Но они увидѣли его раньше: онъ былъ одинъ и крался за ними подъ домами по другую сторону улицы.
— Ну, собирайся съ силами, — сказалъ Юджинъ. — Сейчасъ я припущу ходу. Какъ ты думаешь, не пострадаетъ ли юношество Великобританіи въ воспитательномъ отношеніи, если такая гонка будетъ повторяться изо дня въ день? Школьный учитель едва ли можетъ поспѣвать и школу вести, и возиться со мной… Ну что, собрался съ духомъ? Я бѣгу.
Слишкомъ долго было бы разсказывать, какъ онъ мучилъ бѣднаго учителя; какъ онъ то принимался шагать саженными шагами, почти что обгоняя лошадей, то шелъ въ развалку съ видомъ празднаго зѣваки, то останавливался передъ какой-нибудь витриной, подвергая чувства своего преслѣдователя иного рода пыткѣ; какіе окольные пути онъ выбиралъ съ единственной цѣлью обмануть его ожиданіе, и какъ вообще терзалъ его всѣми замысловатыми способами, какіе только могъ изобрѣсти его капризный умъ. Все это Ляйтвудъ отмѣчалъ про себя съ чувствомъ глубокаго удивленія, не зная, какъ объяснить, что такой безпечный человѣкъ могъ такъ всецѣло отдаться одному желанію и что такой лѣнивый человѣкъ могъ быть такъ неутомимъ. Наконецъ, когда послѣ безъ малаго трехъ часовъ этой веселой охоты, прокруживъ несчастнаго шпіона на всемъ протяженіи отъ Темпля до Бетналь-Грина, они привели его обратно въ Сити, Юджинъ затащилъ Мортимера какими-то темными переходами въ маленькій квадратный дворикъ, круто повернулъ его назадъ, и они почти наткнулись на Брадлея Гедстона.
— Я правду говорилъ, какъ видишь, Мортимеръ, — замѣтилъ вслухъ Юджинъ съ неподражаемымъ хладнокровіемъ, — такъ, какъ будто никто ихъ не слышалъ, — самъ видишь — кошки на сердцѣ скребутъ.
Это выраженіе было недостаточно сильно. Имѣя видъ скорѣе затравленнаго волка, чѣмъ охотника, сбитый съ толку, измученный бѣготней, съ отчаяніемъ обманутой надежды и пожирающей ненавистью, написанными у него на лицѣ, съ побѣлѣвшими губами, съ дикими глазами, всклоченный, обезображенный ревнивой злобой, терзаемый сознаніемъ, что все это видно на немъ и что они надъ нимъ издѣваются, — онъ прошелъ мимо нихъ въ темнотѣ, точно отрубленная голова, повисшая въ воздухѣ, до такой степени затушевала всю его фигуру сила выраженія его лица.
Мортимеръ Ляйтвудъ не былъ особенно впечатлительнымъ человѣкомъ, но на него произвело впечатлѣніе это лицо. Онъ не разъ заговаривалъ о немъ по пути къ дому, да и дома не разъ вспоминалъ о немъ.
Они давно уже лежали въ постеляхъ, каждый въ своей комнатѣ, какъ вдругъ Юджинъ очнулся отъ дремоты, разбуженный шумомъ чьихъ-то шаговъ, и окончательно проснулся, увидѣвъ у своей кровати Ляйтвуда.
— Случилось что-нибудь, Мортимеръ?
— Ничего.
— Съ чего же тебѣ пришла фантазія разгуливать ночью?
— Мнѣ что-то не спится, Юджинъ.
— Отчего бы это — не пойму.
— Юджинъ, у меня изъ головы не выходитъ лицо того человѣка; я просто не могу отвязаться отъ него.
— Странно! — сказалъ Юджинъ съ легкимъ смѣхомъ. — А я вотъ могу.
И, повернувшись на другой бокъ, онъ заснулъ.
XIВо мракѣ
Не было сна для Брадлея Гедстона въ ту ночь, когда Юджинъ Рейборнь такъ скоро заснулъ, повернувшись на другой бокъ, у себя на кровати. Не спалось и маленькой миссъ Пичеръ. Брадлей старался убить часы этой ночи и убивалъ себя, блуждая вокругъ того мѣста, гдѣ его беззаботный соперникъ покоился въ грезахъ. Миссъ Пичеръ коротала эти часы, прислушиваясь, не возвращается ли домой властелинъ ея сердца, и терзалась грустнымъ предчувствіемъ, что съ нимъ творится что-то неладное. А съ нимъ творились настолько неладныя вещи, что въ рабочемъ ящичкѣ мыслей миссъ Пичеръ — немудромъ ящичкѣ безъ всякихъ глубоко запрятанныхъ тайничковъ — онѣ все равно бы не могли умѣститься. Состояніе души этого человѣка было ужасно.
