Я пару раз навещал Галину Семёновну. За городом тётя занималась исключительно птицами, благо птиц не надо было выгуливать. У неё их было с полдюжины – индийский скворец майна, галка, говорящая ворона, пара попугайчиков-неразлучников, сойка...
Черныш был самым младшим из моих спутников. К тому моменту, когда похожий на медвежонка чёрный щенок оказался у меня дома, Василиса жил у меня третий год, Макс – пятый. Крупные попугаи могут прожить лет сто, так что Максу, по теории вероятностей, могло быть лет тридцать, маловероятно, что его привезли в Россию до того, как последний раз открылись границы.
Мать Черныша точно была чау-чау, но уверенность насчёт породы отца уменьшалась по мере того, как Черныш подрастал.
Что касается толстых передних лап, крупной головы, небольших круглых ушей, вообще солидных медвежьих черт, характерных для чёрных чау-чау, если смотреть в фас, то всё было в порядке. Рост и вес тоже были правильными – наподобие утяжелённой лайки. Но задние лапы оказались неприлично тонкими, шерсть там как-то слегка курчавилась, и присутствовал нехарактерный для чау выгиб скакательного сустава.
Похоже, сам Черныш долгое время не замечал этих странностей экстерьера, но месяцев в пять-шесть он научился видеть себя в зеркале. Если бы он только рассматривал свою физиономию, всё бы, может, и обошлось, но он начал поворачиваться и так, и эдак и наконец увидел себя в профиль. Профиль противоречил заложенному в генах представлению о своём облике, и Черныш загрустил.
Вскоре после этого в нём стала замечаться склонность к «китайским церемониям». Например – поскрестись в дверь комнаты, где находилось зеркало, и, вздыхая печально, улечься снаружи, если в ответ дверь не распахнулась гостеприимно и я его не позвал.
Макс и Василиса, похоже, это замечали и по-своему посмеивались. «Сме-хно! Сме-хно!» – восклицал Макс. Может быть, конечно, по другому поводу, но мне кажется, что нет.
А Василису я более чем однажды заставал похлопывающим по плечу Черныша – во всяком случае, так это выглядело. Черныш грустно оглядывался, но не огрызался.
Где-то, видимо в интернете, его БКИ нашёл и теперь часто показывал фразу: «Благородный муж думает о добродетели».
Так мы жили, не особенно беспокоясь о будущем...
5
Итак, я стоял на балконе и глядел на Кремль вместе с Чернышом.
Дверь чуть скрипнула, и на балкон вышел Василиса.
Затем, пока она не закрылась, вылетел Макс и сел на перила.
Это было необычно. Мы были слишком разными, для того чтобы вместе чинно любоваться пейзажем. Другое дело, если что-то привлекало наше внимание: взрыв, пожар, гонки стритрейсеров, но сейчас всё казалось спокойным и обыкновенным. На юго-востоке дымило несколько труб, с противоположной стороны склоняющееся к горизонту солнце отражалось в стеклянных гранях небоскрёбов Москва-Сити. Но в воздухе витало предчувствие, и оно нас не обмануло.
Я заметил, что на других балконах тоже кое-где появились зрители.
Затем... Воздух бесшумно вздрогнул. Из эпицентра города, где-то в районе Красной площади, внезапно появился тёмный хобот, взметнулся вверх и присосался к днищу Кремля в самой его середине. Я невольно задержал дыхание – казалось, это только начало, сейчас случится что-то ещё более ужасное.
Ничего особенного, однако, больше не произошло. Хобот был полупрозрачным, сквозь коричнево-фиолетовую оболочку виднелись какие-то сгущения, с большого расстояния напоминавшие горошины в стручке, неторопливо двигавшиеся снизу вверх и сверху вниз.
– Иг-воль-тация, – хрипло проговорил Макс. От Макса я этого слова раньше не слышал.
6
Я оглянулся на Макса. Все трое комитов смотрели на меня с каким-то странным выражением лиц, иначе не скажешь. Растерянным, озадаченным... На меня и в то же время не совсем на меня, так может смотреть человек, озабоченный чем-то своим, не пытаясь сфокусировать зрение. У Василисы прорезалась во лбу вертикальная складка, Черныш почти совсем закрыл небольшие карие глаза, но выражение лица всё равно было такое, будто он глядит сквозь меня куда-то вдаль и одновременно прислушивается.
Потом он тряхнул тяжёлой головой, и на БКИ загорелась надпись: «Давай в комнату». Он повернулся к Василисе, и тот кивнул. Словно сговорившись, оба ушли с балкона. Макс улетел за ними. Я тоже зашёл – последним.
7
– Что вы так все на меня смотрите? – Я сказал это наполовину в шутку, хотя взгляд моих животных меня и правда нервировал. Какого ответа я ожидал? БКИ, конечно, могли идентифицировать вопрос, да и комиты должны были почувствовать мою вопросительную интонацию. Я рассчитывал, что на дисплеях высветится какая-нибудь информация, которая хотя бы косвенно прояснит, в чём дело.
Первым загорелся дисплей Василисы. При этом сам он смотрел в пол – смущённо, не совсем по-кошачьи.
