О, / да из чего угодно; возможно — из ничего»; «Заполняет пустоты / в лейтмотиве столетья / посторонняя нота / на правах междометья» и так далее. Встречаются и более точные смысловые переклички. Вот Виктор Пелевин, роман «Священная книга оборотня», стр. 259: «Птичка вовсе не славит Господа, когда поёт, это попик думает, что она Его славит». А вот Владимир Ермаков, «Безвременник», стр. 27: «Ходят по лесу ветра напролёт. / Всё прозрачней дерева день за днём. / В горьких сумерках пичужка поёт, — / хвалит Господа, не зная о Нём». (Кто тут на кого повлиял, неважно, важно, что это влияние существует.)
Можно обнаружить в книге также определённое «эхо» поэтики Бродского, выражающееся, главным образом, через длинные синтаксические конструкции; есть даже большое двухчастное стихотворение «Поэт в деревне», написанное на размер известного стихотворения Бродского «В деревне Бог живёт не по углам» и рассказывающее о некоем вынужденном пребывании стихотворца в деревенской глуши, откровенно перекликающемся с фактом высылки Бродского в северную деревню: «…Как ни суди (!) и сколько ни крути, / здесь всё на месте — лишь поэт некстати. / Неспешная тропинка на закате — /метафора окольного пути… / Туда, откуда вышел поутру, / другой дорогой возвращаюсь вспять я, — / где пугало трепещет на ветру / нечаянной пародией распятья…».
Однако ограничить разговор о книге Ермакова лишь констатацией видимых и скрытых перекличек с его современниками — значит не увидеть в ней самого интересного: тех рассыпанных по её страницам (особенно по второй, эссеистической части) глубоких и афористичных мыслей, которыми щедро делится с нами автор. «Язык вне литературы дичает и вырождается в сленг», — уместно замечает он, к примеру, в эссе «Поэзия как необходимость». «Русь как страна возникла на пути из варяг в греки. Её изначальное геополитическое предназначение — посредничество между мирами. Но простой прагматической задачи воображению славян было маловато: хотелось не функции, а миссии…», — говорит он в главе «Путешествие из Китеж-града в Петушки», подбираясь к метафизическому пониманию судьбы России и человека. И под конец книги делает вывод, что «метафизика есть не что иное, как взгляд человека на самого себя с точки зрения вечности».
Но, по сути дела, поэзия тоже ведь, как и метафизика, смотрит на мир с точки зрения вечности, а значит, и вся книга Владимира Ермакова представляет собой попытку метафизического постижения пути России и той роли, которую играет в этом Поэзия.
Анатолий Загородний. Книга обольщений: Проза, эссе. — Орёл: «Вешние воды», 2002. — 540 с.
Ещё одна жанрово смешанная книга, составленная из произведений, написанных в жанре мистического романа и — историко-культурологического эссе. Роман «Сочинение о Божественной глине» словно бы иллюстрирует собой тот тезис о «посредничестве между мирами», о котором говорил выше Владимир Ермаков. При этом роман выступает посредником сразу между несколькими мирами: миром древнегреческих мифов, русских сказок — и современности, а также между миром живых — и миром мёртвых.
Но страшнее, чем роман о Хароне-Кощее, читать цифры, которые автор приводит в разделе «Эссе о России»: «…Под Челябинском есть деревни, где еженедельно мрут от радиации до двадцати человек. Два миллиона человек, по официальной статистике, принимают наркотики. В Калининграде и Новороссийске — эпидемия СПИДа. 100 000 человек в России ежегодно сгорает от водки. 100 000 человек кончает жизнь самоубийством. У нас полмиллиона слабоумных детей. В России за последние пять лет ушло из жизни три (три!) миллиона молодых мужчин! Только за первые три месяца 1997 года и только одна армия дала России 500 русских офицеров-самоубийц, добровольно покончивших с собственной жизнью, — это цвет русской нации…».
В каком романе выдумаешь такие апокалипсические картины? Да и кто в них поверит? Скажут: фантастика…
Но существуют ли пути спасения Отечества от практически для всех уже очевидной исторической гибели? И если да, то в чём они?