Состояніе его было ужасно, и онъ это сознавалъ. Мало того: онъ самъ бередилъ свою душу съ какимъ-то непонятнымъ наслажденіемъ, родственнымъ тому извращенному чувству, съ какимъ иногда бередитъ свою рану больной. Связанный въ теченіе дня требованіями школьной дисциплины, принужденный продѣлывать все ту же рутину своихъ обязанностей педагога, окруженный буйной ватагой ребятъ, онъ срывался съ привязи ночью, точно плохо прирученный дикій звѣрь. Въ его вынужденной сдержанности въ теченіе дня для него было не мученіемъ, а утѣхой оглядываться на свои ночныя терзанія и помышлять о близкой возможности предаться имъ безъ помѣхъ. Если бы великіе преступники говорили правду (которой, какъ великіе преступники, они не говорятъ), мы рѣдко слышали бы отъ нихъ объ ихъ борьбѣ съ преступной мыслью. Вся ихъ борьба, всѣ усилія направлены не противъ преступленія, а къ нему. Они борются со встрѣчными волнами затѣмъ, чтобы достигнуть кроваваго берега, а не удалиться отъ него. Этотъ человѣкъ прекрасно понималъ, что онъ ненавидитъ соперника самыми темными, самыми опасными силами своей души, и что если онъ выслѣдить его до Лиззи Гексамъ, отъ этого не будетъ добра ни самому ему, ни ей. Всѣ его труды клонились лишь къ тому, чтобы доставить себѣ мучительное наслажденіе увидѣть ненавистнаго человѣка тамъ, гдѣ скрывалась она, — увидѣть его съ нею, отличаемымъ ея благосклонностью. И онъ такъ же хорошо зналъ, что послѣдуетъ съ его стороны, если онъ этого добьется, какъ зналъ, что онъ рожденъ на свѣтъ своей матерью. Я допускаю, впрочемъ, что ни той, ни другой изъ этихъ двухъ истинъ онъ не говорилъ себѣ словами.
Зналъ онъ и то, что онъ нарочно разжигаетъ въ себѣ гнѣвъ и ненависть, и что онъ затѣмъ и дѣлаетъ себя игрушкой безпечнаго и дерзкаго Юджина, чтобы имѣть еще больше причинъ ненавидѣть его и еще больше предлоговъ къ самооправданію. И, зная все это, и все-таки продолжая идти по тому же пути съ безконечнымъ терпѣніемъ и настойчивостью, — могъ ли онъ, могла ли его темная душа сомнѣваться, куда онъ идетъ?
Одураченный, доведенный до отчаянія, усталый, онъ остановился противъ воротъ Темпля, когда они затворились за Рейборномъ и Ляйтвудомъ, разсуждая самъ съ собой, воротиться ли ему домой или покараулить еще. Весь охваченный въ своей ревности крѣпко засѣвшей въ мозгу его мыслью, что Рейборнъ, если даже не онъ устроилъ бѣгство Лиззи, во всякомъ случаѣ участвуетъ въ секретѣ,- этотъ человѣкъ былъ твердо увѣренъ, что, преслѣдуя его по пятамъ, онъ наконецъ осилитъ его, какъ осилилъ бы и какъ нерѣдко уже осиливалъ всякій предметъ изученія, входившій въ кругъ его спеціальности, помощью все той же неослабной настойчивости. Эта настойчивость уже не разъ сослужила ему службу, какъ человѣку небыстраго ума и бурныхъ страстей, и сослужитъ еще.
Покуда онъ смотрѣлъ на ворота Темпля, прислонившись къ косяку дверей одного изъ противоположныхъ домовъ, у него мелькнуло подозрѣніе, не скрывается ли она тамъ, въ его квартирѣ. Это объясняло безцѣльныя шатанья Рейборна, да и почему, въ самомъ дѣлѣ, не скрываться ей тамъ? Онъ думалъ и передумывалъ объ этомъ, и наконецъ рѣшился, если удастся, прокрасться на ту лѣстницу и подслушать у дверей. И вотъ, повисшая въ воздухѣ блѣдная голова точно призракъ одной изъ множества головъ, когда-то выставлявшихся на Темпль-Барѣ, перенеслась черезъ улицу и остановилась передъ сторожемъ у воротъ.
