Несмотря на раннее похолодание и открытые форточки, в комнате стояла духота. Я пробрался к дальнему концу стола, где Петя, стоя коленками на стуле, сердито смотрел на жирного Вадика.
– Да что такое это ваше искусство? Это же ничего… пустота! Картинки, кому они нужны? Ну музыка еще куда ни шло.
Что? Вадик, опять? Двадцать пятый раз? Не надоело?
– А что такое эта твоя дерьмовая экономика? Эфемерное порождение системы. А искусство первично, оно появляется вместе с человеком! Искусство – это единственное, чем человечество может гордиться! – выкрикнул Петя и залпом выпил рюмку коньяка. Я не понял этого его жеста. Но «эфемерное порождение системы» мне, конечно, понравилось. Интересно, сколько алкоголя он уже в себя влил?
– Правильно, Петя, – гнусаво заметил Григорий.
Кстати, Григория тоже надо представить сейчас. Григорий – это наш друг-поэт. Он пока никому не известен, но мы всегда ему говорим, что его ждет признание. На самом деле я в это не верил и не верю – он родился в неподходящее время. Разве сейчас кому-то есть дело до поэзии? И до поэтов, которые даже не зарегистрированы в соцсетях? На что он рассчитывает, дурик?
Самое смешное, что все зовут его именно Григорием, а не Гришей. Он, как и полагается, страшно чудной, кое-кто посмеивается над его странностями. Но я ручаюсь за свои слова: Григорий порой бывает в разы нормальнее всех нас, вместе взятых.
Спор, естественно, разгорелся с новой силой. Кто-то вступился за Вадика, девушки стали поддерживать Григория. Петя налил в пустую рюмку еще коньяка, протянул ее мне.
– Где Ира на этот раз?
Я промолчал. Петя, в отличие от некультурного именинника, обычно был тактичен и никогда до этого дня не лез ко мне с расспросами касательно Иришки. Но сейчас он был разозлен, пьян и вообще будто бы не в себе.
– Снова уехала к друзьям?
– Да, – отозвался я хмуро.
– К друзьям-фотографам?
От его иронии мне стало еще гаже. Эти мифические Иришкины «друзья-фотографы» раздражали меня даже заочно. Я не был с ними знаком, но ненавидел за то, что они крали прямо у меня из-под носа дорогого человека.
– Почему ты тоже не поехал? – В Петином голосе слышалась претензия.
– Она меня с собой не звала.
– Так и что? С какой стати ты ждал приглашения?
– Ну… – Я запнулся и попытался вслушаться в то, что кричала Вадику Таня Морозова.
– Это сколько уже длится? Сколько ты с ней встречаешься? – перешел в наступление Петя.
– Год. Почти. Но все было отлично. Это только сейчас… Какие-то ее друзья… – Я не мог сложить слова в одно предложение – говорить об Иришке было для меня равносильно признанию, будто бы ее любовь ко мне прошла. Я снова посмотрел на Таню, на ее живот. А, я же не сказал вам! Таня была беременна. Они с Серегой Морозовым недавно поженились. Я испытывал легкий страх, едва представлял себя на их месте – обзаводиться семьей и ребенком в двадцать два года мне совсем не хотелось, но теперь Таня с круглым животом показалась мне такой хорошей, такой верной, такой любящей, что я чуть было не пошел и не поцеловал ее от прилива нежности.
– Ну вот кем ты будешь работать, скажи мне? – Вадик снова начал докапываться до Пети. – А, Воронцов? Да плевал я на твою гордость за искусство. Все это хрень полная! Кем ты работать-то будешь? В музее вместо бабок сидеть и следить за посетителями?
– Ва-адик, ну что ты набрасываешься весь вечер на Петеньку… – протянула Дроздова.
Поговаривали, что Петя ей очень нравился.
– Не слушай его, – тихо сказал я Пете, а он повернулся ко мне и воскликнул:
– Да она там завела себе кого-то! Крутит перед кем-то своими сисечками (любимое Петино слово!), как она любит, а тебе просто врет. А ты ведешься, как придурок! Не можешь даже сказать ей, чтоб она хоть познакомила тебя с этими ее друзьями. Понятно, что она тобой пользуется, ты же ей позволяешь.
Я до того не ожидал от него такого, что сначала чуть было не ударил, но вовремя остановился. Он же был прав.
Не помню, что было дальше, – по-моему, я просто долго сидел на диване, и со мной почти никто не общался. Зато Петя в какой-то момент оказался возле Дроздовой, которая стала так откровенно к нему липнуть, что это заметил даже наш узколобый Вадик.
– Воронцов сменил своего голубка на Дроздову?
К слову, под «голубком» он имел в виду, как вы могли догадаться, меня. В нашей компании давно повелись шутки насчет того, что Петя Воронцов якобы интересуется мужчинами. Не знаю, с чего это началось, возможно, причиной была его внешность, за которой он тщательно следил, некая манерность или то, что никто и никогда не видел его с девушкой, хотя противоположному полу он определенно нравился – все наши подружки в его присутствии начинали ворковать и прихорашиваться. В общем, не имею понятия. Хотя мы сдружились очень тесно, тогда я его об этом не спрашивал.
На выпад Вадика Петя никак не отреагировал; думаю многих это и настораживало – я имею в виду то, что шуточки подобного рода он всегда воспринимал очень спокойно и не отнекивался.