Анатолий Загородний называет в качестве спасительных рецептов для нас следующие:
«Историческая преемственность в границах всей тысячелетней культуры, приверженность и верность русской идее как охранительнице русской самобытной души, выковавшейся в огне и горниле русской державности, окроплённой в купели и просиявшей в свете русского православия…».
Учтём ли мы его выводы, сказать сейчас трудно, но сам факт наличия размышлений такого рода в сборнике прозы областного писателя вкупе со всеми упомянутыми выше книгами издательства «Вешние воды» красноречиво говорит о том, что орловская литература — явление далеко не провинциальное и что книги писателей глубинной России обладают ничуть не менее спасительным потенциалом, чем лучшие книги столичных авторов.
КНИЖНЫЙ РАЗВАЛ
Россия и русская литературная классика в оценках советско-еврейского путейца
Владимир Опендик. Двести лет затяжного погрома. Т. I. Части первая, вторая и третья. Нью-Йорк, 2003
Книга эта издана на русском языке в двух отдельных книжках (всего 500 страниц), местом издания стал город с самым большим еврейским населением, чуть ли не половина которого говорит по-русски. Автор тоже из России, родился и учился в Ленинграде, закончил факультет «Мосты и тоннели», успешно трудился в этой важной хозяйственной области. Затем перебрался в США, здесь избрал поприщем литературно-исторические изыскания.
Объёмистое это сочинение посвящено разбору историографической книги А. И. Солженицына «Двести лет вместе». Оценки В. Опендика совершенно недвусмысленны. Вот первая фраза книги, набранная крупными буквами: «АЛЕКСАНДР СОЛЖЕНИЦЫН КАК ЗЕРКАЛО РОССИЙСКОГО АНТИСЕМИТИЗМА». Коротко и ясно. Заметим, что еврейская публицистика имеет, по крайней мере, два отличительных свойства — зашоренность на вопросе пресловутого «антисемитизма», а также непременное пристрастие к пародии, пересказу, использованию уже бывших в употреблении образов. Своих-то нет, вот и приходится заимствовать чужие. В данном случае — известную статью Ленина о Льве Толстом.
Скажем сразу, что углубляться в оценку упомянутой книги А. Солженицына, а также всей его разнообразной литературной и гражданской деятельности мы не станем. Слишком большой вопрос, да и не раз уже приходилось нам о том высказываться. Оставим уж Владимира Опендика наедине со своим оппонентом, у последнего в достатке найдётся заступников самых разнообразных. Пусть разбираются без нас.
Отметим иное, гораздо более интересное для всего российского общества. Сочинение Опендика написано не только вне его бывшей родины, это не новость. Но хоть и вышло оно на русском языке, но очень откровенно, почти никаких осторожных оговорок или всевозможных словесных прокладок, столь характерных обычно для русскоязычных европейских авторов, тут нет. В этом — единственная ценность слабоватого в целом, сугубо дилетантского сочинения. Но, как говорится, спасибо за откровенность, не часто приходится ныне встречать такое. Отметим также, что наш автор избегает грубых суждений и тем паче ругательных слов. Ничего, что позволяли себе изрекать Новодворская или полунемец-полуеврей Кох, тут не сыскать, и это тоже говорит в пользу скромного автора. Вот почему стоит присмотреться к суждениям его, пусть и сугубо критическим. Мы объективно изложим суждения Опендика о России, русском народе и его культуре, тоже избегая всячески бранчливых суждений.
О русско-еврейских отношениях автор судит широко, не избегая давать самые обобщённые оценки. Вот одно из ключевых его суждений, которые в различных написаниях разбросаны по всей его работе:
«Прошло два столетия существования евреев в России, а психология враждебного восприятия другого народа в русском обществе почти не изменилась. Оказалось, что „тонкий слой русской интеллигенции“ так же легко покрывается толстым слоем коррозии антисемитизма, как и двести лет назад». По мнению автора, русская интеллигенция, о «прогрессивности которой так любили писать еврейские авторы», тоже оказалась не очень… Более того, «антисемитизм в России не зависит от общественного строя, а связан с особенностями национального самосознания и с вековыми традициями. При отсутствии морали и устойчивости эти традиции постоянно дают о себе знать независимо от образовательного уровня». Словом, и царская Россия плоха, и советская, и нынешняя страна звериного капитализма.
