– Мне нужна твоя помощь.
Четыре стены, потолок и пол.
Камера-одиночка. Стальная дверь, а стены – бетонные, кроме той, в которую была вделана полоса стекла. То есть даже не стекла, а небьющегося пластика.
Кейт была в помещении для наблюдения. Здесь же находились Соро, Август и Флинн.
Флинн сидел в кресле, Соро вертели в руках флейту, а Август прислонился к дверному косяку, но Кейт неотрывно смотрела на солдата.
Он стоял на коленях в центре камеры, прикованный к вделанной в бетонный пол стальной петле. На глазах темнела повязка.
Флинн обработал его плечо и ногу, но, если солдат и испытывал боль, она потонула в пучине безумия.
«Это случилось со мной», – подумала Кейт.
Она очнулась где-то между окончанием песни Августа и появлением Соро и увидела, как Август завязывает солдату глаза полосой ткани.
– Ему не следует находиться в здании, – серьезно сказали Соро. – Он заражен.
– Именно поэтому он изолирован от остальных, – возразил Флинн.
– «Изолирован» – еще мягко сказано.
Сама Кейт чувствовала себя похороненной заживо в бетонном кубе, хоть она и не была в камере.
Камера находилась на самом нижнем этаже Компаунда, и людям запрещали даже минимальный контакт с заключенным. Сунаи, судя по всему, были не восприимчивы к недугу, поразившему солдата. Август, руководствуясь наставлениями Флинна, ввел несчастному успокоительное, однако оно не помогло. Какая-то жизненно важная связь между телом и разумом оказалась разорвана, и что бы ему ни закачивали в вены, солдат не засыпал – лишь ходил взад-вперед.
– Его следовало бы казнить, – сказали Соро.
– Я против, – произнес Август, задетый их холодным, официальным тоном.
Соро склонили голову набок.
– Поэтому он до сих пор жив.
Флинн встал.
– Август прав. Он – один из наших. И он – первый выживший, с которым мы столкнулись.
«Не совсем», – подумала Кейт, но оставила эту мысль при себе.
– Если от его состояния существует лекарство…
– Если лекарство и существует, – вклинилась Кейт, – так только одно: убить Пожирателя Хаоса.
Среброволосый сунаи бросил на нее быстрый взгляд.
– Что ты делала на улице?
Кейт продолжала смотреть в камеру.
– Охотилась.
– Кто тебе разрешил?
– Я, – твердо сказал Август. – И если бы не она, из отделения не выжил бы никто.
– Это трудно назвать жизнью, – вымолвил Соро.
– Довольно, – устало проговорил Флинн.
– Мы умрем, – пробормотал пленник. – Я сделаю все быстро.
Флинн постучал по микрофону.
– Ты знаешь, кто ты такой?
При звуке его голоса солдат дернулся, содрогнулся и покачал головой, словно пытался что-то изгнать.
– Майер, шестнадцатое отделение.
– Ты знаешь, что ты сделал?
– Я не хотел, но это казалось хорошим и правильным я хотел… Нет, нет, нет! – Солдат потерял равновесие, шатнулся вбок и врезался плечом в стену.
Он резко выдохнул и что-то пробормотал.
Ухо Кейт ничего не уловило, но она прочла по губам:
«Убейте меня».
А потом он снова выпрямился, обещая милосердие, милосердие – что он сделает все быстро, – и Кейт обхватила себя руками.
Ей было не по себе.
Чья-то рука легла на ее плечо.
– Пойдем, – прошептал Август, и Кейт позволила ему увести себя прочь от солдата и его криков.
Когда они вошли в лифт, Кейт привалилась к стене и уронила голову на грудь; глаза скрылись в тени челки. Лицо ее сделалось непроницаемым, и Август вспомнил, как она смотрела вдаль со светящейся полосы: тогда лицо ее стало до жути пустым, даже хуже, чем сейчас.
А когда ее вышибло обратно, она, казалось, вновь ожила – перед тем как удар обрушился на нее.
– Чего еще? – хмуро спросила Кейт.
– Там, на улице, – медленно проговорил Август. – Когда ты искала…
– У всего есть своя цена.
– Почему ты молчала?
– Почему? – она взглянула на него. – Ты сам все сказал, Август. Мы делаем то, что можем. Мы выполняем свой долг. Мы становимся тем, кем должны быть. – Двери разъехались, и Кейт вышла. – Я думала, уж кто-кто, а ты-то должен одобрить…
Август последовал за ней по коридору.
– Это – разные вещи.
Кейт раздраженно фыркнула.
– Ты прав, – согласилась она. – Но… – она умолкла, и ее челка съехала, открывая серебро в глазу. Серебро ширилось, распуская трещинки во все стороны и захватывая голубизну. – Тварь в моей голове – она не уходит, – произнесла она. – Она здесь, она каждую секунду пытается взять верх и превратить меня в марионетку, как солдата у вас в подвале. Но я, по крайней мере, сражаюсь.
Кейт развернулась и скрылась в другом конце коридора.
«Пусть себе идет», – заявил Лео.
Но Август его не послушался и бросился за Кейт.
Он переступил порог комнаты, когда Кейт сидела на его постели, подобрав ноги под себя.
