Потом ночью кто-то стаскивал одеяло с Наташки. Похолодало, и Наташка укрывалась поверх обычного еще одним, теплым, местами прохудившимся, из которого лезла вата. Сначала она решила сквозь сон, что одеяло сползает с нее на пол под собственной тяжестью, и подтянула его обратно. Одеяло снова съехало куда-то к ногам, Наташка снова его подтянула, и так несколько раз. А потом одеяло вдруг накрыло Наташку с головой, укутало ее в себя, завернуло в тугой кокон. Вот тут Наташка наконец проснулась и забилась в ужасе — ей стало нечем дышать, вата лезла в рот и в ноздри… Шум и приглушенные крики разбудили Ларису, та включила свет и выпутала дочь из одеяла. Та плакала и клялась, что ничего ей не померещилось и она действительно чуть не задохнулась. Наташка связала взбесившееся одеяло бельевой веревкой и, не дожидаясь рассвета, пошла и выкинула его на помойку.
Дальше случилось возмутительное. Поздним вечером, уже собираясь ложиться спать, жильцы вдруг учуяли отвратительный запах, как будто рядом с бараком остановилась ассенизаторская машина или где-то неподалеку разверзлась выгребная яма. Обнюхав все углы в своих комнатах, они вышли в коридор — и увидели на обоях бурые письмена. Обои были, конечно, выцветшие и ободранные, и по-хорошему их давно пора было менять — жильцы просто никак не могли договориться, кто этим займется, — но всякой дрянью на них еще никто не писал. Писали ручкой, чтобы номер телефона не забыть или если вдруг обругать кого-то захочется, а в глаза неловко — это бывало, но чтобы такое…
Письмена обнаружились возле туалета и рядом с дверью Рема Наумовича. Это были какие-то каракули, напоминающие кардиограмму, но пожилой инженер, зажав нос платком и тщательно их изучив, заявил, что вроде бы различает там буквы «е» и «р» — хотя это, конечно, может быть и латинская «п»…
Вонь стояла ужасная. Женщины плакали— в отличие от всех предыдущих, это происшествие было какое-то очень уж оскорбительное, — а потом привычно отправились за ведрами и тряпками.
Жильцы подумали было, что хуже быть уже не может, но оказалось — может. Возобновились странные узконаправленные пожары — то займется огнем кухонное полотенце, то фикус в горшке вдруг вспыхнет, как неопалимая купина. Хлопали дверцы шкафов, вещи сами собой перемещались по комнате. Причем происходить все это стало не только ночью, но и средь бела дня, у всех на глазах. А ночью полтергейст — Рем Наумович объяснил, что по-научному это зловредное явление называется именно так, — начал драться. Сперва сам Рем Наумович проснулся от того, что его будто кто-то схватил и трясет за плечи. Он явственно ощущал, как к его коже прикасается что-то холодное, и слышал скрип пружин в матрасе. Рем Наумович попытался освободиться — и получил достаточно сильный удар в глаз. Потом еще один — в челюсть. Он хотел перехватить руку — или что там могло быть у невидимого противника, — как-то увернуться от ударов, но ничего не получалось. Таинственный хулиган сам оставил его, хлюпающего разбитым носом, в покое, напоследок вжав в матрас с такой силой, что у Рема Наумовича перехватило дыхание.
А следующей жертвой стал жэковский сантехник, живший этажом выше, в четвертой квартире. Причем ночи невидимый боксер дожидаться не стал — он поколотил сантехника прямо в ванной, где тот принимал душ. Ударил головой о колонку, повалил в ванну, облил напоследок ледяной водой, швырнул на кафель и оставил на полу, голого, в кровоподтеках и орущего благим матом.
На эти и последующие вопли из квартиры снизу поднялся любознательный Рем Наумович, и они с уже одетым, но все еще трясущимся сантехником долго и молча смотрели друг на друга. Даже глаз у них был подбит один и тот же — левый, только у сантехника фингал еще только формировался, а у Рема Наумовича уже налился лиловой спелостью.
Оказалось, что и в четвертой квартире мелкие бытовые аварии с недавнего времени стали происходить несколько чаще привычного. Даже вещи загорались, но жильцы грешили на девяностолетнего деда Борю, который по старинке упорно пользовался керосинкой. А Анжелка, жена Вовки-Лося из третьей комнаты, утверждала, что видела, как по кухне летали сковородки. Но это же была Анжелка, которая всем рассказывала, что к ней через зеркало приходили какие-то люди и «спортили» их с Лосем сына — вот никто и не обратил внимание на очередные ее бредни.
Сомнений быть не могло — полтергейст перекинулся и на четвертую квартиру, он расползался по бараку, как плесень.
У нас во дворе до сих пор теряются в догадках, кто именно позвонил тогда на телевидение. Версий возникало много, потому что, если говорить совсем уж начистоту, это мог быть кто угодно. Все тогда смотрели передачи про паранормальные явления, в которых ведущие рассказывали про летающие тарелки, иные измерения и призраков так убежденно и с такой тревогой, что от ощущения близости чуда смешанный со страхом восторг подкатывал к сердцу. Что-то похожее, наверное, чувствовали средневековые святые, созерцая в своих видениях райские сферы под воздействием не то благодати, не то спорыньи.