Даже русские революционеры, которые вкупе с революционерами еврейскими разрушали Россию, тоже, оказывается, не слишком хороши: «В качестве примера можно привести выступление декабристов на Сенатской площади 25 декабря 1825 года (тут у автора описка в дате. — С. С.), или организацию „Народной воли“, или участников массовых выступлений против самодержавия начиная с 1905 года. Однако большая часть из перечисленных участников борьбы против властей грешила антисемитизмом и нисколько от позиции царедворцев в отношении евреев не отличалась. Поэтому и они причастны к тем преступлениям против еврейского народа не меньше властей».
Во всех других странах люди как люди, революционеры как революционеры, а в России всё не как у людей… Несчастная судьба.
Естественно, что такая страна и такой народ не в состоянии создать никакой великой культуры. В частности, литературы. И тут наш бывший мостостроитель обрушивается на русскую литературную классику (как бывший российский министр Кох, тоже гуманитарного образования не получивший). Владимир Опендик набросал целую панораму с изображениями наших писателей-классиков. Панорама получилась широкой, высказываний на этот счёт можно набрать чуть ли не на полтома. Ограничимся, однако, лишь несколькими цитатами, типичными для автора и его сочинения.
«Поэт Г. Державин, склонный к лирическим пассажам, восхвалению красоты женщин, большой знаток и любитель вина, искренне верил, что среди евреев существуют секты ритуального употребления крови христианских младенцев. Н. Гоголь, воспевавший массовые убийства еврейского населения бандами Хмельницкого, считал, что его страна, словно птица-тройка, может осветить путь в будущее для европейских народов. Весьма своеобразное понимание будущего человечества, если сам не считал евреев за людей, достойных жалости и сочувствия».
Продолжим суждения Опендика, следуя за хронологией русской классической литературы. «Тот же Пушкин поддерживал политику захвата польских земель. Ф. Достоевский открыто призывал к походу на Турцию, настаивая в своих „Дневниках“ на том, что „Константинополь должен быть наш!“. Можно сказать, что русские литераторы с древнейших времён были заражены шовинизмом, великодержавностью и тому же учили свой тёмный народ.
Русские классики ХVIII и первой половины ХIХ веков высмеивали евреев, издевались над беспомощностью, не желая понять или узнать условия их жизни. При этом они пользовались слухами, анекдотами и мифами собственного сочинения, часто многократно их усиливая. Таковы евреи в сочинениях Пушкина, Гоголя, Тургенева, Чехова и других».
Список русских писателей-антисемитов выглядит у нашего автора несколько новаторски. Ну, Державин, Гоголь и Достоевский — это давние и привычные мишени для всего Сиона, дело знакомое. Но вот Иван Сергеевич Тургенев-то почему здесь? Да, написал рассказ под названием «Жид», но о ком? О мерзком типе, который торговал собственной дочерью, такого вроде бы защищать трудно и обижаться нечего. Или Пушкин. Не знаем почему, но в Израиле множество улиц в разных местах названы его именем, сочинения чрезвычайно популярны. Его-то за что? За Польшу? Но эта страна была, как некоторые полагают, одной из самых юдофобских в мире. Впрочем, смягчающим обстоятельством служит то, что Опендик не живёт в Израиле.
Но вот Чехов, почему в этом «чёрном списке» он оказался? Сегодня на Западе он один из популярнейших русских классиков, переведён на все языки, пьесы его ставятся во множестве театров от Португалии до Японии, включая обе Америки. Считается, и не зря, образцовым русским интеллигентом. Нет, Опендик предъявляет ему обвинения самые серьёзные, и не один даже раз. Цитируем наиболее серьёзный пункт из этого обвинительного заключения:
«Достаточно вспомнить рекомендацию русского интеллигента Чехова: „Надо всегда помнить про жида, что он жид“, чтобы усомниться в его интеллигентности и в способности адекватно воспринимать жизнь иных народов. Писатель Чехов, будучи по образованию доктором, не сделавший ничего путного в медицине (!), не стеснялся называть всемирно известного доктора Владимира Хавкина, открывшего вакцину против холеры и чумы и спасшего сотни тысяч людей от смерти, не иначе как „жидом“».