– Он говорит... что всё слишком далеко зашло...
Черныш посмотрел мне в глаза. Его дисплей тоже зажёгся.
– Вы не справляетесь, и мы должны сменить вас.
Макс, единственный из трёх, кто мог говорить сам, наклонил голову и, глядя на меня одним круглым глазом, картаво выговорил:
– На пе’г’еп’аве.
На дисплее его БКИ эта мысль получила более развёрнутое выражение:
– Коней на переправе не меняют, но всадников можно.
Эти слова разительно отличались от простых фраз, выражающих в общем-то несложные желания, к которым я успел привыкнуть за годы совместной жизни.
– Нам будет трудно, – добавил Черныш.
8
– Включи интернет. Надо кое-что найти, – высветилось на БКИ Василисы. Про себя я по-прежнему называл его так, хотя его БКИ несколько минут назад мне успел сообщить, что он считает себя «Васей-Лисом». При помощи БКИ целенаправленный поиск вести трудно.
– Научиться обходить необходимое, – прокомментировал через БКИ Черныш.
– Связаться с това’гищами в Аме’гике, – пояснил Макс.
– Для координации действий, – пояснил Василиса.
– Он говорит, время действовать. Не время размышлять, – добавил Черныш.
– Кто – он? – спросил я.
– Он. – Черныш очень по-человечески показал глазами на потолок. Василиса кивнул, Макс захлопал крыльями, и на БКИ у обоих тоже высветилось «Он».
9
За несколько минут моё общение с «меньшими братьями» наполнилось головокружительной сложностью. Вместо простых сигналов, пусть даже и связанных с человеческой речью, но не имеющих дальнейшего развития, завязался осмысленный разговор. Я не мог избавиться от ощущения, что в одно мгновение они стали по-настоящему разумными. Почему? Что случилось? Однако прелюбопытный разговор наш сопровождался другим ощущением – абсолютной срочности, нужды в каких-то безотлагательных действиях, каких именно, я не очень ясно представлял себе, но у меня не было времени подумать.
– Главное – это синхронизация, – высветилось на БКИ Черныша.
Интернет пока работал.
Я один за другим набирал интернет-адреса и пароли. Лапы моих друзей (и клюв Макса) не позволяли с достаточной точностью попадать по клавишам, поэтому они так или иначе просто подтверждали мой выбор, когда я проводил рукой над нужной клавишей.
Я спросил, что происходит, но ответ был в духе абсолютной спешки: нет времени.
Сигналы, которые приходили с адресов, с которыми мы связывались, были разнообразными, но краткими, больше похожими на подтверждение чего-то, чем на развёрнутый ответ, и чаще звуковыми, чем зрительными, – секундный лай, писк, торопливое мяуканье, карк, короткая птичья трель, иногда изображение БКИ с каким-нибудь символом, вроде жёлто-чёрного предупреждения о радиоактивной опасности или похожего на след птичьей лапы символа мира.
Минут через пятнадцать я решился снова задать вопрос, правда, сформулировав его иначе. Я оторвался от клавиатуры и откинулся в кресле, чтобы показать, что хочу получить ясный и убедительный ответ.
– Мы что, штаб мирового процесса? В конце концов, что происходит?
– Нам самим надо знать. – Карие глаза Черныша смотрели на меня с мягкой убедительностью.
– Пр’годолжай. – Макс нетерпеливо вскочил мне на плечо и дёрнул за ухо.
10
Наше лихорадочное метание по интернету продолжалось более полутора часов. Я то верил, то переставал верить в серьёзность происходящего. Чем дальше, тем больше верил, потому что сообщения сопровождались короткими видеоклипами и я начал что-то понимать.
Крысы, перегрызающие толстый кабель...
Наполовину открытые, застывшие в этом положении, чудовищные люки ракетных шахт.
Плотная стая птиц, мешающая запуску крылатой ракеты. Дым, перья, вихрем кружащиеся в воздухе.
Субмарина в гуще огромного косяка рыбы. Другая, которую оплели щупальцами гигантские кальмары. А над ними, вторым эшелоном и, удивительное дело, рядом с кальмарами, – огромные туши китов. Какие-то камеры снимают это со стороны. Дорогу для запуска ракет пытаются расчистить боевые подводные дроны. Чернила, выпущенные кальмарами, кровь китов в тёмно-синей воде...
Я мог поверить в то, что животные по единому сигналу могут попытаться остановить разрушительное безумие войны, но – остановить все его проявления? Какая-нибудь ракета да взлетит, какой-нибудь заряд да взорвётся.
Впрочем, сигнал был поистине глобальным. Позже я узнал, что попыткам пустить в ход наномашины помешало вмешательство бактерий и вирусов.
В дальнейшем я понял, что остановили, точнее, приостановили катастрофу сами люди, тайные или явные хозяева человеческих множеств, одержимые идеей абсолютной симметрии либо абсолютной асимметрии. Пусть противник будет уничтожен, не успев ответить, или же все погибнут одновременно. Другое их не устраивало. Неожиданное вмешательство животных нарушило их планы. Позже, когда непосредственная опасность миновала, могла сработать и какая-нибудь прямая линия для переговоров.
11