не сошли от радости люди подземного царства. Они плакали и смеялись, прыгали и целовались. И люди, и цыплята, и ослы, и верблюжата — все живое бросилось к воде.

— Подвигу, который ты совершил, нет цены, — сказал правитель подземного царства богатырю. — В этом году был срок моей дочери идти к девятиглавому Дэву. У меня ничего нет дороже ее. Женись на ней и правь нашей страной. Я сделал бы больше, но не знаю, что еще можно сделать!

— Я житель белого света, — ответил юноша. — Не думай, что мне не нравится твоя дочь или я не ценю твоей щедрости. Нет! Но я люблю свою родину, и увидеть ее вновь — для меня дороже всего на свете.

— Этого я не могу сделать, юноша, — нахмурился правитель. — И никто не сможет, кроме орла, что живет в чинаровом лесу. Я пошлю к нему гонцов. Кто знает, быть может, он и согласится.

Но гонцы вернулись ни с чем. У орла в гнезде было шестеро орлят, и он не захотел покинуть их даже ради правителя подземного царства.

Пошел тогда сам богатырь на поклон к владыке птиц.

В ту пору орел улетел за добычей, а над гнездом его, в котором кричали голодные птенцы, кружил углечерный коршун.

Юноша убил этого коршуна, лег под чинарой и стал поджидать орла.

— Чир–чир! Чир–чир! — закричали орлята, завидев орла. — Этот герой спас нас от смерти. Он убил углечерного коршуна.

— Эй, богатырь, — сказал орел, — ты убил моего врага и врага моих детей. Проси о чем хочешь, я исполню все без отказа.

— Вынеси меня на белый свет, мне ничего больше не надо, — попросил богатырь.

— Зарежь пятьдесят буйволов и освежуй их! — приказал орел. — Из шкур сделай бурдюки и наполни водой. Мясо и воду мы возьмем с собой в дорогу.

Юноша все сделал, как велел ему орел. Мясо он положил на правое крыло орла, бурдюки погрузил на левое, сел птице на спину и крикнул:

— Летим!

Они летели, поднимаясь все выше и выше, и когда орел требовал: «Мяса!» — богатырь протягивал ему кусок мяса, а когда кричал: «Воды!» — давал воду.

Совсем немного оставалось им лететь до белого света, когда запас мяса кончился.

— Мяса! — крикнул орел. — Мяса, мяса!

Богатырь молча отрезал палец на правой ноге и отдал ему.

Орел взмахнул крыльями в последний раз и вынес его на милый белый свет.

Поклонился юноша птице низко за ее услугу и пошел, хромая, по родной земле.

— Отчего ты хромаешь? — крикнул ему вслед орел.

— Затекла в пути моя правая нога, — ответил юноша.

— Говори правду! — приказал орел.

— Когда кончилось мясо, я отрезал для тебя палец на правой ноге, — нехотя сознался юноша.

Тотчас выплюнул орел этот палец, смочил его своей слюной, приложил к ране, и палец снова прирос к ноге.

Юноша попрощался с орлом и пошел к своему дому.

Пришел, стал у дверей и услышал такой шум, что чуть не оглох.

Это дрались из–за шахской дочери древонос с мельником. А девушка горько плакала и твердила одно: что не выйдет замуж ни за кого, кроме юноши–богатыря.

— Кто что добудет, тот с тем и будет! — сказал богатырь и открыл дверь.

Он ударил мельника и уложил лицом вверх, ударил древоноса и уложил лицом вниз, а потом взял за руку девушку и пошел с ней в другое царство.

Так женился богатырь на красавице.