Сторожъ посмотрѣлъ на голову и спросилъ:
— Къ кому?
— Къ мистеру Рейборну.
— Теперь ночь.
— Я знаю, онъ вернулся съ мистеромъ Ляйтвудомъ часа два тому назадъ. Но если онъ уже легъ спать, я только спущу пакетъ въ его ящикъ за дверью. Онъ ждетъ этого пакета.
Сторожъ ничего не сказалъ и отворилъ ворота, хоть и неохотно. Увидѣвъ, однако, что посѣтитель пошелъ быстрымъ шагомъ по надлежащему направленію, онъ успокоился.
Блѣдная голова всплыла вверхъ по лѣстницѣ и тихо опустилась почти до полу у наружной двери квартиры. Двери изъ комнаты въ комнату были, должно быть, растворены. Откуда-то проходилъ свѣтъ огня и доносились звуки шаговъ по комнатѣ. Можно было различать голоса — два голоса. Словъ нельзя было разобрать, но оба голоса были мужскіе. Черезъ нѣсколько минуть голоса смолкли, шаги затихли, и свѣтъ погасъ. Если бы Ляйтвудъ могъ видѣть, какъ лицо человѣка, прогнавшее его сонъ, смотрѣло и подслушивало за дверьми въ то время, когда онъ о немъ говорилъ, у него, пожалуй, пропало бы всякое желаніе уснуть на остальные часы ночи.
«Ея тутъ нѣтъ, но была, можетъ быть», сказалъ себѣ Брадлей.
Голова поднялась съ полу на свою прежнюю высоту, спустилась съ лѣстницы и приплыла къ воротамъ. Тамъ со сторожемъ разговаривалъ какой-то человѣкъ.
— А, вотъ онъ! — сказалъ сторожъ.
Догадавшись, что рѣчь шла о немъ, Брадлей взглянулъ вопросительно на сторожа и на стоявшаго передъ нимъ человѣка.
— Вотъ онъ принесъ письмо мистеру Ляйтвуду, — пояснилъ сторожъ, показывая письмо въ своей рукѣ,- и я сказалъ ему, что одинъ человѣкъ только что прошелъ въ ту же квартиру. По одному дѣлу, можетъ статься?
— Нѣтъ, — отвѣтилъ Брадлей, взглянувъ на незнакомца.
— Нѣтъ, — подтвердилъ угрюмо и тотъ. — Мое письмо — писала-то его моя дочь, а все-таки оно мое — мое письмо касается моего дѣла, а дѣло мое никого не касается.
Выйдя изъ воротъ нерѣшительнымъ шагомъ, Брадлей услышалъ, какъ они затворились за нимъ и вслѣдъ за тѣмъ услышалъ шаги человѣка, который его догонялъ.
— Прошу прощенья, — сказалъ незнакомецъ, скорѣе споткнувшись о него, чѣмъ прикоснувшись къ нему, чтобы привлечь его вниманіе. — Вы, можетъ быть, знакомы съ тѣмъ… съ другимъ почтеннѣйшимъ.
— Съ кѣмъ? — удивился Брадлей.
— Съ другимъ, — повторилъ незнакомецъ, тыча куда-то назадъ черезъ правое плечо правымъ большимъ пальцемъ, — съ другимъ почтеннѣйшимъ, я говорю.
— Не понимаю, что вы хотите сказать.
— Глядите-ка сюда. — И, загибая каждую фразу на пальцахъ лѣвой руки правымъ указательнымъ пальцемъ, онъ продолжалъ: — У насъ два почтеннѣйшихъ, — такъ? Одинъ да одинъ — два. Законникъ Ляйтвудъ — это одинъ. Вотъ онъ — мой указательный палецъ. Одинъ — вѣдь такъ? Такъ вотъ, вы, можетъ быть, знакомы съ моимъ среднимъ пальцемъ — съ другимъ почтеннѣйшимъ то бишь?
— Я знаю его ровно настолько, насколько мнѣ нужно его знать, — сказалъ Брадлей, нахмурившись и глядя прямо предъ собой.