Август прислонил скрипичный футляр к стене и опустился на кровать рядом с Кейт. Его вдруг захлестнуло отчаяние. Какое-то время они помалкивали, хотя Август знал, что Кейт ненавидит тишину. И хотя его присутствие должно было бы вызвать у Кейт желание говорить, первым нарушил паузу именно его голос.
– Я не перестал бороться, – проговорил Август тихо и испугался, что Кейт его не услышит. Но она повернулась к нему. – Я просто устал терять. А так легче.
– Конечно! – откликнулась Кейт. – Но разве так правильно?
Да. Мир был разделен на правильное и неправильное, вину и невиновность. Предполагалось, что границы – очень четкие, черная ломаная линия, но в действительности это было не так.
– Ты спрашивала меня, куда я делся, – продолжал Август, прижав ладонь к ладони. – Я не знаю. – Его признание оказалось подобно шагу со скалы. И он упал. – Я не знаю, ни кто я такой, ни что я такое, я не понимаю, кем мне полагается быть, мне не хватает того меня, каким я был. Я постоянно скучаю по нему, Кейт, но тут больше нет места для прежнего Августа. Нет места для того меня, который хотел ходить в школу, жить своей жизнью, чувствовать себя человеком, потому что миру не нужен тот Август. Ему требуется кто-то другой.
Кейт привалилась к нему плечом. От девушки исходило тепло.
– Я часто играла в одну игру, – произнесла она. – Делала вид, будто существуют другие варианты вселенной, там живут другие мы, они счастливы, даже если я несчастлива. И знаешь что? Я потом чувствовала себя адски одиноко. Может, и есть другие варианты и другие жизни, но наша жизнь – только такая. Вот и все, что у нас есть.
– Я не могу защищать мир и одновременно думать об этом.
Кейт посмотрела ему в глаза.
– Только так и можно.
Август согнулся.
– Я не могу.
– Почему?
– Потому что это слишком больно. – Августа передернуло. – Каждый день, каждая потеря причиняет мне боль.
– Верно.
Кейт взяла его за руку, и их пальцы переплелись, и на миг Августу померещилось, что он опять свернулся клубком на дне ванны, лихорадка рвется наружу, и его единственная опора – рука Кейт и ее голос:
«Я не дам тебе уйти».
Она крепче сжала его ладонь.
– Посмотри на меня, – проговорила Кейт, и он заставил себя поднять голову. Ее лицо было в считаных дюймах от его лица, а ее глаза сделались темно-синими, не считая жестокой серебряной трещины.
– Да, это больно, – подтвердила она. – Тогда сделай так, чтобы боль того стоила.
Август позволил себе прижаться лбом к ее лбу.
– Как?
– Не давать уйти, – шепнула Кейт. – Держаться – за гнев, за надежду, за что угодно, лишь бы хоть что-то заставляло тебя продолжать сражаться.
«Это ты», – подумал Август.
На мгновение мир сделался простым, потому что именно Кейт заставляла его продолжать битву, она смотрела на него и одновременно смотрела сквозь него и не давала ему уйти.
Август не принимал решения поцеловать ее. Но внезапно ее губы очутились в дюйме от его губ, а в следующее мгновение он коснулся ее губ своим ртом, а затем она поцеловала его в ответ, их тела переплелись, и вот уже Кейт очутилась сверху, прижимая его к постели.
Августу доводилось чувствовать страх, ноющий голод и ровное спокойствие, возникающее, когда он забирал душу, – но он никогда не испытывал ничего подобного. Он погружался в музыку, проваливался в ноты, мир ненадолго истаивал – и все равно это было не то. На сей раз не было ни Лео, ни Ильзы, ни Соро – только тепло кожи Кейт и память о россыпи звезд и просторе полей, о трибуне на школьном стадионе, о черно-белых кошках, о яблоке в лесу, о метках на коже и о музыке, о бегстве и горении – и еще отчаянное, безнадежное желание чувствовать себя человеком.
А потом их губы снова соприкоснулись, и та версия его, которую он изо всех сил старался утопить, вынырнула на поверхность, жадно хватая ртом воздух.
На мгновение все стало просто.
Кейт забыла про солдата в камере и про тикающую бомбу у себя в голове, и Август – его прохладная кожа и музыка прижавшегося к ней тела – заглушил яростный голос у нее внутри. Внезапно комнату словно озарил свет, неяркий, приятного красного цвета…
Кейт ахнула и отшатнулась: она осознала, что свет исходит от нее. Август тоже его заметил и наполовину спустился, наполовину свалился с кровати, приземлившись на груду книг.
Кейт обессиленно прислонилась к изголовью. Первые капли красного света уже тускнели, уходили под кожу. Она покосилась на Августа.
И захохотала.
Смех выплеснулся внезапно, как безумие, и у нее из глаз брызнули слезы. А Август покраснел от смущения, как будто она смеялась над ним, или над ними, или над этим вот – а не над всем, не над нелепостью их жизни, не над тем фактом, что ничто никогда не будет легким, или обычным, или нормальным.
Кейт крепко зажала рот рукой. В конце концов смех стих, и она расслышала слова Августа. Он просил прощения.
– За что? Ты разве знал, что произойдет?
Август в ужасе уставился на нее.
– Знал ли я, что если я тебя поцелую, то вытяну твою душу наружу? Что эффект получится такой же, как от боли или от музыки? Нет, я, наверное, прогулял урок.