Великий писатель Чехов в защите от Опендика, конечно, не нуждается, но некоторые уточнения нам тут придётся сделать. Да, бактериолог Владимир Аронович Хавкин родился в России примерно в одно время с Чеховым, но уже в молодости уехал работать в Париж, затем в Индию, где и сделал свои важные открытия, потом опять вернулся во французскую столицу, где и скончался, на четверть века пережив чеховскую кончину. Заметим, хоть это и не главное, что основная деятельность Хавкина прошла вне своей родины. Важнее тут другое: выпускник медицинского факультета, Чехов имел совсем иную врачебную специальность, он был терапевтом и очень много в этой области трудился, бесплатно лечил окрестных крестьян и даже построил на свои средства несколько сельских больниц, что было редкостью среди докторов того времени. Сказать, что он «ничего путного в медицине» не сделал, можно только в сильном раздражении. Но самое главное, что слово «жид», оскорбительное в наше время, совсем иначе звучало в конце ХIХ столетия в тогдашних понятиях русского языка. Как ныне в Польше, например, вполне западной стране.
Итак, автор «Скрипки Ротшильда» объявлен антисемитом. Грустно читать такое. И невольно подумаешь, что «антисемитом» является не тот человек, который не любит евреев, а тот, кого сами евреи не любят. И по каким-то причинам гласно объявляют об этом.
Из всех русских писателей положительной оценки Опендика удостоился только Максим Горький. Одну фразу писателя он даже вынес в качестве эпиграфа: «И сейчас снова в душе русского человека назревает гнойный нарыв зависти и ненависти бездельников и лентяев к евреям — народу живому, деятельному, который потому и обгоняет тяжёлого русского человека на всех путях жизни, что умеет и любит работать». Опендик с этой оценкой не спорит, хотя она была высказана ещё в 1919 году. Примечательная дата! Евреи тогда действительно «обгоняли» все другие народы России, «работая» в Коминтерне и ВЧК. Горький и в самом деле всю свою жизнь ценил евреев и поругивал русских, но хронология цитаты отличается некоторой односторонностью и Горького, и Опендика.
Можно было бы привести примеры иных явных несообразностей нашего бывшего земляка, но и сказанного довольно. Конечно, он сам отвечает за себя, однако же кто-то эту объёмистую книгу издал, устроил её распространение, оплатил всё это. Значит, Владимир Опендик отразил не только свои личные взгляды.
Приходится отметить, что в последние годы еврейские деятели стали часто обращаться к русской литературной классике. О высказываниях Коха на этот счёт мы напомнили, суждения Опендика привели, но вот уже на исходе 2004 года высказался сам Чубайс — «великий и ужасный». Оценки русскому писателю-классику он дал в беседе с московским журналистом из британской «Файнэншл таймс». Беседа случилась в «эксклюзивном» (то есть очень богатом) ресторане. Платил за угощение журналист, зато чубайсовский охранник тщательно осмотрел помещение (хозяин очень боится покушений). А теперь к делу, цитируем высказывания владельца тепла и света Всея Руси:
«— Знаете, за последние три месяца я перечитал всего Достоевского, и теперь к этому человеку я не чувствую ничего, кроме физической ненависти. Он несомненно гений, но когда в книгах я вижу его мысли о том, что русский народ — народ особый, богоизбранный, когда я читаю о страданиях, которые он возводит в ранг культа, и о том, что он предлагает человеку выбор между неправильным и кажущимся, мне хочется порвать его в куски».
Каков наш энергетический Кирджали! По-русски Чубайс выражается неважно («вижу мысли», «ранг культа»), но злоба, злоба-то какова! Да перенеси его в XIX век, он тут же бы отключил в петербургской квартире Достоевского свет и тепло. Что ж, гражданам России полезно узнать, о чём думает в свободное время единственный от России член Бейдельбергского клуба.
В заключение опубликованного материала корреспондент кратко сообщил о своём собеседнике: «Он уехал на чёрном бронированном „БМВ“ с мигалкой в сопровождении машины с охраной».
Интересно, кого он тут так опасается?