И книги про необъяснимое, которые тогда стали появляться в великом множестве, тоже читали все. Кто про гипноз читал, кто про карму и правильную ее прочистку, кто про телепатию и другие способы мысленного воздействия на окружающий мир, кто про таинственные научные эксперименты и случаи спонтанного самовоспламенения… Дети из нашего двора проверяли с помощью купюры на ладони, у кого биополе мощнее, и погружали друг друга в гипнотический транс, чтобы загипнотизированный рассказал о своих прошлых воплощениях (и он рассказывал, у всех в нашем дворе оказались необыкновенно увлекательные прошлые жизни).
В том, что смотрят сеансы телемагов и заряжают перед экраном воду в банках, обитатели нашего двора признаваться почему-то стеснялись, но когда приходило время очередной подобной передачи — двор резко пустел.
В общем, позвонить на телевидение мог любой. И кто-то это сделал.
Ближе к концу сентября, когда холодеющее солнце еще светило вовсю, в наш двор приехали телевизионщики. Они долго разматывали какие-то провода, устанавливали огромную камеру на штативе, галдели и снимались с места, как стая осенних птиц, чтобы устроиться чуть правее или левее и погалдеть уже там. Телевизионщики все пытались найти для барака выигрышный ракурс, но по понятным причинам ничего не получалось — барак смотрелся одинаково проигрышно со всех сторон.
Любопытствующие обитатели нашего двора столпились вокруг и высыпали на балконы — всякое у нас, конечно, случалось, но вот съемок пока не было. Но телевизионщики, отсняв, как импозантный ведущий встревоженно говорит что-то на фоне барака, ушли внутрь.
Они исследовали все углы в квартире на первом этажа — кроме, разумеется, заколоченной комнаты и жилища Рема Наумовича, в которое тот их не пустил, сказав с большим достоинством, что это вторжение в частную жизнь и должны же быть какие-то границы у их профессиональной назойливости. Другие жильцы, напротив, были рады такому неожиданному вниманию и возможности попасть в телевизор, с радостью позировали в кадре, но давать интервью стеснялись. Мычали, путали слова, перескакивали с одного на другое. Только Рем Наумович, опять же с достоинством, сказал, что да, наблюдаются некоторые явления, определить природу которых он затрудняется, но не теряет надежды найти им разумное научное объяснение.
Потом телевизионщики поймали старшего брата Кузина и попытались взять интервью у него. Кстати, выяснилось, что зовут его Максим.
— Ты лично наблюдал здесь что-нибудь необычное? — наседал импозантный ведущий.
— Трубу прорвало, бате руки ошпарило… — промямлил Максим и, подумав, вспомнил еще: — И говном кто-то стены измазал.
Ведущий моментально утратил к нему интерес и велел оператору заснять особо крупное пятно плесени на потолке, очертаниями напоминавшее не то лошадиную голову, не то Африку. Потом телевизионщики не менее тщательно отсняли облупленные стены с обнажившимися кое-где переплетениями дранки, рассохшиеся оконные рамы, покоробленный пол — одна из досок треснула прямо под остроносым ботинком ведущего. На кухне женщины в панике сдергивали с веревок белье и прятали посуду, но неумолимые телевизионщики успели отснять и кухню — с обросшими горелым жиром плитами, закопченным потолком и заложенным фанерой окошком. Потом хотели сунуться и в ванную с туалетом, но путь им преградила Владлена Яковлевна.
— Я расскажу, расскажу! — чуть не плакала она. — Только совесть имейте!
Телевизионщики очень обрадовались, что Владлена Яковлевна такая, как они сказали, фактурная, поставили ее рядом с той частью стены, где сохранились обои, ведущий дал отмашку.
— В юности я страстно мечтала танцевать в Мюзик-холле… — начала Владлена Яковлевна.
И тут в кухне что-то грохнуло. Телевизионщики, путаясь в проводах, кинулись туда — и увидели, что по полу разбросана и катается картошка из стоявшего в углу большого мешка, а одна из плит зловеще полыхает всеми четырьмя конфорками.
— Снимай, Вадик, снимай! — завопил ведущий, утратив всю свою импозантность.
Одна из картофелин будто сама прыгнула под пятку безмолвному помощнику оператора, и тут растянулся на полу, продолжая хранить молчание. Увесистый шмат штукатурки обвалился с потолка прямо на съемочную группу. Заклокотал, утробно булькая, кухонный кран, и из него полилась бурая вода с ошметками какой-то мерзости.
— Вадик, снимай! — вопил ведущий.
Когда передача наконец вышла, почти все жильцы квартиры собрались у Кузиных, у которых был самый большой цветной телевизор. Сюжет про полтергейст в коммунальном бараке стал одной из главных тем выпуска, его втиснули между загадочным падежом скота в Аризоне — тела животных находили полностью обескровленными — и геоглифами в пустыне Наска.
Увидев родной барак, жильцы притихли. А ведущий начал, как всегда, с тревогой и убежденностью в голосе рассказывать, что в одном из старых московских домов, по словам его жителей, происходит нечто загадочное. Показали Рема Наумовича, который подтвердил, что некоторые явления и впрямь наблюдаются. На большом экране был особенно хорошо заметны следы кровоподтеков у него под глазом и на переносице.