Когда я в следующий раз повернулся в их сторону, Дроздова уже чуть ли не легла на Петю своей грудью. Мне было так плохо, что я пил не переставая и через пару часов был уже хорошенький. Однако опьянение не сильно спасало меня от мыслей об Иришке. Мне не нравилось, что она была частью той же компании, что и я; что ее тут знали даже дольше, чем меня; что на ее поведение смотрели сквозь пальцы; что многие втайне меня жалели, но никто и слова ей не сказал. Я предчувствовал катастрофу, я опасался, что, когда придет час нашего расставания, весь мир рухнет.
– Выпей-ка. – Очутившись рядом, Петя пододвинул мне бокал.
– Куда сейчас вина-то! – сказал я, но выпил. Он умел на меня влиять. Не знаю почему. Мне всегда казалось, что мы с ним вроде как «заодно». – Что ты там делаешь с Дроздовой? На вид она такая шлюха…
Петя одобрительно закивал:
– Внутри она такая же, как и на вид.
– Что же ты там с ней зажимаешься?
– А тебе что? – Очень странно было слышать это от него. – Ты все депрессуешь? Давай, распускай слюни. Даже меня бесит думать о твоей Иришке. Как тебя самого не бесит? Может, хочешь на ней жениться?
Я пожал плечами.
А что. Ну, в принципе… если подумать. Мне все-таки двадцать один год, не так уж и мало.
Воронцов расхохотался.
– Пошли.
– Куда? – спросил я. Из комнаты только что вышла Дроздова и с пошленькой улыбочкой посмотрела на Петю.
– Жениться будем. – Он потащил меня из-за стола.
Народу к этому времени стало больше, я уже перестал различать, кто когда пришел. В коридоре не было света, я споткнулся о кучу чужой обуви и влетел в распахнутую дверь маленькой комнаты. Дверь за мной закрылась, и в темноте, разбавленной оранжевым светом уличного фонаря, я различил силуэты Дроздовой и Воронцова – видел бы кто, что они делали, вряд ли бы потом говорили, что Петя предпочитает парней.
Дроздова совсем не удивилась, когда он полез руками в ее вырез. Она только приглушенно засмеялась и присосалась к его губам, больше никакой ее реакции я не помню. Я стоял, похожий на тень, без движения, и зачем-то на них смотрел. Я был так пьян, что мне все это стало даже нравиться. Их смутные движения, тихое посапывание, глупые смешки начали действовать на мое сознание. Всё постепенно превратилось в размытый сон, всё произошло независимо от меня, само собой. Вскоре я стал чувствовать руками ее тело, потом уже сидел на чужой кровати со спущенными штанами, видел Петино лицо, на которое падали резкие блики фонарного света, слышал сдавленные стоны Дроздовой – он закрывал ей рот рукой. Интересно, она переигрывала? Я не испытал тогда никакой неприязни, наблюдая за их взаимными ласками, не испытал ее и тогда, когда Дроздова расстегивала мне ширинку и когда следил словно в замедленной, замутненной съемке за торопливыми на самом деле движениями Воронцова, за его чувственным и в то же время холодным лицом: он прикрывал глаза, его ресницы вздрагивали.
Когда все закончилось, мы вели себя как ни в чем не бывало. Особенно я. Когда это во мне открылся такой актерский талант? Что, групповушка? Нет-нет, это не про меня, как вы могли подумать! Я просто отлучился в клозет.
Мы вышли из комнаты и обнаружили, что никто даже не заметил нашего отсутствия. Я пил что-то, смеялся, но как-то бесчувственно, словно продолжался мой странный сон, начавшийся полчаса назад в маленькой спальне Вадима. Я ушел домой около часу ночи, пока не закрылось метро. На прощание меня снова поцеловала в щеку Таня Морозова, я сказал ей какую-то нелепость, что-то вроде невнятного признания в любви. Ее муж Сергей пожал мне руку, а Петя только как-то бегло взглянул и продолжил разговаривать с поэтом Григорием. Про Дроздову я вообще забыл и вспомнил о ней, осознав все произошедшее, только когда стал подходить к своему дому – к этому времени из головы немного выветрился алкоголь. Холодная сентябрьская ночь застала меня в таком состоянии, которое трудно описать. Я остановился и долго стоял на месте, глядя на бездушные кубы домов, черные, окруженные такой же чернотой, будто это мой внутренний мир внезапно выплеснулся вовне. Меня потрясывало: то ли от холода, то ли от выпивки. А внутри шевелилось что-то мерзкое. И оно было напрямую связано со мной, Воронцовым и Дроздовой. И с тем, что мы трахались. Сразу после того как я всерьез подумал о свадьбе с Иришкой.
Все изменилось, я шагнул в какую-то дверь и попал в другой мирок, жалкий и чужой, из которого никак нельзя было вернуться обратно. «Если о том, что я сделал, никто не узнает, то можно не рассказывать Иришке», – мелькнула гнусная мысль. Но это бы точно не прокатило – Иришка была знакома с Дроздовой.
Я побрел домой, потому что у меня закоченели ноги в летних кедах.
– Котик, ты пришел? – крикнула мне из ванной мама.
– Пришел, – ответил я.
– Как повеселились?
– Мам, потом. Я хочу спать.
Я снял куртку, пошел к себе и рухнул на кровать.